Лекции об искусстве - Джон Рескин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
§ 19. Его рисунки безусловно совершенны
Все, что мы до сих пор говорили, применимо к ним в наивысшей степени, хотя каждый из них, представляя собой изображение какого-нибудь эффекта, который быль видим в действительности и был реализирован только один раз, каждый из них требует почти отдельного исследования. В целом как группа они гораздо спокойнее академических картин, в них больше, так сказать, целомудрия, и если бы они были лучше известны, то по ним наши знатоки могли бы составить себе несколько более точное представление о том напряженном изучении природы, на котором основан весь колорит у Тернера.
Нам остается отметить еще один пункт относительно его системы колорита — это полное подчинение ее свету и тени — факт, которого незачем здесь доказывать, так как каждая гравюра, сделанная с его произведений (а награвированы из них очень немногие), служит достаточным его подтверждением.
§ 20. Подчинение его системы колорита системе светотени (chiaroscuro)
Я раньше показал, насколько второстепенную и неважную роль играет в природе цвет в отношении правдивости по сравнению с светотенью. Это превосходство светотени подтверждается всеми действительно великими произведениями колорита, но более всего произведениями Тернера, так как их колорит наиболее интенсивен. Сколько бы блеску ни пожелал он придать ему, он всегда подчиняет его вечному закону светотени, на который нет апелляции. Ни богатство, ни яркость цвета не могут, по его мнению, вознаградить самую ничтожную потерю в правильном распределении света. Никакой блеск красок не должен нарушать пустоты определенной тени. Этим объясняется следующее обстоятельство: гравюры, сделанные с произведений, гораздо менее блестящих по краскам, часто бывают безжизненными и холодными, потому что в основе их слабых цветов не были правильно положены свет и тень; между тем гравюры с тернеровских картин всегда прекрасны и сильны пропорционально тому, насколько интенсивен был колорит оригинала, и всегда передают картину как совершенную композицию[42]. Как бы ни был силен, правдив и обаятелен колорит Тернера, он является последним элементом в его превосходстве, потому что он представляет собою наименее важную черту природы. Если бы ему предстояло ради цвета потерять хотя бы одну линию форм или один луч солнечного света, он предпочел бы, мне кажется, до конца жизни рисовать одним черным и белым цветами. Толпа его подражателей обыкновенно терпит позорную неудачу, чего она вполне заслуживает: они, по недоразумению, принимают тень за сущность и стремятся к блеску и пламени, не понимая, что его тени одновременно вытекают из самого глубокого изучения теней и неподражаемых форм, и иллюстрируют их. У него цвет служит прекрасным помощником при выработке того великого впечатления, которое нужно произвести, но не главным источником этого впечатления; он — не более как внешняя гармония, назначенная возвышать ум и помогать ему при восприятии благородных идей, словно священных рулад сладостного звука, подготовлять чувства к постижению тайн Бога.
Глава III. Правдивость светотени
В настоящей части своего труда я не имею в виду заниматься исследованием специальных световых эффектов Тернера. Нам необходимо кое с чем познакомиться, прежде чем говорить об этом.
§ 1. Нам незачем в настоящее время изучать специально эффекты света
В настоящее время я хочу остановиться на двух великих принципах светотени, которые соблюдены во всех произведениях этого великого современного художника и над которыми насмеялись художники прошлого; на двух великих главных законах, которые могут быть или не быть источниками красоты, но которые бесспорно составляюсь условие истины.
Выйдите в ясный солнечный день зимой, и посмотрите на дерево с широким стволом, с более тонкими ветвями, свесившимися вниз на солнечной стороне вблизи ствола. Станьте спиной к солнцу в четырех-пяти ярдах от него: вы увидите, что ветви между вами и стволом дерева видны неотчетливо, местами они сливаются с самим стволом, и нет возможности проследить хоть одну из них от начала до конца. Но тени, которые они бросают на ствол, вы найдете ясными, темными и отчетливыми; их можно прекрасно проследить по всему их протяжению, кроме тех мест, где они пересекаются с ветвями. И если вы будете отходить назад, вы дойдете до такого пункта, где вы совершенно не увидите промежуточных ветвей или увидите только кусочки их то здесь, то там, но их тени все еще можно будет вам видеть вполне. Такой опыт может убедить вас в огромном значении тени там, где вы имеете нечто вроде ясного света. В действительности тени обыкновенно бывают гораздо резче заметны, чем отбрасывающие их предметы: в самом деле, тень такова же по величине, как бросающий ее предмет, и она гораздо чернее, чем самая темная часть такого предмета, тогда как предмет пересекается и прямым, и отраженным светом; тень, представляя собой большое, широкое непрерывное пространство, производит на глаз сильное впечатление особенно потому, что внутри теней все формы частью, a нередко и целиком не видны, а также потому, что они неожиданно заканчиваются самыми резкими линиями, какие только может дать природа; ни одна линия в природе не бывает столь резкой, как край непрерывной тени. Положите палец на кусок белой бумаги на солнце и заметьте разницу между неопределенным контуром самого пальца и резко обозначенным краем тени. Заметьте также чрезвычайную темноту последнего. Кусок черной материи, выставленный на свет, не даст и четверти той черноты, которую дает тень на бумаге.
Вследствие этого, когда солнце сияет, тени являются самыми заметными частями пейзажа рядом с самым ярким светом.
