Небывалое бывает (Повести и рассказы) - Сергей Алексеев

— Надобно извиниться перед графиней. Солдатам — шпицрутенов, ваша светлость.

Кутузов поднялся из-за стола, прошел в сенцы, открыл выходную дверь.

— Эй, братец! — окликнул стоящего у избы караульного. — Ступай-ка сюда.

Солдат нерешительно переступил порог, вытянулся:

— Слушаю, ваша светлость.

Объяснил Кутузов, в чем дело. Ждет, что же ответит солдат. Караульный замялся, переступил с ноги на ногу.

— Так что же, голубчик?

— Лес рубят — щепки летят, — гаркнул солдат. — Россию отдаем, неужто, ваша светлость, овсом скупиться!

Кутузов поднял глаза на солдата:

— Родом откуда?

— Деревенька Глушково. В семи верстах от Смоленска.

— Так деревня твоя под французом?

— Сожгли мужики деревеньку.

— Та-ак, — произнес Кутузов. — Ладно, ступай. — Повернулся к своим офицерам: — Слыхали?! Как же нам быть?

— Солдат — мужик, — заявил генерал. — Солдату чужого добра не жалко. Наш долг защищать дворянство.

— Дворянство — оплот царю и отечеству, — произнес адъютант. — Права графиня Нащекина, тут надобны строгости, в пример для других.

— Да-а, — протянул Кутузов, — «лес рубят — щепки летят…» — повторил он слова солдата, подошел к столу, взял в руки письмо, вновь прочитал, поморщился и вдруг разорвал на мелкие части. — Позорнейший документ для россиянина. Не смею в армейских делах хранить.

Затем Кутузов склонился к столу, открыл стоящий на нем деревянный ларец, отсчитал сорок четыре рубля из собственных денег, протянул адъютанту:

— На, отправь графине Нащекиной. Да отпиши, что главнокомандующим отдан специальный приказ и произведен с виновных строжайший взыск.

Далеко прошли от русской границы французы. Без малого тысячу верст. Сколько их по пути побито! Тысячи в русской земле зарыты. Сколько вернется домой калек!

Начинают роптать солдаты:

— Куда нас ведут?..

— Нам бы отдых в Смоленске нужен…

— Нам бы дальше Днепра не ходить.

С каждым шагом врагу труднее. Обтрепаться успели солдаты. Голодно им в пути.

Попадется солдатам краюха хлеба — чуть ли не драка. Отобьют у крестьян скотину — прямо со шкурой ее едят.

Где-то за Вязьмой в Сычевском уезде ночевали солдаты у речки. Проснулись утром, видят — по лугу гусь здоровенный ходит. Как он сюда попал? Деревни кругом пустые. Крестьяне со скарбом давно в лесах. То ли птица отбилась от общей стаи, то ли просто был любопытный гусь: пришел посмотреть на французов.

Вскочили солдаты:

— Лови!

— Окружай!

— За лапу хватай!

Хоть гусь и не очень прыткая птица, а все же поди схвати! Заметался гусак по лугу. Шею тянет, шипит. Как парусами, крыльями хлопает. Тяпнул клювом за штаны одного солдата. Тяпнул за палец второго. Отбивается длинношеий, ускользает из самых рук.

Проснулись от шума солдаты. Бегут на подмогу новые.

— Заходи к нему сзади!

— От речки гони!

— С фронта!

— С тыла!

— Давай во фланг!.. — как в настоящем бою, раздаются над лугом команды.

Как ни бился, все же попался гусь. Схватили его солдаты. Глаза разгорелись, рты приоткрылись, слюна течет.

На лугу оказались солдаты разных частей. Были французы, были пруссаки, итальянцы и даже из дальних кустов примчался житель вольного города Гамбурга.

Возник у добытчиков спор.

— Гусь наш, — говорят французы.

— Гусь наш! — кричат пруссаки.

— Гусь наш! — шумят итальянцы.

— Гусь мой! — вопит житель Гамбурга. — Я первым его схватил.

Сцепились солдаты. Ругань стоит над лугом:

— Прусское рыло!

— Итальянская швабра!

— Эй, француз, лягушку живую съешь!

Приехал на шум генерал. Прикрикнул, навел порядок.

— В чем дело?

Мнутся солдаты.

— В чем дело? — повторил генерал.

— Гусь… — отвечают солдаты.

Смотрят, а где же гусь?.. Нет, не видно, не слышно нигде пернатого. Лишь перо, как память о нем, в руках у одного из солдат осталось.

Пока шумели, ругались солдаты, гусь юрк между ног и к речке быстрее ходу. С лапы на лапу, с лапы на лапу, с берега в воду поспешно прыг. Отплыл, залез в камыши. Лишь глазом оттуда удивленно посматривает. Видать, и впрямь любопытный гусь.

Богатый мужик Дормидонт Проскуров стал торговать с французами.

У других крестьян французы ни за какие деньги ничего не достанут. Лучше сожгут крестьяне, лучше в реке утопят, лучше в лес волкам отнесут — лишь бы не французам.

А Дормидонт Проскуров — пожалуйста!

Видит он, что французы на деньги нескупы. Чего упускать момент, не трижды живем на свете.

Продал Проскуров

зерно,

сено,

корову,

козу,

распродал гусей и кур.

Мешок специальный завел. Деньги в мешок собирает.

Рассуждает: чего бы еще продать?

Вспомнил он о соленьях. Продает огурцы и капусту, грибов небольшой остаток.

Небывалый у Дормидонта Проскурова торг.

— А репу возьмете?

— Возьмем.

— А морковь?

— Возьмем и морковь, — отвечают французы.

Разбухает мешок с деньгами. Даже жмых Дормидонт перегнивший продал. Наконец Проскуров продал последнее. В общем, ни с чем остался.

«Бог с ним, — решает. — Денег мешок. Я теперь на всю округу самый богатый. Раз в десять больше всего накуплю».

Был Дормидонт продавцом, стал теперь покупателем. Отправился верст за двадцать в не занятое французами село на базар. Ходит что гоголь.

Тут посмотрит, там приценится, и это и то пощупает.

Облюбовал

телку,

корову,

коня,

второго коня,

козу.

Ну и пригонит домой богатства!..

Вот и сошелся в цене. Начинает считать кредитки:

— Раз, два, три…

— Э, да ты подожди, постой… Они же фальшивые!

— Что! — заревел Проскуров. — Какие фальшивые? Они же французами плачены!..

Стал собираться народ. Стали смотреть кредитки. Так и есть, все, как одна, фальшивые.

А дело в том, что, отправляясь в Россию, Наполеон приказал напечатать фальшивых денег. Оттого-то французы и щедры.

Взвыл Дормидонт Проскуров. И туда, и сюда, к одному и к другому… Да только никто на фальшивые деньги продавать ему ничего не согласен. Вернулся домой он черней чернозема. Есть хочется — никто не дает. Худеет страдалец бедный.

Наконец какой-то озорной мужичонка нашелся:

— Хочешь краюху хлеба?

— Давай!!!

— Только тащи свой мешок с деньгами.

Поскулил, поскулил Дормидонт, отдал мешок: есть хочется. «О господи, это за краюху-то и все-то мои богатства!»

Сожгли крестьяне фальшивые деньги.

Прошел день.

Снова Проскурову кушать хочется. Никто не дает. Никто не здоровается. Не желают знать крестьяне предателя.

Как же он жил? Да так вот и жил. Пока совсем не отощал и не помер.

Жалко? Нисколько.

Многие дворяне при подходе французов бросали свои имения и уезжали.

Однако были такие, которые и оставались. Не уехала и княгиня Затонская.

— Французы меня не тронут, — заявила княгиня. — Я во французском духе воспитана. Я романы на их языке читаю. Французы — сама деликатность.

Махнул старый князь рукой:

— Ну, как знаешь.

Взял и уехал.

Осталась одна княгиня, да девка при ней, Парашка.

Пришли французы под Вязьму. Какой-то отряд вступил и в имение князей Затонских.

Явились солдаты в дом выбирать ночлег для своего командира.

Прошли они длинным рядом различных комнат, облюбовали одну с окном к восходу.

Комната небольшая, зато уютная. Кровать белым как снег застелена. Запахи ароматные. Столик, духи на столике.

— Как раз нашему офицеру.

Подошли княгиня и девка Парашка.

— Это комната моя, — объясняет княгиня.

— Это комната ее сиятельства, — уточняет Парашка.

«Какое еще сиятельство!» — смотрят на женщин солдаты.

— Это комната для нашего офицера, — говорят они грозно.

А в это время офицер вошел в дом. Услышал он разговор о комнате, подошел, поклонился княгине.

— Пардон, — произнес, — мадам. Виконт де Ланжерон, — представился. Поцеловал княгинину ручку. — Убирайтесь! — крикнул солдатам. Шаркнул ногой перед девкой Парашкой. — Пардон, мамзель…

Просияла княгиня. Предлагает она офицеру остаться, выбрать любую из комнат.

— Хотите ту, что с балконом, или нет, лучше ту, что в китайском стиле.

— Господину офицеру лучше бы княжеский кабинет, — предлагает девка Парашка. — Там ружья висят и сабли.

— Не смею, — отвечает виконт, — нарушать ваш покой. Время военное, пересплю по-солдатски.

Сказал, опять поклонился и тут же вышел наружу.

Стоят княгиня с Парашкой.

— Вот это француз! Сама деликатность.