Венчание с бесприданницей - Анастасия Туманова

– Устя, не бойся, это мой добрый знакомый, который ничего худого тебе не сделает, – поспешно сказал тот. – Он немного осведомлён о твоих бедствиях и… – Михаил умолк, заметив, что Устя разом потемнела.

– Это какие же мои бедствия? – хмуро спросила она. – И вовсе ничего такого… Михаил Николаевич меня вылечили, и я ему много благодарна! Вскорости мой барин, господин Закатов, за мной приедут…

– Да ты меня не бойся, Устя! – бодро перебил её Семирский. – Я сам, можно сказать, в борозде родился, в луже крестился и о народных горестях не понаслышке знаю!

– Грех эдак-то говорить, ваша милость, – угрюмо возразила Устинья. – В луже-то и цыгане не крестятся. И какие такие наши горести? Слава богу, всем довольны…

– У-устя! – поморщился, как от уксуса, Семирский. – Что ж ты меня за полного-то дурня держишь? Знаю я, чем вы довольны, читал писульки попа-то вашего…

Устинья вскинула глаза на Михаила. Ни кровинки не было в её лице. С запоздалым испугом тот вспомнил: она ничего не знает о том, что рукопись отца Никодима уже вовсю гуляет по студентам.

– Господи… барин… Михаил Николаевич… Пошто ж вы?.. Ох, беда-то экая… – Устя закрыла глаза и тяжело привалилась к стене сарая.

– Устинья, да чего ты испугалась? – Михаил торопливо шагнул к ней. – Никто не желает тебе дурного… И Федя Семирский ничего лишнего никогда не сболтнёт… Он хотел лишь познакомиться с тобой! И поговорить о ваших болотеевских делах!

– А зачем мне с чужим человеком об наших делах говорить? – уже с неприкрытой враждебностью спросила Устинья, открывая глаза. – Те дела до нас касаемы… И до барина Никиты Владимирыча. А господин Семирский с какого боку тут пришёлся?

– Видишь ли, ему интересно… – беспомощно начал Михаил… И умолк.

Семирский, внимательно наблюдавший за ними, нахмурился.

– Понимаешь ли, Устя… То, что в вашем селе творилось, – это же чудовищно! И чем более людей об этом будет знать – тем лучше! От знаний разговоры идут, от разговоров – дела, понимаешь? Со временем мы всю Россию перекроим и всё это зверство крепостническое отменим навсегда! Разве тебе не хочется, чтобы никаких издевательств над народом более не творилось?

– Бог знает что вы такое говорите, барин… И слушать не хочу… Перепутали вы что-то, воля ваша… Разговоры какие-то… За такие речи ещё и в каторгу пойдёте! Михаил Николаевич, дозвольте мне, Христа ради, уйти, меня тётя Федосья звала… – тупым, монотонным голосом попросила Устинья, глядя через головы друзей в пустой сад.

– Устя, может, ты думаешь, что я фискал какой-то? – пожал плечами сбитый с толку Семирский. – Тебе, право же, нечего бояться! Я к начальству доносить не кинусь и вовсе о других вещах помышляю! Разве ты не хочешь поговорить о том, как живут ваши мужики? А я бы записал с твоих слов… Мне уже приходилось этим заниматься, я…

– И боже сохрани! – вскинулась, не дослушав, Устинья. – Никаких-таких слов я говорить не стану! И знать не знаю ничего! Михаил Николаевич, дозвольте уйти!

– Да бог с тобой, я и сам уйду, – сердито сказал Семирский и, не попрощавшись, широко зашагал к калитке. Михаил побежал за ним.

– Семирский, постой… Ну, что ты взбесился? Сам виноват, зачем напугал её? Эх ты, а ещё говоришь, что с народом говорить умеешь… Взгляни, она чуть не плачет с перепугу!

– Дура твоя Устинья, потому и плачет! – сквозь зубы процедил раздосадованный Семирский. – И ты дурак выходишь, что врёшь про неё с три короба! Где она у тебя с «Ботаникой» сидит? Вон – дрова колет на дворе вместо Митрия! Двух слов связать не может! И «всем оченно довольна»! Обычная дура набитая и трусиха! Погоди, приедет барин – она ему ещё и ручки целовать будет!

– Это ты дурак! – вспыхнул Михаил. – Полагаешь, у неё нет причин бояться чужих господ?! Она меня-то опасается до сих пор! И ни к каким разговорам не приучена! Она ведь даже не из дворни – в деревне жила! Зачем тебе понадобилось болтать про поповскую рукопись?! Она же её в великой тайне несла к своему барину! Я её вам, как друзьям, дал прочесть, а ты…

– Зачем же дал? – с издёвкой перебил Семирский. – Мог бы в стол спрятать и беречь до приезда твоего рабовладетельного дружка! И Устинью эту заодно сдать в острог как беглую!

– Послушай, кто дал тебе право… – начал было оскорблённый Михаил – но Семирский уже вылетел за калитку, что-то мрачно бурча.

– …и нутро ваше всё барское, гнилое! – донеслось до Иверзнева уже от угла Петровки.

– Болван! – крикнул ему вслед Михаил, что было силы стукнул калиткой и зашагал обратно.

Он был уверен, что Устинья уже убежала в дом. Но та собирала у сарая наколотые дрова. Движения у неё были медленными, неловкими, как у старухи, поленья то и дело вываливались из рук. Михаил подошёл, молча начал помогать. Устинья не останавливала его. Вдвоём они собрали берёзовые полешки, сложили их в кучу у стены, и Устинья тяжело опустилась на неё. Только сейчас Михаил заметил, что всё лицо девушки мокро от слёз.

– Устя! – Он сел рядом с ней на дрова, попытался заглянуть в глаза. – Что ты плачешь, что с тобой? Впрочем, что же спрашивать… Это я виноват, да? Прости… Поверь, Фёдор вовсе не плохой. Несколько бесцеремонный, это да, но вреда никому не хочет! Глупо, конечно, было вот так наскакивать на тебя, я ему говорил… Устя, ну не плачь же! У тебя ещё жар к ночи подымется от этих слёз!

– Ничего у меня не подымется, барин… Глупости… Это я так… – бормотала Устинья, отворачиваясь и вытирая рукавом бегущие слёзы. – Только напрасно вы про меня друзьям своим говорите… И впрямь неприятности могут случиться всякие… Мне-то уж терять нечего, конец один, а вам…

– Что значит «конец один»? – испугался Михаил. Но Устинья молча, упорно отворачивалась от него, и он, опустившись на колени прямо в мокрые коричневые листья, взял её за руки. – Устя! Посмотри на меня! Прошу тебя, посмотри! Чего ты боишься, какого конца ждёшь? Это как-то связано с Никитой, он знает? Да?! Устя, ты мне можешь всё сказать, я готов поклясться на кресте…

– Барин! Господь с вами! Руку пустите! – шёпотом вскричала Устинья, вырываясь от него. – Ничего вам знать не надобно! И… И отпустите меня лучше, я в Болотеево вернусь, пешком пойду… Сама там барина сыщу… Всё едино уж ждать нечего…

– Никуда я тебя не отпущу! – таким же шёпотом заорал Михаил, стискивая в руках её холодные дрожащие пальцы. – И не допущу для тебя никакого «конца»! Я не знаю, чего ты боишься, но я никому не позволю… Если хочешь, я спрячу тебя от всех, и тогда…

– Барин, пустите! – глухо, с угрозой сказала Устинья, поднимая взгляд…

И Михаил опомнился. Глубоко вздохнув, он выпустил её руку. Глядя через Устиньино плечо в сырую, тёмную стену сарая, сказал: