G.O.G.R. - Анна Белкина

Над ядовитой водой, каркая, носились вороны — «донецкие чайки» — а под неказистой ивой расположился неказистый человечек с неказистой самодельной удочкой в правой руке.

— Вот он, — Мирный показал рукой на рыбака. — Ловит.

Когда к нему подошли целых три «гражданина начальника», Вася стушевался и выронил удочку. Она упала в водоёмчик, а в это время клюнул «мутант» и утащил Васину удочку под мутную воду.

— Ээээ!! — заревел Вася, не успев схватить руками украденную удочку, и плюхнувшись животом и носом на раскисший грязный берег.

— Уууу!! — разочарованно протянул Вася, поднявшись, глядя вниз, на свои древние рваные кеды.

— Послушай, Вася, — обратился к бомжу Мирный, не дав ему сбежать и усадив железной рукой на торчавший неподалёку пень.

— Аааа? — откликнулся пойманный Вася, глазея на собравшихся вокруг себя детскими голубенькими глазками.

«Интересно, он согласные буквы знает?!» — подумал про себя Сидоров, услышав, каким образом общается с окружающими бомж Вася. А Мирный подошёл к «ловцу мутантов» вплотную и вопрошал:

— Ты знаешь такого Алексея Алексеевича Кубарева? — так звали мужа надоевшей Петру Ивановичу Сабины Леопольдовны.

— Это вам Грибок выбазарил, шо я мутантов подсекаю?! — пьяно изрёк Вася, показав, сколько букв он знает кроме «Э», «У», и «А». — Ну, я ему, кажись, развалю лобешник… Репу расшибу, тыкву разнесу, мухомору! — заревел он, стиснув испачканные кулаки, поднявшись с пня, чтобы идти колотить Грибка.

— Ты мне тут не реви, а то упрячу за ограбление пятого дома по улице Радужной! — свирепо пригрозил Васе участковый, и снова усадил агрессора на пень. — Знаешь Алексея Алексеевича Кубарева, или нет?

Похоже, что Вася испугался. Он сразу же утопил свою наглость в мутной водичке безымянного водоёмчика, умыв ею небритое лицо, и признался:

— Знаю, в собутыльниках.

— А где он сейчас, знаешь? — осведомился Мирный, нависая над съёжившимся под угрозой срока за чужой «глухарь» Васей.

— Я его с Шубиным познакомил, — пробухтел Вася. — Он его и свистнул.

«Похитили! — догадался про себя Сидоров. — Этот „мутант“ Вася связан со Светленко и его бандой похитителей! Уж не Светленко ли этот „Шубин“?!».

— Имя, адрес Шубина давай! — требовал в это время Мирный, тряся Васю за плечо.

— Нет у него имени, — нехотя буркнул Вася. — А живёт он в штольне. По крайней мере, жил, пока её не засыпало!

Сидоров подбежал к Васе бегом, едва не поскользнувшись на грязюке и не рухнув в воду. Пётр Иванович тоже подбежал и сразу же обратился к Васе:

— А ну-ка, поподробнее, кто это у тебя в штольне проживает?

Вася поведал некий фантастический рассказ, что в штольне, якобы, жил «один чувак», у которого имени нет, но ему дали кличку Шубин — окрестили, как шахтного призрака. Иногда Шубин приходил из штольни и «давил бутылку» вместе с бомжами. Бутылку Шубин приносил сам, за что и прослыл у бомжей благодетелем. Однажды он подошёл к Васе, притащив с собой целую тысячу гривен, и потребовал отдать ему жену Кубарева Сабину Леопольдовну. Половину суммы Вася отстегнул Кубареву, а Кубарев за пятьсот гривен продал свою жену Шубину. Но потом Шубин принёс две тысячи гривен и потребовал самого Кубарева. И Вася заманил собутыльника на территорию шахты под предлогом «задавим на троих с одним корешем?». «Корешем» оказался Шубин. У Шубина было с собой целых три квадратных бутылки «Старки Патриаршей» и одна — овальная, с белым червячком на синей этикетке — «Мягкова». После первой бутылки — «Мягкова» — Вася незаметно удалился, оставив Кубарева наедине с Шубиным глушить «Старку». И всё, больше он ничего не знает.

Васю под конвоем сопроводили к штольне, чтобы он показал, где именно они тогда пили с таинственным «Шубиным». Вася показал — это было около входа в заваленную пещеру, и сейчас там лежала солидная масса земли.

— Да уж, негусто, — пробурчал Пётр Иванович, глядя на наваленный перед ним «террикон». — Эксперты тут уже ничего не установят. Придётся, наверное, и этого голубца на базу, к Карандашу тащить — пускай фоторобот составляют «Шубина» этого.

Глава 96. Движение назад

Вернувшись в райотдел, Пётр Иванович и Сидоров привезли с собою бомжа Васю и Мирного. Участковый был нужен для того, чтобы опознал по фотороботу таинственного Шубина и сказал, появлялся ли он у него на участке. А Карандаш в своей «изостудии» уже вовсю пыхтел над портретом «милиционера Геннадия». Около его стола сидела на стуле Валерия Ершова и… не могла вспомнить, какое у её «Геннадия» было лицо. Она держалась двумя руками за голову и пыжилась, пыжилась… Но образ загадочного «Геннадия» из её памяти полностью улетучился, не оставив ни единого шанса на фоторобот. Карандаш пускал в ход и компьютер, и бумагу с ручкой, делал наброски, показывал их Валерии. Но она никак не могла разобраться, похоже ли нарисованное лицо на лицо её недавнего знакомца, или нет. Карандаш изменял компьютерный портрет и так, и эдак: то пристраивал к нему лупатые «анимешные» глазищи, то свинячьи глазки, двигал носы и уши, то надстраивал шевелюру, то оставлял лысым. Однако Ершова так и не сообразила, получился её «Геннадий», или нет. Даже когда Карандаш надвинул на предполагаемого «Геннадия» шнобель, такой, как был у Гарика, и подрисовал дурацкие «гитлеровские» усики, Ершова сказала:

— Может быть и так…

На столе Карандаша уже прудился пруд замаранных листов, а сам он был достаточно взъерошен. Увидав такое положение вещей, Пётр Иванович предложил Ершовой пока вспомнить получше лицо Геннадия, а на её место посадил бомжа Васю — описывать Шубина. Вася достаточно быстро пояснил Карандашу портретные особенности Шубина, а Карандаш сотворил фоторобот.

— Он! — радостно прогудел Вася. — Вылитый!

Шубин оказался неказист и неопрятен — обычный бомж, как все другие бомжи. Глазки пропитые, щёки небритые, нос немного подвёрнут на сторону — ломали, наверное. Такой может жить хоть в штольне, хоть на свалке, хоть в жерле вулкана — и ничего ему не будет.

— Он вам встречался? — осведомился Серёгин у Мирного.

А Мирный лишь плечами пожал.

— Наших бомжей я практически всех знаю… Но этого, «Шубина», впервые вижу…

Выходит, что Шубин скрывался от милиции. Жил в штольне, к другим бомжам приходил редко… Присмотревшись к фотороботу, Пётр Иванович понял, что сам видит его впервые.

— Саня? — обратился он к Сидорову. Сержант глянул и покачал головой:

— Неа…

И тогда Серёгин решил спросить о Шубине у обитателей изолятора. Сидоров и Казаченко приводили их по очереди. Кинув глазом на предложенный портрет, они отвечали:

Ведёркин:

— Не знаю.

Крекер:

— Не тусовался.

Додик:

— Алкаш. По катакомбам не ползал, у Сумчатого не вертелся. Не знаю, наверное, Кашалотова «наседка».

Уж:

— Да не вешайте вы на меня мокруху, я не убивал этого типа́!!

Утюг:

— Чего вы мне бомжей пихаете?! Я приличный человек!

Сумчатый:

— Крот!

Ответ Сумчатого заинтересовал Серёгина больше других. Пётр Иванович даже достал бланк протокола и отыскал в ящике стола пишущую ручку, отбросив три непишущих.

— Крот? — переспросил он, приготовившись записывать показания.

— Все — кроты, все — кроты, — запыхтел Сумчатый, трясясь, словно медуза. — Все кроты, ехидные, как мымры… Все кроты в ихнем кротовом кротовнике… мерзкий попугай!

— Хватит притворяться! — рассердился Серёгин, начёркав в протоколе. — Вы его знаете, или нет?!

— Крот! — пискнул Сумчатый.

— Всё ясно, — вздохнул Серёгин и скомкал испорченный бланк. — Саня, спрячь этого «крота» с глаз долой…

Сидоров потащил Сумчатого обратно, в изолятор, и из коридора слышались вопли:

— Кроты-ыы! Мымры все, ехидные!! Ехидны кротовые!.. Мерзкий попугай!

Мирный уволок бомжа Васю обратно, на Гладковку — наверное, будут разыскивать там пропавшего Зямыча, да изгонять чертей из частного сектора. Не клеилось только с Валерией Ершовой. Едва она отходила от стола Карандаша и садилась на диванчик для посетителей — в памяти начинали проступать кое-какие черты Геннадия. Но едва она пыталась начать его описывать — всё сразу же улетучивалось, и она не могла назвать ни единой приметы своего знакомого.

— Вот, когда я не говорю о нём — я вспоминаю, каким он был, — жаловалась Ершова Серёгину после очередной неудачной попытки составить фоторобот «Геннадия». — А как только мы начинаем его рисовать — всё забывается, и я не могу ничего сказать…

«Как такое может быть? — удивлялся про себя Серёгин, беседуя с заплаканной Ершовой. — „Когда отхожу — вспоминаю, начинаю описывать — забываю“…». И тут Петру Ивановичу вспомнился Карпец. Так он вёл себя нормально, но едва его начинали спрашивать о пропавшем деле Светленко — он проваливался в некий транс. В тот же миг с высоты небес явилась догадка, стукнув Петра Ивановича по голове. Выборочный гипноз! Такой же, как был у Карпеца, только уровень, пожалуй, повыше, потому что Ершова не впадала в транс и не глупела, а просто забывала. И, если у Ершовой тоже — выборочный гипноз — значит, её Геннадий каким-то образом связан со Светленко и… с Тенью! Они с Сидоровым уже рисовали фоторобот Тени. Получилось, конечно, не «да Винчи», но узнать можно. Серёгин нашёл этот фоторобот в ящике стола и предъявил Валерии со словами: