Любовник Большой Медведицы - Сергей Песецкий

Уже первый час ночи. Очень хочется спать. Но борюсь с сонливостью, внимательно смотрю в сторону моста. Слышу позади легкий шорох. Наклоняюсь к земле, взвожу курки. Слышится тихий посвист. Два раза. Я отвечаю. Сбоку, из-за деревьев, показывается Щур. Садится рядом и шепчет:

— Наверное, не пойдут уже.

— Наверное. Уже давно за полночь.

— Закурим?

— Давай.

Отхожу в глубь леса. Снимаю куртку, ложусь наземь. Укрываю курткой лицо и верх туловища. Закуриваю. Потом прячу папиросу в рукав и возвращаюсь к Щуру. Он тоже закурил.

Долго сидим молча, курим. И прислушиваемся внимательно к тому, что вокруг делается, да и присматриваемся тоже.

Сидим на краю обрыва, свесив ноги. Под нами расстилается серое полотно дороги, уходящее в серый же сумрак.

Грабарь не с нами. Он сидит в засаде по другую сторону реки, прячется в кустах у моста. Мы учли, что группа может пойти другой дорогой. Слева от моста тоже есть брод. Если Грабарь увидит, что переправляются там, даст нам знать и мы тогда перехватим группу через несколько километров.

Сидели мы на краю обрыва, куря потихоньку, и вдруг заметили: внизу что-то движется. Выглядело так, будто часть дороги начала беззвучно ползти вверх… Наклоняюсь поспешно. Слышен легкий звучок, будто металл соприкоснулся с металлом. Повторился. Может, оружие звякнуло? Беру парабеллум с колен, укладываюсь на краю рва. Щур скорчился рядом с пистолетом наизготовку. Проходит несколько секунд, и видим: низом, уже прямо под нами, проходят два вооруженных красноармейца. Их серые шинели сливаются с серым сумраком дороги, и если бы не движение, вовсе бы их не заметили, даже и с такого расстояния. Только оружие позвякивает тихонько при каждом шаге. А звук шагов не слышен, ноги красноармейцев тонут в мягкой, застилающей дорогу пыли.

Долго смотрим вниз. Красноармейцы пропадают из виду. Звяканье растворяется вдали.

— Прошли, — говорю тихо Щуру.

Тот долго молчит, вслушиваясь.

— Не-а, стоят.

— Пойду посмотрю.

Встаю и медленно, тихо иду, описывая полукруг, между растущими вдоль края рва соснами. Выхожу на край большой поляны, посередине которой идет дорога от границы. Не видно ни дальнего, поросшего лесом берега поляны, ни моста, но кажется мне: слышу удаляющиеся звуки. Ложусь на землю и смотрю так, чтобы фоном служило небо — таким способом ночью видно гораздо лучше. Кажется, различаю уменьшающиеся силуэты. Чтобы удостовериться, наблюдаю их еще с минуту. Потом возвращаюсь в лес и иду к краю рва, где мы оставили между корнями сосны брезентовый мех с шестью бутылками спирта, литром ликера и несколькими плитками шоколада.

Ищу место. Медленно бреду меж деревьями, глядя под ноги. В левой руке — фонарь, в правой — парабеллум. Вдруг замечаю на краю рва, рядом со стволом старой сосны, серое пятно. Думаю, торба. Наклоняюсь, чтобы взять. А пятно отдергивается от протянутой ладони, и слышится вскрик:

— Кто это? Руки вверх!

Отпрыгиваю назад и вбок. Падаю на колени и направляю влево от себя луч света от фонарика. Вижу две головы в буденовках с красными звездами. Стволы карабинов направлены туда, где я был за секунды перед тем. Потом справа, с краю рва, зажигается еще фонарь и слышится голос Щура:

— Руки вверх!

Гашу фонарь, соскакиваю с края рва, в том месте неглубокого, оказываюсь как раз между красноармейцами. Парабеллум держу наизготовку. Щур светит на нас сверху.

— Кто такие, черт побери? — спрашиваю по-русски.

— Красноармейцы.

— А какого лешего тут делаете?

— Из Красного возвращаемся. Из засады.

— Вы сами откуда? Пограничники?

— Ну да.

— А кто вам позволил по тылам таскаться и засады устраивать?

— Политрук наш.

— Красноармейские книжки есть?

— Нет.

— Так откуда я, черт побери, узнаю, что вы — на самом деле красноармейцы?

— Вы, товарищ, не ругайтесь. Нет у вас права ругаться!

— А вы зачем тут шастаете и распугиваете нам контрабандистов?

— Да мы по дороге шли… тихо очень…

Щур, светя фонариком, тоже соскочил вниз. Погасил фонарь, и, пока глаза не привыкли снова к темноте, окутала нас чернота.

— Есть свободное время? — спросил Щур красноармейцев.

— Есть.

— Поможете нам. Только тихо, чтоб не услышали нас. Сейчас полвторого. До третьего часа еще можно покараулить.

Один из красноармейцев обратился ко мне.

— Товарищ, на той стороне в кустах сидит кто-то.

— Откуда знаете?

— Видели, как закурил. Спичка вспыхнула.

Понял я, что Грабаря они заметили, и говорю:

— Это наш человек. Макарова знаете?

— Слышали.

— Это он.

— А мы думали: контрабандисты. Ждали, что в поле выйдут, а они не выходят. В конце концов, пошли дальше — черт его знает, кто в кустах сидит.

— Хорошо сделали, — хвалю солдат. — Если б полезли вдруг, мог бы вас подстрелить.

Щур забрал себе одного красноармейца, я — другого. Вернулись на свои места, караулим дальше. Разговариваю тихонько с солдатом. Он из Борисова. Рассказывает много подробностей про свою службу. Сказал, знает место, где агенты товар на возу в Минск перевозят. Обещал помочь засаду на них устроить. Спрашивал, какой фирмы у меня пистолет. Первый раз в жизни такое оружие увидел.

В третьем часу ночи перестали мы караулить. Щур присвистнул дважды и спустился со своим компаньоном вниз. Мы тоже сбежали со взгорья на дорогу. Договорились встретиться с красноармейцами в воскресенье, в девятом часу вечера, рядом с кустами справа от дороги, на той стороне реки. Попрощались с солдатами. Те пошли к границе. Потом пошли искать Грабаря. Он вышел из кустов нам навстречу.

— Что у тебя слышно? — спрашиваю.

— Погранцы шли. Двое… Поторчали здесь, поторчали, да и пошли. Думал жахнуть по ним, да шухеру не хотел устраивать!

— Они заметили, как ты закурил! — сказал Щур. — Ты смотри! Нельзя так!

Кривыми узкими стежками пошли в глубь леса. Долго шли, Много раз меняли направление. Перешли большое болото. Наконец, когда уже рассвело, пришли в хорошо укрытое место. Там сделали дневку.

Прежде всего поели. На каждого — небольшой кусок хлеба, большой шмат солонины, полплитки шоколаду и по нескольку глотков спирта.

Разогретые движением и спиртом, укладываемся спать. Я на часах первый. Всегда так делаем: охраняем коллег по два часа каждый. Засыпать нельзя. Стараюсь на землю не ложиться. Сижу, стою, хожу тихонько поблизости от нашего укрытия — но не ложусь. Можно нечаянно заснуть.

Кончаются у нас солонина и спирт. Без хлеба уже несколько дней. У нас шкурок много: куньих, лисьих, беличьих. Только есть нечего.