Москва – Петушки. С комментариями Эдуарда Власова - Венедикт Ерофеев

(«Во весь голос», 1920–1930)

21.9 C. 46. …она неисследима, а мы – беспомощны. —

Библейский эпитет «неисследимый» (в разных грамматических формах) относится к Богу. Так, в Ветхом Завете, в речи Елифаза, обращенной к Иову, читаем: «Но я к Богу обратился бы, предал бы дело мое Богу, Который творит дела великие и неисследимые, чудные без числа…» (Иов. 5: 8–9; см. также 9: 10, 36: 26); у Исаии читаем: «Разве ты не знаешь? разве ты не слышал, что вечный Господь Бог, сотворивший концы земли, не утомляется и не изнемогает? разум Его неисследим» (Ис. 40: 28). И еще: «Велик Господь и достохвален, и величие Его неисследимо» (Пс. 144: 3). В Новом Завете есть: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Рим. 11: 33); «неисследимое богатство Христово» (Еф. 3: 8).

В более широком контексте встречается у поэтов, например у Б. Пастернака: «Неисследимый смысл добра и зла» («Спекторский», 1930), а также у прозаиков, например у Достоевского: «…неисследима глубина женского сердца даже и до сегодня!» («Бесы», ч. 1, гл. 1).

А относительно собственной беспомощности сетовал еще Салтыков-Щедрин: «Мы так беспомощны, так безнадежны, что сознание правды не вперед нас толкает, а заставляет только опускать руки» («В среде умеренности и аккуратности», гл. 6).

21.10 C. 46. Мы – дрожащие твари… —

Восходящее к Корану выражение «дрожащая тварь» введено в русский литературный обиход Пушкиным:

Мужайся ж, презирай обман,Стезею правды бодро следуй,Люби сирот и мой КоранДрожащей твари проповедуй… —

(«Подражания Корану», 1824)

и с его легкой руки стало популярной формулой в идеологической фразеологии. Устойчив лейтмотив «дрожащей твари» в «Преступлении и наказании» в монологах Раскольникова: «О, как я понимаю „пророка“, с саблей, на коне. Велит Аллах, и повинуйся, „дрожащая“ тварь!» (ч. 3, гл. 6); «Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!» (ч. 4, гл. 4); «Тварь ли я дрожащая или право имею…» (ч. 5, гл. 4). Встречается этот образ и у поэтов – например, у Блока (в «обрамлении» ангелов, роз, тьмы и бреда):

Я – тварь дрожащая. ЛучамиОзарены, коснеют сны.Перед Твоими глубинамиМои ничтожны глубины.Не знаешь Ты, какие целиТаишь в глубинах Роз Твоих,Какие ангелы слетели,Кто у преддверия затих…В Тебе таятся в ожиданьиВеликий свет и злая тьма —Разгадка всякого познаньяИ бред великого ума.

(«Я – тварь дрожащая», 1902)

21.11 …Божья Десница, которая над всеми нами занесена… —

Десница (устар., поэтич.) – правая рука, как правило, божественной субстанции; образ широко используется поэтами. Например, Пушкиным: «И жало мудрыя змеи / В уста замерзшие мои / Вложил десницею кровавой» («Пророк», 1826). «Божья десница» часто встречается в Библии. В Ветхом Завете в торжественной песне Моисея: «Десница Твоя, Господи, прославилась силою; десница Твоя, Господи, сразила врага» (Исх. 15: 6). Господь говорит Израилю: «Не бойся, ибо Я – с тобою; не смущайся, ибо Я – Бог твой; Я укреплю тебя, и помогу тебе, и поддержу тебя десницею правды Моей. <…> Моя рука основала землю, и Моя десница распростерла небеса» (Ис. 41: 10, 48: 13). В Псалтири обращение к Господу: «Ты дал мне щит спасения Твоего, и десница спасения Твоя поддерживает меня. <…> Рука Твоя найдет всех врагов твоих, десница Твоя найдет ненавидящих тебя. <…> И сказал я: „вот мое горе – изменение десницы Всевышнего“» (Пс. 17: 36, 20: 9, 76: 11; ср. также 15: 11, 16: 7, 19: 7, 43: 4, 44: 5, 47: 11, 59: 7, 62: 9, 73: 11, 76: 11 и т. д.). В Новом Завете см., например: Деян. 2: 33, 5: 31; Откр. 1: 16, 1: 17, 1: 20, 2: 1, 5: 1, 5: 7 и др.

21.12 Он непостижим уму, а следовательно, Он есть. —

«Он непостижим уму» – сходный оборот встречается у Пушкина: «Он имел одно виденье, / Непостижное уму» («Жил на свете рыцарь бедный», 1829).

Непостижимость – одно из основных качеств Господа и его деяний. Об этом много сказано в Библии. В Ветхом Завете: «Дивно гремит Бог гласом Своим, делает дела великие, для нас непостижимые» (Иов. 37: 5); «Велики и непостижимы суды Твои» (Притч. 17: 1). В Новом Завете: «О, бездна богатства и премудрости и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Рим. 11: 33). Из Библии «непостижимость» перекочевала к поэтам – скажем, к Фету: «Не тем, Господь, могуч, непостижим <…> Нет, Ты могуч и мне непостижим» («Не тем, Господь, могуч, непостижим…», 1879).

В целом же данное заявление восходит к теологическому агностицизму Канта:

«Полностью познать существование этого существа [Бога] из одних лишь понятий безусловно невозможно, так как каждое суждение о существовании, т. е. такое, где о существе, о котором я составляю себе понятие, говорится, что оно существует, есть суждение синтетическое, т. е. такое, посредством которого я выхожу за пределы понятия и говорю о нем больше того, что мыслилось в этом понятии, а именно что вне рассудка еще дан предмет, соответствующий этому понятию в рассудке, а это явно нельзя вывести с помощью какого-либо умозаключения. Следовательно, для разума остается только один способ дойти до такого познания, а именно как чистый разум он определяет свой объект, исходя из высшего принципа своего чисто практического применения <…> И тогда в его неизбежно возникающей задаче, т. е. необходимом стремлении воли к высшему благу, появляется необходимость допускать не только такую первосущность для возможности этого блага в мире, но, что самое удивительное, и нечто такое, чего совершенно недоставало продвижению разума, а именно строго определенное понятие этой первосущности. А так как этот мир мы знаем слишком мало и еще в меньшей степени можем сравнивать его со всеми возможными мирами, то от порядка, целесообразности и величия его мы можем, правда, заключать к мудрому, благому, могущественному и т. д. творцу его, но не можем заключать к всеведению, всеблагости, всемогуществу и т. д.» («Критика практического разума», кн. 2, гл. 2).

«Если же я хочу мыслить сверхчувственную сущность (Бога) как мыслящее существо, то в определенном аспекте применения моего разума это не только дозволительно, но даже неизбежно; но отнюдь не дозволительно приписывать ей рассудок и льстить себя надеждой, что через рассудок как через некое свойство можно его познать <…> я отнюдь не могу познать, что такое Бог» («Критика способности суждения», ч. 2, приложение («Общее примечание к телеологии»)).

В русской философии о непостижимости Бога писал С. Франк:

«О „непостижимом“, казалось бы, per definitionem нельзя высказать вообще ничего, кроме именно того, что оно – непостижимо. <…> Мы разделяем в этом отношении судьбу всех созерцательных мистиков. Все они единогласно утверждают в отношении Бога, что Он – непостижим, неизследим, невыразим, несказанен – и вместе с тем подробно рассказывают нам об этом таинственном и несказанном существе Бога» («Непостижимое. Онтологическое введение в философию религии», 1939).

21.13 C. 46. Итак, будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный. —

Цитата из Нагорной проповеди Иисуса Христа (Мф. 5: 48).

В контексте упоминания об Отце Небесном уместно вспомнить патетику дискурса героя К. Гамсуна (с упоминаниями о персте Божьем (см. 34.39) и деснице (см. 21.11)):

«Зачем заботился я о том, что мне есть и пить, во что одеть бренную свою плоть? Разве Отец Небесный не питает меня, как питает птиц, и не оказал мне особой милости, избрав раба своего? Перст Божий коснулся нервов моих, едва заметно, тронул их нити. А потом Господь вынул перст свой, и вот на нем обрывки нитей и комочки моих нервов. И осталась зияющая дыра от перста его, перста Божия, и рана в моем мозгу. Но, коснувшись меня перстом десницы своей, Господь покинул меня и не трогал более, и не было мне никакого зла. Он отпустил меня с миром, отпустил с открытой раной. И не было мне никакого зла от Бога, ибо он – Господь наш во веки веков» («Голод», гл. 1).

22. Электроугли – 43-й километр

22.1 C. 46. 43-й километр —

железнодорожная платформа на магистрали Москва – Владимир.

22.2 Больше пейте, меньше закусывайте. —

Вот рассказ об образе жизни «поверхностного верующего» Гаргантюа, который знал меру в закуске, но не знал ее в питии:

«Гаргантюа выходил из церкви <…> потом на какие-нибудь несчастные полчаса он утыкался в [молитвенную] книгу, но, по выражению одного комика, „душа его была на кухне“ <…> затем он, чтобы предотвратить раздражение почек, единым духом выпивал невесть сколько белого вина. После этого он ел мясо <…> ел сколько влезет и прекращал еду не прежде, чем у него начинало пучить живот. Зато для питья никаких пределов и никаких правил не существовало, ибо он держался мнения, что границей и рубежом для пьющего является тот миг, когда пробковые стельки его туфель разбухнут на полфута» (Ф. Рабле. «Гаргантюа и Пантагрюэль», кн. 1, гл. 21).