Собрание сочинений в десяти томах. Том 5 - Юзеф Игнаций Крашевский

ни Дрвенский ни за кого не подали своего голоса. За Августа мы не хотели голосовать, считая это преступлением; за Конти не стоило, потому что это было бы напрасно, а за Якова почти никто не голосовал. Мы были свидетелями того, как выборы распались на две части.

Судя по голосам видно было, что большинство голосов за Конти, но сторонники Августа произвели страшный шум, кричали, свистали, пугали, и в конце концов одни и другие поторопились пропеть «Те Deum». Затем все осталось невыясненным, неопределенным, но лишь одно было известно: ни одному из сыновей Яна корона не достанется в наследство.

Избрание саксонца, объявление его королем, коронование, вступление в управление — все было заранее обдумано и… навязано. Во что превратился свободный голос народа!.. Ни на грош правды, и во всем — лишь одно притворство, ложь и запугивания… Чего можно было ждать от такого короля, который с самого начала отрекся из-за короны от своей религии, какая бы она ни была; другие говорили, что он религии не изменил, потому что можно изменить лишь то, что имеют, а у него никогда никакой веры не было!

Иезуитов открыто упрекали в том, что их протеже безбожник и вероотступник. Но они отвечали, что это пустяки, что они его сына так воспитают, что он без них шагу не ступит, и женят его на девушке религиозной и утвердят веру в семье.

По окончании выборов мне было незачем, да и желания не было, больше оставаться в Варшаве и быть свидетелем совершающихся там печальных событий.

Я решил возвратиться домой. Вместе с Шанявским я пешком отправился в Виляново, чтобы последний раз поклониться праху покойного короля.

Закаленные жизнью, не склонные к слезам, постаревшие, мы вдвоем ходили по опустевшему дворцу и заброшенным огородам. Нам казалось, что мы видим перед собой нашего улыбающегося пана, утомленного, с пилой и с ножом в руках, любующегося своими деревьями… Я не раз слышал из его уст слова: «Это единственное существо, которое умеет быть благодарным; за мои труды и старания оно мне принесет цветы и плоды»…

На каждом шагу тут были видны следы работы его рук и ума; но с его смертью все остановилось. Никто из его детей не наследовал его духа, ума, сердца, характера. Все, к чему лишь эта женщина дотронулась, было осквернено и разрушено.

Мы с болью в сердце глядели на эти деревца, собственноручно им насаженные, о которых теперь никто не заботился. Огородники разбежались в поисках места. Дворец стоял пустой; книги, которые он так любил, — а их у него было много, — были сброшены в кучу, никто теперь к ним не притрагивался. Разве кто-нибудь из них теперь думал о чтении?

Попрощавшись с Виляновом, я как будто навсегда прощался со своей молодостью, я покинул Варшаву с твердым намерением поселиться в деревне, вести благочестивую жизнь и никуда оттуда не уезжать.

О дальнейшей моей жизни нечего рассказывать; это была обычная жизнь шляхтича, какую вели наши предки, потому что в деревнях происходит мало перемен. Я возвратился в Полонку, где ожидали моего приезда, и временно оставил управление имением в руках шурина, а сам занялся перестройкой дома, преследуя цель — не уничтожить дорогих мне воспоминаний.

В течение стольких лет кочевой жизни незаметно собралась масса рухляди. Глядя на то, как другие приобретали ценное оружие и разные дорогие вещи, и будучи их большим любителем, я, хотя и не располагал большими деньгами, потому что приходилось и приятелям одалживать, и на себя тратить, все-таки пользовался каждым представлявшимся случаем, чтобы дешево купить хорошую вещь.

А так как я довольно долго служил, то разных вещей у меня набралась такая масса, что я, оставляя двор и собрав все сундуки, ящики и узлы из Яворова, Жолквы, Львова, сам ужаснулся их чудовищному количеству. О существовании некоторых сундуков я настолько позабыл, что даже не помнил о их содержимом.

Правда, начиная от похода в Вену, в Венгрии, затем в Молдавии, в городах и в лагерях, — повсюду представлялись случаи для покупки. Солдаты наши, застигнутые бедой, продавали за бесценок все, что имели. Чтобы спасти их, приходилось часто покупать совсем ненужные вещи.

Когда узнали, что я покупаю все, что для других никуда не годится, начали ко мне подсылать людей со всяким хламом. Но в числе этого хлама оказались и дорогие, редкие вещи, так что многие богатые люди потом мне завидовали.

В Варшаве у какого-то еврея я купил старые обои, на которых была нарисована история Давида. Когда я их очистил и прикрепил у себя на стенах, всякий ими любовался. Впоследствии я их подарил костелу. У меня было несколько турецких палаток; оружия и бунчуков собралось довольно много. За серебряный шишак с позолотой, который я очень дешево купил в Молдавии, мне предлагали заплатить много денег, но я не любил заниматься торгашеством, а потому оставил его у себя. Ювелиры его оценивали в несколько сот злотых. Серебро было не особенно высокой пробы, но работа была художественная.

Я привез с собой в Полонку почти целый воз с роскошными персидскими и турецкими коврами. Вначале у меня не было никакой работы, потому что шурин один справлялся в поле, и я принялся за устройство своей резиденции, стараясь применить практически многое из того, что я видел. Впоследствии мне ставили в вину, что я будто бы хотел похвастаться, но в действительности я просто дурил и ничего больше.

Сестра хотела меня, не откладывая в долгий ящик, женить и, хотя я подурнел, она все-таки сосватала бы меня с красивой девушкой, но я отказывался жениться, так как не хотел причинить несчастья девушке, чувствуя, что не в состоянии ее любить. Из-за королевы и ее придворных фрейлин все женщины мне до того опротивели — а я их достаточно насмотрелся, — что я превратился в женоненавистника. Для этого достаточно было одного воспоминания о жене Бонкура.

У последней было сильное желание мне отомстить; она это пробовала сделать различными способами, но ей не повезло. Она впоследствии обеднела и очутилась однажды в такой нужде, что обратилась ко мне с просьбой о спасении. Я ей простил и помог. Она затем вышла замуж за старого француза, повара королевы, удовольствовавшись в конце концов столь малым; а между тем она раньше так высоко метила… Он назывался Пти; это был толстый, лысый, некрасивый, остроумный человек; деньжонки у него водились, он их скопил за время своей службы. Она ему очень нравилась, и так как он знал, какую женщину берет себе в