Остров - Робер Мерль

Последовала пауза. Лицо Тетаити приняло жестокое выражение, и он добавил:

— Однако Адамо не хочет действовать, чтобы помешать несправедливости. Именно поэтому, как я уже говорил, он друг плохого вождя. А друг плохого вождя — нам не друг.

Парсел проглотил слюну и произнес бесцветным голосом:

— Я готов действовать, если есть иной способ, кроме того, о котором говорил Меоро.

Отведя глаза, Тетаити ответил:

— Рассуди сам: иного способа нет.

— И это ваше общее мнение? — спросил Парсел

— Пусть тот, кто думает иначе, скажет сам, — предложил Тетаити.

Парсел Медленно обвел взглядом таитян. Никто не открыл рта. Меани сидел неподвижно, охватив пальцами левой руки правый кулак, потупив глаза, и лицо его выражало решимость. И он, он тоже был согласен с Тетаити.

— Молю Эатуа, чтобы не было войны, — сказал Парсел.

Никто не ответил, только Тетаити многозначительно произнес:

— Если будет война, тебе придется выбирать между двумя лагерями.

Парсел поднялся.

— Я не подыму оружия, — глухо пробормотал он. — Ни против плохого вождя. Ни против вас.

Тетаити медленно прикрыл глаза тяжелыми веками. Потом схватил топор, лежавший у его ног, поднялся с земли и, повернувшись к Парселу спиной, принялся колоть дрова.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Когда Мэсон впервые обследовал на вельботе остров, он обнаружил в восточной его части маленькую бухточку. Бухточку замыкал полукольцом обрывистый, скалистый берег, от океана ее отгораживала гряда рифов. До берега бухты, усыпанного крупным черным песком, невозможно было добраться на лодке, да и с суши туда попадали лишь с помощью веревки; привязывали ее к стволу баньяна, а затем спускались вдоль базальтового обрывистого склона. Англичане прозвали эту бухточку Rope Beach[16], восславив таким образом сокращавшую путь веревку.

Вот эту-то бухту облюбовало себе для рыбной ловли «меньшинство», когда каждый из кланов стал промышлять только для себя. По молчаливому согласию «большинство» и таитяне оставили этот берег в распоряжении клана Парсела. Спуск и в особенности подъем требовали немалого труда, но воды бухты буквально кишели рыбой, а главное, бухточка была обращена на восток, так что первые лучи солнца заглядывали сначала сюда, а от норд-оста ее укрывал скалистый берег. Бэкер и Джонсон удили внизу под утесами, а Парселу полюбился крутой выступ скалы, к которому прибой обычно пригонял косяки рыб. Но в первый же день его чуть не смыло, и спасся он лишь потому, что волна, откатившись, с силой прижала его к утесу, попавшемуся ей на пути. Поэтому теперь он, предосторожности ради, опоясывался веревкой и привязывал ее к скалистому пику, поднимавшемуся в нескольких метрах позади.

Парсел удил уже часа два и рад был, что на этот раз его оставили наедине с океаном. Остров — он и есть маленький островок, поселок — он и есть маленький поселок. Люди живут в поселке скученно. Со времени последних событий у Парсела в доме вечно сидят женщины, то приходят узнать новости, то спешат поделиться слухами, неважно, верными или ложными…

Парсел вытащил удочку и снова закинул ее. Последнее время он просто задыхался в поселке. Ему чудилось, что напряжение, царившее на острове, дошло до предела. Спускаясь к бухте Блоссом, он однажды поймал себя на том, что с вожделением глядит на шлюпки, выстроенные в ряд в широком гроте под навесом скалы, защищавшей их от солнца. Очевидно, те же мысли приходят и Ивоа, потому что только накануне она спросила, далеко ли отсюда до ближайшей земли… Да нет! Кто же решится проделать пятьсот морских миль в шлюпке да еще взять с собой женщину накануне родов. Будь он один, возможно, он и попытался бы… «Остров — тюрьма, — подумал Парсел во внезапном приливе уныния. — Мы избежали виселицы, но приговорены к пожизненному заточению».

И опять — уже в который раз! — он не заметил, как его наживку съела рыба. Слишком уж он замечтался. Пришлось снова наживлять удочку, снова забрасывать ее. Проделав это, Парсел отступил на несколько шагов, и, в надежде укрыться от ветра, присел за утесом. Там, куда он минуту назад кинул рыбью голову, уже кишмя кишели морские блохи. Овальные тельца грязно-песочного цвета и сплошные лапки, лапки твердые, хищные. Страшно даже глядеть на это кишение. С непрерывным шорохом блохи громоздились друг на друга, калечили друг друга, пожирали друг друга, борясь за лакомый кусок. А ведь вся эта жестокость впустую. Рыбья голова — крупная добыча, ее достанет на всех, и чтобы справиться с ней, блохам не хватит, пожалуй, целого дня. Парсел с отвращением смотрел на них, не решаясь оттолкнуть рыбью голову ногой. До чего же омерзительные насекомые! Только рот да броня. Все в них неуязвимо, все не как у человека. Жестокость без границ. Жадность, даже не сознающая, где она оборачивается против самой себя.

Вдруг Парсел почувствовал, что кто-то тронул его за плечо. Он оглянулся. Перед ним стоял Маклеод.

— Я вам кричал, — объяснил шотландец извиняющимся тоном, убирая руку. — Но разве с таким ветром…

Парсел был так изумлен, увидев Маклеода в своем заповеднике, что даже не поздоровался с ним.

— Мне нужно с вами поговорить, — продолжал Маклеод.

— Ладно. Только уйдем отсюда. А то вас может смыть волной.

Прыгая с утеса на утес, он добрался до маленького грота, расположенного под тем самым пиком, через который он для безопасности закидывал веревку. Маклеод следовал за ним по пятам, н когда Парсел уселся у входа в грот, он тоже присел шагах в двух н стал смотреть на море.

— Уж не из-за того ли вы на меня сердитесь, что вышли из ассамблеи? — сказал Маклеод, вопросительно взглянув на Парсела.

— Ни на кого я не сержусь, — отозвался тот.

— Я заходил к вам, — быстро проговорил Маклеод. — А ваша жена сказала, что вы на Роп Биче. Неплохо здесь у вас, — добавил он, критически оглядывая бухточку. — По крайней мере для тех парней, которым по душе, как марсовым, привязывать себя веревкой к рее. А для меня места маловато. Я тридцать лет такие упражнения с веревками проделывал, и чудо еще, что кости себе не переломал.

Он сидел по-домашнему, прислонясь к округлому выступу утеса, и говорил с непринужденным видом. Парсел мог сколько угодно любоваться его профилем ощипанного орла, его длинными, как паучьи лапы, руками, небрежно брошенными вдоль тела. Панталоны Маклеода в белую и красную полоску были залатаны на коленях квадратными кусками парусины, и трудно было решить, что грязнее — штаны или белая фуфайка, плотно обтягивавшая его тощие бока.

— Я видел вашу раздвижную стенку, — продолжал Маклеод. — Уж коль скоро я очутился у вас, то позволил себе осмотреть ваше хозяйство. — И задумчиво добавил: — Для любителя вы, Парсел, молодец. Я уже давно это заметил, еще когда вы строили себе дом. Кроме меня, вы единственный сообразили обшить стены в кромку. Итог: только наши с вами хижины не боятся воды. Нужно же быть дураком, — вдруг воодушевился он, — чтобы поставить обшивку в стык, как все они сделали, особенно когда нет стыковой планки. Итог: конопать не конопать, а от сквозняка не убережешься. Нет, я верно сказал про кромку. И я не в комплимент вам говорю, но вы, Парсел, здорово разбираетесь в плотничьем деле.