Корабль странников (сборник) - Боб Шоу

— Доброе утро, Тео, — поздоровался Хэссон. — Сегодня не учитесь?

Тео покачал головой.

— Сегодня суббота.

— Я забыл. Дни недели теперь для меня не имеют значения, с тех пор, как я… — Хэссон прервал себя и осмотрелся. — Где все?

— Папа на улице сгребает снег. Остальные уехали в город.

То, как Тео построил фразу, и некоторая сухость тона сказали Хэссону, что парнишке не слишком нравятся Мэй и ее мать.

— В таком случае я сварю себе кофе, — сказал Хэссон. — Наверное, никто не будет возражать.

— Я вам сварю, если хотите.

Тео приподнялся на стуле, но Хэссон уговорил его продолжать завтрак. Стоя у плиты, он расспрашивал парнишку о его вкусах и занятиях, и заметил, что разговор с Тео для него не так сложен, как обмен любезностями со взрослыми. Они некоторое время говорили о музыке, и лицо Тео оживилось, когда он услышал, что Хэссон разделяет его любовь к Шопену и Листу, а также к некоторым современным композиторам, пишущим для тонированного рояля.

— Наверное, ты много слушаешь радио, — сказал Хэссон, подсаживаясь к столу со своей чашкой кофе. И сразу же понял, что сделал ошибку.

— Все так думают. — Голос Тео стал ледяным. — Можно быть слепым, если имеешь радиоприемник.

— Никто так не считает.

— Но это считается прекрасным утешением, так? Куда бы я ни приходил, для меня включают радио, а я его никогда не слушаю. Мне не нравится быть слепым! Незрячим, как они называют это в школе… И никто не заставит меня делать вид, что мне это доставляет удовольствие.

— Великолепная искривленная логика, — мягко произнес Хэссон, слишком хорошо узнавая свои трудности.

— Наверное, это так, но мокрица — существо не слишком логичное.

— Мокрица? Я что-то не понял тебя, Тео.

Парнишка невесело улыбнулся. У Хэссон от его улыбки защемило сердце.

— Есть рассказ Кафки о человеке, который как-то утром проснулся и обнаружил, что превратился в гигантского таракана. Все приходят в ужас: вы только подумайте, превратиться в таракана! Но если бы Кафка хотел по-настоящему затошнить читателей, ему надо было бы превратить того типа в мокрицу.

— Почему это?

— Они слепые и такие деловитые. Я всегда их ненавидел за то, что они слепые и такие деловитые. А потом я как-то утром проснулся и обнаружил, что меня превратили в гигантскую мокрицу.

Хэссон уставился на черную горячую жидкость в своей чашке.

— Тео, послушай совета человека, специализирующегося на нежном искусстве бить себя дубинкой по голове, — не делай этого.

— Моя голова — единственное, до чего я дотягиваюсь.

— Твоему отцу это тоже нелегко, знаешь ли, он тоже переживает трудное время.

Тео наклонил голову и несколько секунд подумал над словами Хэссона.

— Мистер Холдейн, — задумчиво проговорил он, — вы совершенно не знаете моего отца. По-моему, вы вовсе ему не кузен, и, по-моему, вы никакой не страховой агент.

— Ну не забавно ли, — парировал Хэссон. — Мой шеф всегда говорил то же самое, когда я показывал ему результаты работы за месяц.

— Я не шучу.

— Он и это тоже говорил, но я удивил его — изобрел новый вид страхового полиса, с помощью которого люди могли страховаться против незастрахованности.

У Тео задрожали уголки губ.

— Я когда-то читал историю про человека, которого звали Безымянный Немо.

Хэссон расхохотался, удивленный тем, как быстро паренек классифицировал его абсурдную историю и нашел подходящую реплику.

— Похоже, ты тоже поклонник Стивена Ликока.

— Нет, я о нем, кажется, не слышал.

— Но это же был канадский юморист! Самый лучший!

Хэссона слегка удивило то, что он может с энтузиазмом говорить о чем-то, связанным с литературой. Многие месяцы он не мог даже открыть книги.

— Я постараюсь не забыть это имя, — сказал Тео.

Хэссон слегка похлопал его по руке.

— Послушай, мне уже пора перечитать кое-что у Ликока. Если мне удастся разыскать пару его книжек, я мог бы прочесть их тебе. Что скажешь?

— Это звучит неплохо. Я хочу сказать, если у вас будет время…

— У меня куча времени, так что мы определенно договорились, — пообещал Хэссон, заметив, что как только он начинает думать о том, чтобы сделать что-то для кого-то, его собственное состояние улучшается. Похоже, в этом был какой-то урок.

Он не спеша пил кофе, морщился время от времени, когда горячая жидкость соприкасалась с язвочками во рту, поощрял Тео обсуждать все, что придет ему в голову, лишь бы это не имело никакого отношения к прошлому Хэссона и его предполагаемому родству с Элом Уэрри. На первый план быстро вышел интерес Тео к полетам, и почти сразу же он начал рассказывать о Барри Латце и местной компании облачных бегунов, известных под кличкой «ястребы». Как и прежде, Хэссона встревожили нотки безусловного восхищения, слышавшиеся в голосе Тео.

— Готов поспорить, — сказал он, — что главаря этого сообщества зовут Черный Ястреб.

Тео был изумлен.

— Как вы узнали?

— Либо так, либо Красный Ястреб. Эти типы всегда должны прятаться за какими-нибудь ярлыками, и ты не поверишь, насколько у них ограниченное воображение. Практически в каждом городе, где я бывал, был или Черный Ястреб, или Красный Орел. Они по ночам порхают над городом и наводят ужас на малышей, но самое смешное, что каждый из них считает, что он — нечто необыкновенное.

Тео встал, отнес свою пустую мисочку из-под хлопьев в мусоропереработку и вернулся к столу. И только потом проговорил:

— Каждый, кто хочет летать по-настоящему, должен прятать свое имя.

— У меня не сложилось такого впечатления, по крайней мере по спортивным выпускам газет и телевидения. Некоторые, между прочим, становятся богатыми и знаменитыми, совершая настоящие полеты.

По лицу Тео Хэссон понял, что его слова не произвели никакого впечатления. Выражение «настоящие полеты» в лексиконе подростков означало полеты опасные и незаконные, не подчиняющиеся никаким досадным правилам, основанные только на инстинктах; полеты ночью без огней, игра в салки в каньонах высотных зданий города… Неизбежным следствием такого сорта «настоящих полетов» был непрекращающийся дождь искалеченных тел, осыпавших землю в результате поломок аккумуляторов. Но для юности характерно прежде всего то, что она считает себя неподверженной бедам. Несчастные случаи всегда происходят с кем-то другим.

За годы работы в полиции Хэссон пришел к выводу, что главная трудность в споре с подростком — необходимость аргументации на эмоциональном, а не на интеллектуальном уровне. Он потерял счет своим разговорам с мальчишками, собственными глазами видевшими, как только что одного из их друзей размазало по стене здания или перерезало пополам бетонной опорой. Во всех беседах ощущался подтекст, похожий на древнее суеверие: погибший сам навлек на себя несчастье, каким-то образом нарушив этикет или правила группы. Он не послушался заводилу, или предал друга, или показал свой страх.