Отступник - драма Федора Раскольникова - Владимир Савченко

- Для меня полная неожиданность - то, что вы сообщили, ваше высочество. Хотя…

- Я вас слушаю!

- Я знал этого человека. Этого агента. Он - человек весьма информированный. Возможно, он владеет такими фактами, которые и мне не известны. Возможно. Больше я ничего пока не могу сказать. Надо познакомиться с самой статьей.

- Да, да, я понимаю! Конечно. И благодарю вас, господин посланник. Что ж, будем ждать появления статьи вашего старого знакомого, не так ли?

- Да, будем ждать его статьи.

Кирилл ушел несколько ошарашенный. Не ожидал, должно быть, такой степени откровенности от советского посланника. Очень хорошо, пусть сообразит все факты. Может быть, пойдет на пользу. На пользу Болгарии. Пока она не превратилась в вассала Германии. Но Вальтер! Решился-таки обнародовать свои прозрения. Может быть, это остановит Сталина?..

С конца февраля вновь потекли вести, вызывавшие оцепенение. Сначала состоялся Пленум ЦК партии, который положил предать суду Бухарина и Рыкова, ожидавших решения своей участи под арестом, а затем и процесс над ними и другими старыми большевиками, в том числе Раковским и Крестинским (вот отчего вдруг словно испарился бывший заместитель Литвинова). Среди подсудимых, помимо старых большевиков, было несколько врачей и, что придавало процессу особый, пикантный оттенок, недавний глава НКВД грозный Ягода. Все эти люди, всего 21 человек, объединенные следствием в "правотроцкистский блок", обвинялись опять-таки в шпионаже против Советского государства и измене Родине и, кроме того, в убийстве Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького, подготовке покушений на жизнь Ленина, Сталина, Свердлова, других деятелей партии. Суд был открытый, печатались стенограммы судебных заседаний, и, вчитываясь в них, снова приходилось поражаться вызывающему цинизму организаторов расправ.

По-прежнему никаких вещественных улик в деле не фигури ровало. Судили и осуждали обвиняемых лишь на основе их собственных признаний и взаимных оговоров, вынужденных, надо было полагать, пытками. В чем только не признавались обвиняемые! Раковский заявлял: "Я вернулся из Токио, имея в кармане мандат японского шпиона". Крестинский говорил, что получал по двести пятьдесят тысяч марок в год прямо из гестапо. Ягода с подробностями показывал, как "по прямому сговору с японской и германской разведками" и "по заданию Троцкого" организовывал убийства "лучших людей нашей родины", используя в качестве убийц завербованных им известных врачей Левина, Плетнева, Казакова, и почтенные доктора подтверждали этот бред.

Случались и на этот раз проколы у организаторов процесса. На заседании суда 2 марта Крестинский неожиданно отказался от показаний, данных на предварительном следствии, в которых признавался по всем пунктам обвинения, из его заявления следовало, что показания были вырваны у него силой. Заседание тут же прервали. На другой день он вернулся к прежним показаниям, снова признал себя "виновным по всем тягчайшим обвинениям", но дал повод западной прессе строить догадки о том, какими методами воздействия организаторы процесса превращали подсудимых в безвольных кукол, подыгрывавших обвинительной власти.

И Бухарин не дал обвинению полного торжества, поставил его в двусмысленное положение. Признаваясь по вменяемых ему преступлениях общего характера, вроде того что пытался "убить дело Ленина, продолжаемое Сталиным с гигантским успехом", категорически отверг на суде обвинение в шпионаже и покушении на убийство Ленина.

И доктор Левин, общей фразой признавший в последнем слове навязанную ему вину, отверг "фактическую" часть обвинения: будто бы он убил Горького.

Тем не менее и на этом процессе главные обвиняемые были осуждены на смерть.

Еще в дни московского процесса пришла от Литвинова короткая телеграмма, несколько гневных слов: в чем дело, почему не выезжаете?

Ответил, что готовится к отъезду и просит разрешения совместить служебную командировку в Москву с очередным отпуском. И отсрочить отъезд из Софии до конца марта.

Литвинов телеграфировал: разрешается совместить командировку в Москву с очередным отпуском, но с условием провести его в СССР.

В телеграмме ничего не говорилось об отсрочке отъезда. Это можно было понять и как фактическое разрешение ее. Но, во всяком случае, больше уже невозможно было тянуть с отъездом.

- Пришло время решать, - сказал Раскольников, показав телеграмму Музе. - Знаешь, что я думаю? Съездим в последний раз в Чамкорию. Простимся с любезными хозяевами. Покажем им Федю. Погуляем по весеннему саду. И поговорим. Хорошо?

- Хорошо.

Глава восемнадцатая

Выехали из Софии солнечным весенним днем, а приехали в Чамкорию зимним вечером, - небо к вечеру затянуло тучами, неожиданно пошел снег и шел, не переставая, весь вечер.

Шел он и всю ночь, и утро следующего дня, и когда они вышли в сад, он все еще шел, падал крупными легкими хлопьями.

- Совсем как в тот раз, год назад, - сказала она.

- Да, как в тот раз, - повторил он за ней машинально, обдумывая предстоящий разговор.

Очень не хотелось начинать этот разговор. Ни ему, ни ей. Оба понимали: независимо от того, что они решат, а что они могли решить? - все за них решено обстоятельствами,- независимо от этого, их жизнь расколется надвое. Жизнь до и жизнь после этого решения. Ясная и прямая, пусть и не безмятежная, жизнь до и неизвестная и пугающая жизнь после. И ничего тут не поделаешь.

Не дойдя и до половины своей любимой дорожки, повернули назад, к дому, посмотреть, как там Феденька, не проснулся ли? Мальчик спал на открытой веранде в коляске, сытый и укутанный. Через стеклянную дверь за ним приглядывала из кухни хозяйка дома, в случае чего она бы позвала их. Да они и сами услыхали бы требовательный голосок сына, если бы он проснулся.

С Федей все было в порядке, и они вернулись на свою дорожку.

Как и в тот раз, дошли до конца сада и остановились.

- Что ж, - сказал он, поворачиваясь к ней. - Подумаем. Сообразим факты, нам известные. Неловкие предложения Мексики и Греции, теперь Турции. Эту их непонятную настойчивость. Припомним, чем кончили Карахан, Антонов-Овсеенко…

Он запнулся, потому что заметил, как она побледнела. Он понимал, она готова была услышать от него страшные вещи, и все же, должно быть, на что-то надеялась.

- Неужели так опасно? - прошептала она.

Он усмехнулся:

- Ты сама как думаешь?

- Не знаю, - сказала она растерянно.

Знала, конечно, знала. Догадывалась, предполагала, как все могло обернуться. Но отгоняла от себя такие мысли.

Ему было жалко ее. Но надо же было и побудить ее увидеть их положение в настоящем свете. Возвращение в Москву для них обоих было бы гибельным.

Расстегнул пальто, полез во внутренний карман пиджака, вытянул за уголок пухлый конверт. В нем был список запрещенной литературы, тот, в котором значилась и его книга "Кронштадт и Питер". Развернул список, протянул ей.

Она сразу увидела отчеркнутое красным карандашом его имя и название его книги.

- Что это?

- Приказ по библиотекам. Прочти название документа и пройдись по списку книг и авторов, прочти, что написано против фамилии каждого.

Она прочла название документа, потом вернулась к его фамилии, с ужасом прочла то, что относилось к "Кронштадту и Питеру", и снова читала название документа, и вчитывалась в запись против фамилии Раскольникова.

Ошеломленная, пыталась сообразить: как это могло быть? Книга о революции, написанная им - им! - ее мужем, эта книга запрещена? Не где-нибудь, в ее стране запрещена книга о революции? Не сон ли это, не ошибка ли? Она так гордилась им! Гордилась его революционными наградами двумя орденами Красного Знамени, почетным оружием; высшим афганским орденом, полученным им уже в качестве дипломата - он был первым советским дипломатом, награжденным иностранным правительством. Считала, что вытянула в жизни счастливый билет, выйдя за него замуж. Еще до знакомства с ним прочла его книгу, ставшую для нее таким же учебником жизни, как книги Ленина. Как же не ошибка - эта книга его в страшном списке?.. Правда, рядом имена и других героев Октября и гражданской войны, теперь врагов народа и шпионов. Такое возможно, да. Но с кем угодно другим. А при чем тут ее Федор?..

- Но за что? - невольно вырвалось у нее.

Он засмеялся. Опять тот же нелепый вопрос.

- Яковлев недавно выразился: все полпреды - шпионы. Голос народа голос божий, - с усмешкой сказал он.

- В голове не укладывается, - сказала она жалобно, возвращая ему список.

- Да, это трудно принять, - согласился он, складывая странички, пряча в карман. - Вроде бы ничего не изменилось. Из Москвы по-прежнему присылают б умаги для ответа. Зарплату. А список составлен… Пройдемся?

Прошлись по дорожке туда-сюда. В конце дорожки снова остановились.

- Что теперь будет? - спросила она растерянно.