Ядерное оружие Третьего рейха. Немецкие физики на службе гитлеровской Германии - Дэвид Ирвинг

То, что немецким ученым так и не удалось разбудить воображение Шпеера возможностями, которые таит в себе процесс деления ядра атома, было их большим упущением. У них был такой шанс во время встречи с ним в июне 1942 года в Берлине, но они его упустили. Физики, представлявшие фундаментальную науку, были слишком осторожны, и им так и не удалось привлечь на свою сторону представителей правящих кругов в правительстве и промышленности. Некоторые из них, такие как профессор Гартек, не боялись ставить перед промышленниками большие задачи. Но в урановом проекте все козыри находились как раз в руках у представителей фундаментальной науки. Тогда в 1942 году Шпеер спросил Гейзенберга и фон Вайцзеккера, какую помощь он мог бы им оказать. Те ответили, что не располагают достаточными строительными квотами, что тормозит ход проекта. Однако, когда Шпеер уточнил, о какой именно сумме идет речь, фон Вайцзеккер наугад назвал 40 тысяч рейхсмарок. Фельдмаршал Мильх вспоминал: «Речь шла о настолько смешной цифре, что нам оставалось лишь пожать плечами и в очередной раз удивиться про себя безыскусности и наивности этих людей». Доктор Фоглер был ужасно смущен этой неловкой сценой; он и министр Шпеер покинули совещание с самым плохим впечатлением об урановом проекте. Шпеер пообещал ученым, что они получат все необходимое, однако он никогда больше не интересовался подробностями реализации атомной программы.

Теперь многие из принимавших участие в работах ученых заявляют, что они не имели никакого желания работать над созданием атомной бомбы. К тому же Гейзенберг преуспел в своих попытках убедить окружающих в том, что производство такого оружия в Германии невозможно. Однако позже он признал, что и он, и его коллеги несколько преувеличивали технологические трудности при получении необходимых для этого материалов. Итак, никому не удалось привлечь достаточно внимания к возможностям создания атомного оружия. Шуман и Эсау боялись, что, если бы они преуспели в этом, им бы приказали создавать такое оружие, и неудача в работах могла бы привести к самым печальным последствиям для обоих. Удивительно, но и доктор Дибнер действовал в такой же манере, когда однажды в его кабинете появился офицер разведки и сообщил, что кто-то доложил самому фюреру о существовании некой исследовательской группы, работающей над созданием атомной бомбы. Офицер считал, что необходимо постоянно держать фюрера в курсе таких работ. Тогда Дибнер отослал этого человека прочь.

Конечно, речь вовсе не идет о том, что, не создав атомное оружие, немецкие физики оказались чем-то морально выше своих коллег в США и Великобритании. К тому же сам Гейзенберг в переписке с покинувшим Германию еще в 30-х годах профессором Хансом Вете[58] заявил, что не осуждает немецких эмигрантов за то, что те работали над созданием такой бомбы для Соединенных Штатов: их ненависть ко всему тому, что было связано с их родиной, была естественной. К тому же им приходилось доказывать, что они способны принести какую-то пользу приютившей их стране. В своем письме Бете Гейзенберг тщательно обрисовал общую позицию оставшихся в рейхе физиков:

«У немецких физиков не было желания создавать атомную бомбу, и мы были рады, что на наше нежелание накладываются еще и некие внешние обстоятельства…»

Под «внешними обстоятельствами» он подразумевал неизбежные технические трудности, с которыми была связана реализация проекта. Позицию профессора можно сформулировать одной фразой: «Исследования в Германии не смогли продвинуться так далеко, чтобы было принято решение о создании бомбы».

Располагая достаточным временем, немцы конечно же могли и должны были создать собственное атомное оружие. В ходе исследований не было отмечено ни одного случая, когда какие-либо соображения морального свойства брали верх над естественным любопытством ученого по поводу того, что же должно произойти дальше. Такое любопытство является движущей силой науки во всем мире. Именно эта сила заставляла Гейзенберга и Вирца в последние дни войны пытаться создать реактор цепной реакции, а вовсе не попытка изменить ее исход. Просто ученым хотелось убедиться в том, что им по силам решить эту задачу. Последующие шаги по направлению к плутониевой бомбе уже явно просматривались впереди. И поэтому нет никаких оснований полагать, что и в этом случае не победило бы пресловутое любопытство ученого. До конца весны 1945 года никто и не пытался свернуть с этого неумолимого пути; все словно двигались по рельсам, и только непоправимая ошибка, сделанная Боте при определении свойств графита, привела к неудаче немцев в создании собственной атомной бомбы.

Это, конечно, заняло бы какое-то время, учитывая медленные темпы хода работ. Здесь можно провести параллель с послевоенной Францией, которая «дрейфовала по направлению к собственной атомной бомбе, не имея какой-либо официально утвержденной правительственной программы».

Ход проекта в Германии замедлялся действием двух факторов: первым из них было то, что руководство проектом все время его существования осуществлялось учеными, а не военными, как в США. Вторым фактором было то, что в германском проекте основной упор делался на теоретические исследования. А теорию и практику следует отделять друг от друга.

Первого уполномоченного по проблемам ядерной физики профессора Эсау его современники характеризовали как «добродушного и несколько беспокойного» человека. Он был флегматичной и совсем не склонной к мечтательности личностью. В начале 1944 года в интервью по радио Эсау заявил: «Как люди технического склада, мы не верим в чудеса; мы считаем, что успех приходит только в результате неустанного целенаправленного труда». Еще через полгода в статье, опубликованной о нем в газете «Das Reich», говорится о профессоре Эсау как о хорошем скромном человеке, который «знал и достиг слишком многого для того, чтобы желать слишком многого». Возможно, сотрудники «Das Reich», и считали такую характеристику лестной, однако такие качества совсем не подходили для человека, которому выпало руководить урановой программой Германии.

У сменившего профессора Эсау Герлаха творческой энергии было еще меньше, чем у его предшественника. Отсутствие этого качества не могло заменить покровительство СС и близкое знакомство с Фоглером, Шпеером и видными представителями мира науки. Приняв назначение полномочным представителем Геринга по ядерной физике, Герлах вовсе не считал своей главной задачей выиграть в ядерной гонке. Напротив, свою миссию он видел в том, чтобы спасти германскую науку от той катастрофы, которая ей грозит, если лучшие физики и инженеры падут на полях сражений. Мог ли он поверить в то, что союзники, конечно же более разумные, чем наци, могут избрать для себя иной путь? Тем большим было его разочарование в день бомбардировки Хиросимы, когда он понял, что, пока спасал своих ученых, он потерпел поражение в гораздо более важном сражении. На следующий день он записал в своем личном дневнике растерянный комментарий по поводу того, что чувствовал: «Вся наша деятельность по подготовке физиков для нужд образования и промышленности была напрасной, вся наша работа в годы войны оказалась напрасной. Но возможно, сами спасенные немецкие физики однажды почувствуют… а может быть, теперь уже и нет. Никто больше не может быть уверенным в том, что интеллектуальный труд может быть использован только во благо человечества. Неужели теперь все то, что несет человечеству благо, одновременно несет в себе и его уничтожение? Обстановка в нашем небольшом коллективе становится все более сложной и напряженной. Самые достойные из нас думают о том, что же будет дальше…»

Сам Герлах обвинял себя в том, что не смог помочь Германии в час, когда она нуждалась в этой помощи: он мог бы заставить ученых сделать атомную бомбу, но он не сделал этого.

Назначая руководителем программы ученого– физика, Геринг был уверен, что этот проект не даст никаких практических результатов. В свою очередь, Герлах рассматривал свое назначение как огромный шанс даже во время войны добиться доминирования в мире германской «чистой» науки. Первый анализ немецких военных исследований, проведенный союзниками в 1945 году, привел к следующим выводам:

«Германская наука не без выгоды для себя пользовалась тем, что руководители рейха не обладали достаточным научным кругозором. Поэтому ученые под предлогом дальнейшего применения результатов их работ в военных целях зачастую работали над интересовавшими их задачами, выполнение которых никак не могло способствовать решению военных проблем страны».

Иными словами, поведение ведущих немецких ученых ясно продемонстрировало, что во время войны управление наукой ни в коем случае не может быть предоставлено самим ученым.

Еще одним неблагоприятным фактором для создания немецкой атомной бомбы было количественное и качественное преобладание в Германии физиков-теоретиков над их коллегами-практиками. Упадок, в который пришла в 30-х годах германская прикладная физика, не был вызван серией досадных неудач или вмешательством в дела науки партийных бюрократов, как это пытаются представить некоторые исследователи. Истина заключалась в том, что немецкие ученые просто разучились экспериментировать. «Мне выпало проработать в лаборатории Резерфорда в Кембридже в 1933–1934 годах, – заявил спустя многие годы профессор Гартек, – и когда я наблюдал за тем, как там проводятся эксперименты и преодолеваются связанные с этими экспериментами трудности, то понял, что мы в Германии ничего не можем этому противопоставить.