История русской революции. Том II, часть 2 - Лев Троцкий

При сохранении буржуазного режима, не говоря уже о коалиции с помещиками, эсеровский наказ оставался безжизненной утопией, если не превращался в сознательную ложь. Он не становился во всех своих частях осуществимым и при господстве пролетариата. Но судьба наказа радикально менялась вместе с изменением отношения к нему со стороны власти. Рабочее государство давало крестьянству срок проверить свою противоречивую программу на деле.

«Крестьяне хотят оставить у себя мелкое хозяйство, уравнительно его нормировать… периодически снова уравнивать… – писал Ленин в августе. – Пусть. Из-за этого ни один разумный социалист не разойдется с крестьянской беднотой. Если земли будут конфискованы, значит, господство банков подорвано, – если инвентарь будет конфискован, значит, господство капитала подорвано, то… при переходе политической власти к пролетариату, остальное… подсказано будет самой практикой».

Очень многие, не только враги, но и друзья, не поняли этого дальнозоркого, в значительной мере педагогического подхода большевистской партии к крестьянству и его аграрной программе. Уравнительное распределение земель, возражала, например. Роза Люксембург, не имеет ничего общего с социализмом. Но на этот счет и большевики не делали себе, разумеется, иллюзий. Наоборот, самая конструкция декрета свидетельствует о критической бдительности законодателя. В то время как сводный наказ гласит, что вся земля, и помещичья, и крестьянская, «обращается во всенародное достояние», основной доклад вообще умалчивает о новой форме собственности на землю. Даже и не слишком педантичный юрист должен прийти в ужас от того факта, что национализация земли, новый социальный принцип всемирно-исторического значения, устанавливается в порядке инструкции к основному закону. Но тут нет редакционной неряшливости. Ленин хотел как можно меньше связывать априорно партию и советскую власть в неизведанной еще исторической области. С беспримерной смелостью он и здесь сочетал величайшую осторожность. Еще только предстояло определить на опыте, как сами крестьяне понимают переход земли «во всенародное достояние». Рванувшись далеко вперед, надо было закреплять позиции и на случай отката: распределение помещичьей земли между крестьянами, не обеспечивая само по себе от буржуазной контрреволюции, исключало во всяком случае феодально-монархическую реставрацию.

Говорить о социалистических перспективах можно было только при установлении и сохранении власти пролетариата; а сохранить эту власть нельзя было иначе, как оказав решительное содействие крестьянину в проведении его революции. Если раздел земли укреплял социалистическое правительство политически, то этим он, как ближайшая мера, оправдан полностью. Надо было брать крестьянина таким, каким его застала революция. Перевоспитать его сможет только новый режим, не сразу, а в течение многих лет, в течение поколений, при помощи новой техники и новой организации хозяйства. Декрет в сочетании с наказом означал для диктатуры пролетариата обязательство не только внимательно относиться к интересам земельного труженика, но и терпеливо – к его иллюзиям мелкого хозяйчика. Было ясно заранее, что в аграрной революции будет еще немало этапов и поворотов. Сводный наказ меньше всего был последним словом. Он представлял лишь исходную позицию, которую рабочие соглашались занять, помогая крестьянам осуществить их прогрессивные требования и предостерегая их от ложных шагов.

«Мы не можем обойти, – говорил Ленин в своем докладе, – постановление народных низов, хотя бы мы были с ними несогласны… Мы должны предоставить полную свободу творчества народным массам… Суть в том, чтобы крестьянство получило твердую уверенность в том, что помещиков в деревне больше нет, и пусть сами крестьяне решают все вопросы и сами устраивают свою жизнь». Оппортунизм? Нет, революционный реализм.

Не дав еще улечься приветствиям, правый эсер Пьяных, явившийся от крестьянского Исполнительного комитета, выступает с бешеным протестом по поводу пребывания социалистических министров под арестом. «За последние дни творится что-то такое, – кричит оратор, стуча в самозабвении по столу, – чего не бывало ни в одной революции. Наши товарищи, члены Исполнительного комитета, Маслов и Салазкин, заключены в тюрьму. Мы требуем немедленного их освобождения!» «Если с головы их упадет хоть один волос…» – угрожает другой посланец, в военной шинели. Оба они уже кажутся съезду выходцами с того света.

К моменту переворота в двинской тюрьме сидело, по обвинению в большевизме, около 800 человек, в Минске – около 6000, в Киеве – 535 человек, преимущественно солдат. А сколько в разных местах страны пребывало под замком членов крестьянских комитетов! Наконец, добрая доля самих делегатов съезда, начиная с президиума, прошла после июля через тюрьмы Керенского. Немудрено, если негодование друзей Временного правительства не могло рассчитывать в этом собрании на потрясение сердец. В довершение беды поднялся с места никому неведомый делегат, тверской крестьянин, длинноволосый, в тулупе, и, поклонившись учтиво на все четыре стороны, заклинал съезд от имени своих выборщиков не останавливаться перед арестом авксентьевского Исполнительного комитета в целом: «Это не крестьянские представители, а кадеты… место им в тюрьме». Так стояли друг против друга эти две фигуры: эсер Пьяных, опытный парламентарий, наперсник министров, ненавистник большевиков, и безымянный тверской крестьянин, привезший Ленину от своих избирателей горячий поклон. Два социальных слоя, две революции: Пьяных говорил от имени Февральской, тверской крестьянин боролся за Октябрьскую. Съезд устраивает делегату в тулупе подлинную овацию. Посланники Исполнительного комитета уходят с ругательствами.

«Проект Ленина фракция эсеров приветствует, как торжество ее идеи», – заявляет Колегаев. Но, ввиду чрезвычайной важности вопроса, необходимо обсуждение по фракциям. Максималист, представитель крайнего левого крыла распавшейся эсеровской партии, требует немедленного голосования: «Мы должны бы воздать почести партии, которая в первый же день, не болтая, проводит такую меру в жизнь». Ленин настаивает, чтобы перерыв был во всяком случае как можно короче. «Новости, столь важные для России, должны быть к утру уже отпечатаны. Никаких задержек!» Ведь декрет о земле – не только основа нового режима, но и орудие переворота, которому еще только предстоит завоевать страну. Недаром Рид записывает в этот момент чей-то повелительный возглас, врезывающийся в шум зала: «Пятнадцать агитаторов в комнату № 17. Немедленно! Для отправки на фронт!»

В первом часу ночи делегат русских войск в Македонии жалуется, что их забыли сменявшие друг друга петербургские правительства. Поддержка за мир и за землю со стороны солдат в Македонии обеспечена! Такова новая проверка настроений армии, на этот раз в далеком углу европейского юго-востока. Каменев тут же сообщает: 10-й батальон самокатчиков, вызванный правительством с фронта, сегодня утром вступил в Петроград и, подобно своим предшественникам, присоединился к съезду советов. Горячие аплодисменты свидетельствуют, что новые и новые подтверждения собственной силы никогда не кажутся лишними.

После единогласно и без прений принятой резолюции, объявляющей делом чести местных советов не допустить еврейских и всяких иных погромов со стороны темных сил, ставится на голосование законопроект о земле. Против одного при восьми воздержавшихся съезд с новым взрывом энтузиазма принимает декрет, полагающий конец крепостничеству, этой основе основ старой русской культуры. Отныне аграрная революция узаконена. Тем самым революция пролетариата приобретает могучую базу.

Остается последняя задача: создание правительства. Каменев оглашает проект, выработанный Центральным комитетом большевиков. Заведование отдельными отраслями государственной жизни поручается комиссиям, которые должны работать над проведением в жизнь программы, провозглашенной съездом советов, «в тесном единении с массовыми организациями рабочих, работниц, матросов, солдат, крестьян и служащих». Правительственная власть сосредоточивается в руках коллегии председателей этих комиссий, под именем Совета народных комиссаров. Контроль над деятельностью правительства принадлежит съезду советов и его Центральному исполнительному комитету.

В состав первого Совета народных комиссаров намечены семь членов Центрального Комитета большевистской партии: Ленин, в качестве главы правительства, без портфеля; Рыков, как народный комиссар внутренних дел; Милютин, как руководитель ведомства земледелия; Ногин – глава торговли и промышленности; Троцкий – руководитель иностранных дел; Ломов – юстиции; Сталин как председатель комиссии по делам национальностей. Военные и морские дела вручены комитету в составе Антонова-Овсеенко, Крыленко и Дыбенко; во главе комиссариата труда предполагается Шляпников; руководить просвещением должен будет Луначарский; тяжелая и неблагодарная забота о продовольствии возложена на Теодоровича; почта и телеграф – на рабочего Глебова. Не замещен пока пост народного комиссара путей сообщения: дверь оставлена открытой для соглашения с организациями железнодорожников.