Шестьдесят рассказов - Дональд Бартельми

- У нее бывали хорошие дни и бывали плохие дни. Как у большинства.

- Как-то ранним вечером, совершая дальнюю прогулку, я заметил в оголенных, побуревших сжатых полях направо от себя и налево от себя следующие предметы для интереса: в поле направо от себя - парочку, совокуплявшуюся в тени автомобиля, темно-бежевого «студебекера», насколько я помню, вещь, которую прежде мне случалось видеть только на старых, тонированных в сепию фотографиях, снятых с воздуха игривыми пилотами-циркачами, способными летать, управляя самолетом при помощи коленей, я не знаю, насколько это трудно…

- А в поле налево от тебя?

- Мамка качалась.

- Она притащила свою старую качалку на собственном горбу, в такую даль. В лиловом настроении.

- Я приподнял шляпу. Она не ответила на мое приветствие.

- Она предавалась раздумьям. «Скорбь богини Деметры о смертности всех ее чад».

- Назвала мое исследование тошнотворным. Вот так прямо и сказала, дословно. И еще повторила.

- Я сказал себе, да кой хрен, ведь мне все это глубоко по барабану.

- Эта птица, которая упала на заднем дворе?

- Южный газон.

- Задний двор. Я хотел дать ей «Фрито».

- Ну и?

- Думал, может она голодная. Она же, зараза, летать не могла. Хряпнулась. Не могла летать. И я, значит, пошел в дом за «Фрито». Ну и, значит, пытался накормить ее «Фрито». Держал эту чертову птицу в одной руке, а в другой, значит, «Фрито».

- Она увидела и задала тебе вздрючку.

- Так и было.

- Она выдала тебе эту мутотень про «птичка наш пернатый друг, мы никогда не трогаем птичку, потому что птичке больно».

- Так и было.

- А потом она ее выкинула, птицу.

- В канаву.

- Надеясь, надо понимать, что дальше этим делом займутся те, кому положено.

- Мамка. Ее спросишь, как она, а она обязательно скажет: «Порядок». Как ребенок.

- Вот так они и говорят. «Порядок».

- Это все, что можно из них вытащить. «Порядок».

- Не подпускают к себе. Вот и Мамка тоже.

- Мамка разрешала лютню.

- Да. Она торчала на лютне.

- Помню, сколько часов мы так провели. Бряцая на лютнях.

- А Мамка сидит и качается напропалую. И накачивается экзотическими напитками.

- Лаймовый «Рики».

- «Орандж Блоссомс».

- «Роб Рой».

- «Куба Либре».

- «Александр» с бренди и «Бронкс» с бренди. И как она только пила всю эту отраву?

- Луженые кишки. Ну и конечно же божественность.

- Ясно. Так ты не хочешь малость прибрать это безобразие?

- В моих снах поселился какой-то монстр с копями, когти то ли бархатом обтянутые, то ли с тефлоновым покрытием. И свистит, и свистит. Монстр, говорю я, как у тебя, в общем, дела? А знаешь, снобрат, говорит он, вполне прилично, возникают некоторые критические замечания, Куратору Архетипов кажется, что я не совсем соответствую, ему кажется, я только базлаю да баки заливаю, когда настоящее мое дело нападать, нападать, нападать…

- Ах, моншер, какой же ты чудесный парень.

- …Но в целом, говорит монстр, я чувствую себя чудесно. Затем он говорит, верни мне кукурузные хлопья. Ты дал эти кукурузные хлопья мне, говорю я, это мои кукурузные хлопья. Верни мне кукурузные хлопья, говорит он, а то я располосую тебя когтями. Да не могу я, говорю я, ты же дал их мне, и я их уже съел. Да брось ты, мужик, говорит он, верни мне кукурузные хлопья, а ты намазал их сперва маслом? Да брось ты, мужик, говорю я, подумай здраво, ну кто же это мажет кукурузные хлопья маслом…

- И как это кончается?

- Это никак не кончается.

- Помощь ожидается?

- Я позвонил по этому номеру, а они сказали, что тяжкие испытания - знак любви Господней.

- Так в чем же опора?

- В новой музыке.

- Да, не так-то часто услышишь Un Coup de Des[64] в ритме польки. Это закаляет. 

- В новой музыке нет барабанов, это очень смело. Чтобы компенсировать отсутствие барабанов, музыканты еженощно молятся Пресвятой Деве, коленопреклоняясь в светотканых ризах на сыром полу часовен, предусмотренных для этой цели в дальних коридорах всех больших арен…

- Мамка бы такого не разрешила.

- Как и многого другого. Мамка не разрешала Патрицию.

- Помню. Ты ее видишь?

- Иногда. Видел в субботу. Я обнял ее, и ее тело подпрыгнуло. Это было странно.

- Какие были ощущения?

- Странные. Чудесные.

- Тело знает.

- Тело многомудро.

- Тело на мякине не проведешь.

- Того, что известно телу, не выскажешь словами.

- Иногда я слышу, как они воют в больнице.

- Детоксикационное крыло.

- Привязанные бежевыми тряпками к кроватям.

- Мы этого избежали.

- Пока.

- Постучи по дереву.

- Уже постучал.

- Сучье, в обшем, дело…

- Вроде как когда она играла в скрэббл. Ни перед чем не останавливалась. Использовала самые похабные слова и с пеной отстаивала их законность. Я был просто шокирован.

- Она, в ее пурпурных одеяниях.

- В поисках экстатического озарения. Которое поднимет людей на четыре фута над полом.

- На шесть.

- На четыре фута или на шесть футов над полом. Явилась сама Персефона.

- Пение в затемненном телестерионе[65]. 

- Явилась сама Персефона, паря в воздухе. Принимая подношения, шарики соли, змеев из чистого золота, ветки смоковницы, смоквы.

- Галлюцинаторные танцы. Все женщины пьяные.

- Танцы с кувшинами на головах, смесь ячменного, воды и мяты…

- Знание вещей несказанных…

- И все же мне хотелось одного - немного поиграть на крумгорне. Время от времени чуть-чуть крумгорна.

- Поднимет мертвецов из могил, если умеешь играть.

- Я никогда не отличался особым умением. Никогда не отличался.

- Нужно практиковаться, а где и как?

- И твой клавир.

- Мамка не разрешала клавир.

- Думала, он выпустит на свободу ее порывы, которые лучше держать на привязи? Не знаю, не знаю.

- Ее теневая сторона. Такое есть у всех них, у мамок.

- Я в смысле, что они все это видели, все прочувствовали. Пролили свою долбаную кровь, а затем пичкали всех целыми ведрами липкой жижи, не забывая тем временем объяснять своему супругу, что он не тянет на третий номер по шкале мужей.

- Подбрасывала ему время от времени маленькую такую бомбочку, просто чтобы не расслаблялся, бегал пошустрее.

- А он и так все время шустрил, всю свою жизнь только и делал, что шустрил, говнюк несчастный. Стрижет капусту да в кучу складывает.

- Мы ж решили, что не будем сегодня про Папашу. 

- Я забыл.

- Старушка Мамка.

- А и то сказать, легко ли проводить мистерии? Легко ли взращивать побеги пшеницы?

- И спаржи тоже.

- Я б не смог.

- Я б не смог.

- А Мамка могла.

- Мамка.

- К счастью, теперь у нас есть новая музыка. Дарующая нам помощь и утешение.

- И Сузи.

- И Сузи.

- Наша прелесть.

- Наша гордость.

- Наша страсть.

- Я должен тебе кое-что сказать. Сузи читала Хайт Рипорт. Теперь она говорит, что другие женщины испытывают больше оргазмов, чем она. Хочет знать почему.

- Куда пойти пожаловаться? Куда пойти пожаловаться, если злодеи и изверги испоганили твою жизнь?

- Я рассказал ей про Великий Септуагезимальный[66] Оргазм, исподволь намекая, что и она может получить такой, если будет паинькой. Но только ведь поздновато, совсем поздно для таких, как мы. 

- Но может быть, и не надо жаловаться, если злодеи и изверги испоганили твою жизнь? А просто, по примеру великих стоиков, Эпиктета и иже с ним, завалиться в бар и принять на грудь, параллельно внимая звукам новой, шизовой, задвинутой, оттяжной музыки.

- Я протянул молчавшему священнику высокий, холодный стакан «Ширли Темпл»[67]. Новая музыка, сказал я, не является по сути антиклерикальной. Разве что в самом глубинном своем воздействии на слушателя. 

- У меня есть знакомый парень, играет на стиральной доске. Надевает наперстки на все пальцы.

- Новая музыка сплавляет своим огнем все вещи воедино, как сварщик. Новая музыка говорит: по мере того, как времени остается все меньше и меньше, жизнь становится все более и более увлекательной.

- Мамка бы этого не разрешила. Но Мамки нет.

- К сведению любознательных: человек, бывший коммунистом, услышал новую музыку - и теперь он не коммунист. Торговец рыбой Фернандо был обучен новой музыкой читать и писать, и теперь он лепрозный больной, белый как снег. Уильям Фрэнд пытался протащить в новую музыку барабанчики бонго, спрятав их под плащем, однако был разоблачен, не успев еще совершить задуманного злодеяния, и задушен цепью своего собственного велосипеда. Обедая с Духом Святым, философ Пропп[68] был извещен о грядущем пришествии новой музыки, до которого он - увы - не доживет. 

- Новая, обеими ногами стоящая на земле, коньки- отбросить-можно-такая-кайфовая музыка, открывающая путь в небо.