Статьи - Виссарион Белинский

Много было расточено похвал переводу отрывка из поэмы Томаса Мура «Див и Пери»; но перевод этот далеко ниже похвал: он тяжел и прозаичен, и только местами проблескивает в нем поэзия. Впрочем, может быть, причиною этого и сам оригинал, как не совсем естественная подделка под восточный романтизм. Несравненно выше, по достоинству перевода, почти никем не замеченная поэма «Суд в подземелье». Мрачное содержание этой поэмы взято из мрачной жизни невежественных и дико фанатических средних веков. Молодую монахиню, увлеченную страстию сердца, осуждают быть заживо схороненною в подземном склепе…

Три совершителя судаСидели рядом за столом;Пред ними разложен на немУстав бенедиктинцев был;И чуть, во мгле сияя, лилМерцанье бледное ночникНа их со мглой слиянный лик.Товарищ двум другим судьям,Игуменья из Витби тамЯвлялась, и была сперваЕе открыта голова;Но скоро скорбь втесниласьВо грудь, и слезы из очейНевольно жалость извлекла,И покрывалом облеклаТогда лицо свое она.С ней рядом, как мертвец бледна,С суровой строгостью в чертах,Обретшая в посте, в мольбахБесстрастье хладное одно(В душе святошеством давноПрямую святость у моря), —Тальмутского монастыряПриорша гордая была;и ряса черная, как мгла,Лежала на ее плечах;И жизни не было в очах,Черневших мутно без лучейИз-под седых ее бровей.Аббат Кутбертовой святойОбители, монах седой,Иссохнувший полумертвецИ уж с давнишних пор слепец,Меж ними сгорбившись сидел;Потухший взор его гляделВперед, ничем не привлечен,И грозной думой омрачен.Ужасен бледный был старик,Как каменный надгробный лик,Во храме зримый в час ночной,Немого праха страж немой.Пред ними жертва их стоит;На голове ее лежитЛицо скрывающий покров;Видна на белой рясе кровь;И на столе положеныСвидетели ее вины:Лампада, четки и кинжал.По знаку данному, сорвалМонах с лица ее покров;И кудри черных волосовУпали тучей по плечам.Приорши строгия очамБыл узницы противен вид;С насмешкой злобною глядитВ лицо преступницы она,И казнь ее уж решена.Перед судилищем онаСтоит, почти умерщвленаТерзаньем близкого конца;И бледность мертвого лицаБыла видней, была страшнейОт черноты ее кудрей,Двойною пышною волнойОбливших лик ее младой.Оцепенев, стоит она;Глава на грудь наклонена;И если б мутный луч в глазах,И содрогание в грудяхНе изменяли ей порой,За лик бездушный восковойМогла б быть принята она:Так бездыханна, так бледна,С таким безжизненным лицом,Таким безгласным мертвецомОна ждала судьбы своейОт непрощающих судей.И казни страх ей весь открыт:В стене, как темный гроб, прорытГлубокий, низкий, тесный вход;Тому, кто раз в тот гроб войдет,Назад не выйти никогда;Коренья, в черепке вода,Краюшка хлеба с ночникомУже готовы в гробе том;И с дымным факелом в руках,На заступ опершись, монах,Палач подземный, перед ним,Безгласен, мрачен, недвижим,С покровом на лице стоит;И грудой на полу лежитГробокопательный снаряд:Кирпич, кирка, известка, млатСлепой игумен с места встал,И руку тощую поднял,И узницу благословил…И в землю факел свой вонзил,И к жертве подошел монах;И уж она в его рукахТрепещет, борется, кричит,И, сладив с пей, уже тащит,Бесчувственный на крик и плач,Ее живую в гроб палач…Сто ступеней наверх вели;Из тайника судьи пошли,И вид их был свирепо-дик:И глухо жалкий, томный крикИз глубины их провожал;И страх шаги их ускорял;И глуше становился стон,И наконец умолкнул он;И скоро вольный воздух имСвоим дыханием живымСтесненны груди оживил.Уж час ночного бденья был,И в храме пели. И во храмОни пошли; но им и тамСквозь набожный поющих ликВсе слышался подземный крик,Когда ж во храме хор отпел,Ударить в колокол велелАббат душе на упокойПротяжный глас в тиши ночнойРаздался; из глубокой мглыЕму Нортумбрии скалыОткликнулись; услыша звон,В Брамбурге селянин сквозь сонС подушки голову поднял,Молиться об умершем стал,Не домолился и заснул;Им возбужденный, помянулУсопшего святой чернец,Варквортской пустыни жилец;В Шевьотскую залегши сень,Вскочил испуганный олень,По ветру ноздри распустил,И чутко ухом шевелил,И поглядел по сторонам,И снова лег… и снова тамВсе, что смутил минутный звон,В глубокий погрузилось сон.

«Овсяный кисель», «Красный карбункул», «Деревенский сторож в полночь», «Сражение с змеем», «Неожиданное свидание», «Путешественник и поселянка» (из Гете), «Нормандский обычай», «Тленность», «Война мышей с лягушками», «Цепке и Гальциона» и отрывки из «Энеиды» и «Илиады» принадлежат к числу замечательных переводов Жуковского. В отрывках из «Илиады» стих легче, чем стих Гнедича; но в последнем, по нашему мнению, более жизни, более греческого духа и колорита. Впрочем, Жуковский эти отрывки из «Илиады» перевел с латинского.

Сделаем перечень всем пьесам Жуковского – и переводным, и подражательным, и оригинальным, которые мы считаем или лучшими, или самыми характеристическими его произведениями. Из баллад: «Рыцарь Тогенбург», «Ивиковы журавли», «Лесной царь», «Кассандра», «Три песни», «Граф Габсбургский», «Узник», «Эолова арфа», «Ахилл», «Поликратов перстень», «Старый рыцарь», «Роланд оруженосец», «Плавание Карла Великого», «Кубок», «Замок Смальгольм», «Перчатка», «Покаяние», «Отрывки из испанских романсов о Сиде». Из мелких лирических пьес: «Тоска по милом», «Цветок», «Песнь араба над могилою коня», «Пловец», «Счастлив тот, кому забавы», «О, милый друг, теперь с тобою радость», «Минувших дней очарованье», «Жалоба», «Верность до гроба», «Голос с того света», «Ночь», «Утешение в слезах», «К месяцу», «Песня бедняка», «Весеннее чувство», «Утешение», «Таинственный посетитель», «Мотылек и цветы», «К мимопролетевшему знакомому гению», «Желание», «Младенец», «Сон», «Счастие во сне», «К востоку, все к востоку», «Розы расцветают», «Замок на берегу моря», «Горная дорога», «Певец», «Жизнь», «Узник к мотыльку, влетевшему в его темницу», «Элизиум», «Путешественник», «Славянка», «Вечер», «На кончину королевы Виртембергской», «Сельское кладбище», «Море», «Праматерь внуке», «К Филону», «Две песни», «Привидение», «Мечта», «Победитель», «Три путника», «Видение», «Теон и Эсхин», «Счастие», «Ночной смотр», «Утренняя звезда», «Летний вечер».

Многие из этих пьес уже не могут иметь такого интереса, какой имели прежде, и не могут читаться с таким восторгом и упоением, с какими читались прежде; но причина этого заключается совсем не в таланте Жуковского, а в содержании и духе этих пьес. У всякого времени есть своя задушевная дума, то радостная, то тяжелая; есть свои потребности и свои интересы, а потому и своя поэзия. Неувядаемость поэзии каждой эпохи зависит от идеальной значительности этой эпохи, от глубины и общности идеи, выраженной ее историческою жизнью. Долее всех живут такие произведения искусств, которые во всей полноте и во всей силе передают то, что было самого истинного, самого существенного и самого характеристического в эпохе. Все же, что не выполняет этих условий, или выполняет их неудовлетворительно, – все такое теряет свой интерес в другую эпоху и мало-помалу навеки смывается волнами шумно несущейся жизни. И немногое, слишком немногое выносится наверх волнами этого глубокого и безбрежного океана, и как много тонет в его бездонной глубине!..

Многие пьесы Жуковского, совершенно отжившие для нашего времени, все-таки имеют свой исторический интерес, и без них полное издание сочинений Жуковского не имело бы общего характера поэзии Жуковского. Таковы: «Людмила», «Длина и Альсим», «Двенадцать спящих дев», «Певец во стане русских воинов» и проч. – Послания Жуковского заключают в себе, местами и отрывками, характеристические черты времени, в которое они писаны; сверх того, в них, как заметили мы выше, встречаются поэтические проблески и замечательные мысли. Особенно слабыми пьесами (иные по форме, иные по содержанию, иные по тому и другому) считаем мы следующие: «Песнь барда над гробом славян-победителей», «Певец в Кремле», «Пиршество Александра, или Сила гармонии» (Из Драйдеиа), «Гимн (Подражание Томсону)», «Библия», «Сон могольца», «Эпимесид», «Орел и голубка», «Добрая мать», «Сиротка», «Подробный отчет о луне» (какое-то странное resume всего говоренного поэтом о луне в разных стихотворениях его), «Алонзо», «Доника», «Ленора», «Королева Урака», «Баллада, в которой описывается, как одна старушка ехала на черном коне вдвоем, и кто сидел впереди», «Две были и еще одна», «Фридолин» (прекрасный перевод странной по содержанию пьесы Шиллера), «Сказка о царе Берендее» и «Сказка о спящей царевне». Что касается до «Аббаддонны» – это мастерской, превосходный перевод из самой натянутой, какая только была в свете, и совершенно забытой теперь поэмы.