Ветер над яром (сборник) - Павел Амнуэль

— Это знаменитая книга “Молот лиходеев” или, как чаще говорят, “Молот ведьм”. Средневековый трактат монахов Генриха Инститориса и Якова Шпренгера по уличению в ведовстве и искоренению ереси.

— Редкое издание?

— Не очень.

— Скажите, госпожа Розенфельд, как, по-вашему, с какой же тогда целью, если не с целью наживы, воровали книги?

— Гюнтер! Что за официальность? — возмутилась тетушка Лаура. — Немедленно прекрати. А то я буду тебя называть господин Шлей!

— Извините, тетя Лаура, — рассмеялся Гюнтер.

— А что касается твоего вопроса… Ты знаешь, мне кажется, что они используют книги в качестве учебников. Да-да, не улыбайся. Как сказано в том же “Молоте ведьм”: “Величайшей ересью является неверие в деяния ведьм”. Вот они, похоже, и стараются заставить поверить в свою реальность.

Гюнтер только кивнул. Госпожа Розенфельд своими сентенциозными рассуждениями напоминала горбуна из кондитерской госпожи Брунхильд.

— Тетя Лаура, а кто-нибудь за это время интересовался вашей библиотекой?

— Нет, Гюнтер, никто, — покачала головой госпожа Розенфельд. — Газеты берут, а вот книги… Хотя, погоди! Был один человек — он даже работал здесь с книгами. Но это было еще в прошлом году. Осенью.

— Кто это был?

— Сотрудник Сент-Бургского университета. Он работал над диссертацией.

Гюнтер сдержался, чтобы удивленно не поднять брови. Университета в Сент-Бурге не было.

— Как его звали? Опишите мне его поподробнее, тетя Лаура.

— Звали его Витос Фьючер. Правда, странное имя? Иностранец, наверное, а может, иммигрант. Чувствовался в его речи незнакомый акцент. Слишком уж правильно говорил. Он привез в бургомистрат рекомендательное письмо из университета, и я даже разрешила ему брать книги для работы в гостиницу на ночь. Он всегда их исправно приносил утром. Правда, когда он внезапно уехал, не предупредив меня, то увез с собой “Наставления по допросу ведьм”, документы, входившие в состав Штадтфордских земских уложений за 1543 год. То есть, это я думала, что увез, потому что, когда я на следующий день доложила о пропаже доктору Бурхе, то он успокоил меня. Он сказал, что господина Фьючера срочно вызвали в Сент-Бург, и он передал “Наставления” доктору Бурхе. И доктор Бурхе на следующий день действительно принес “Наставления”.

— А какой он из себя, этот Фьючер?

— Молодой, лет тридцать — тридцать пять. Обаятельный… — Госпожа Розенфельд задумалась. — Ты знаешь, Гюнтер, вот бывают такие люди, немногословные, кажущиеся мрачноватыми, но скажут буквально несколько фраз, слов, и ты сразу же проникаешься к ним симпатией. Вот и Фьючер такой… И красивый, несмотря на то, что абсолютно лысый. Черты лица правильные, задумчивые, глубокие глаза, высокий лоб, а большая голая голова настолько правильная, что, я бы тоже сказала, красивая. Одевался он всегда с иголочки. Всегда в костюме, брюки наглажены, белая рубашка, галстук… Я никогда не видела, чтобы он расстегнул пиджак или ослабил узел галстука. Всегда такой аккуратный, подтянутый, корректный, вежливый… Голос приятный, тихий, обходительный…

— Каких-либо странностей за ним не заметили? В разговоре, поведении?

— Да нет, вроде бы… — тетушка Лаура пожала плечами. — Об акценте я тебе говорила… А ты знаешь, Гюнтер, были. Держался он скованно. Садился как-то необычно, замедленно, все время посматривая на стул, будто боялся, что стул из-под него вот-вот выдернут. А потом руки у него… Какие-то неумелые, что ли? Он так странно перелистывал страницы — не подушечками пальцев, а всей ладонью. И мне порой казалось, что у него протезы. И никогда здесь не писал, только читал. Как сядет, так и сидит, не шелохнется, вроде и не дышит. Причем застывал на несколько часов в настолько неудобной позе, что я удивлялась, как у него спина не затечет или шея. Да, чуть самое главное не забыла. Он, наверное, больной человек. Кожа у него такого землистого цвета, серая с синевой, и губы синие.

— Тетя Лаура, а полицию сюда вызывали, когда случилась кража? Они место происшествия осматривали?

— Да был тут Губерт — наш начальник полиции, — махнула рукой госпожа Розенфельд. — Повертел головой туда-сюда и ушел. Я и сама понимаю: что здесь осматривать, когда не то, что замка, дверей нет. Но, когда Губерт ушел, я поднялась по лестнице выше и увидела на ступеньках один офорт из “Капричос” Гойи. Тогда я обшарила весь чердак и у слухового окна нашла еще несколько офортов… А ты знаешь, Гюнтер, наверное, кража случилась еще до появления в городе этих. Потому что я тогда подумала, что ворам делать на крыше, когда можно спокойно вынести книги через любое окно на первом этаже. Они у нас легко открываются. То есть, я тогда даже не подумала, что это могут быть ведьмы на помелах. Хотя… Извини, Гюнтер, кажется, я сама запуталась…

Гюнтер понимающе кивнул.

— Покажите мне найденные офорты.

— Пожалуйста, пожалуйста, — засуетилась госпожа Розенфельд. Она снова полезла в стол и извлекла из нижнего ящика аккуратный плоский бумажный сверток. — Я их не стала класть на стеллаж, а на всякий случай спрятала сюда.

— Вы сообщили о своей находке в полицию?

— Да. Но Губерт только отмахнулся.

Гюнтер развернул сверток. Офорты были отпечатаны на толстом, желтоватом от времени картоне. На каждом листе ниже офорта стоял номер, название офорта, пояснение автора по-испански, а еще ниже — перевод. Конечно, искать какие-либо следы на картоне спустя шесть месяцев было бесполезным занятием, и все же Гюнтер скрупулезно изучил каждый лист. Следов он не нашел и тогда принялся заново рассматривать уже сами офорты. Больше всего ему понравился офорт № 68, изображающий двух ведьм, старую и молодую, летящих верхом на помеле. Почему-то именно так представлялись Гюнтеру ведьмы, летающие над Таундом. Он прочитал название: “Вот так наставница!” По-испански было написано: “Линда Мейстра”. Смутное беспокойство зашевелилось в Гюнтере.

“Линда Мейстра”, — прочитал он еще раз. Он не знал испанского, и в правильном переводе не был уверен. А о простом совпадении не могло быть и речи. Значит, не Шплинт, как он понял шипение Петера, а Линда! Значит, Линда… Он вспомнил, как горничная сказала ему: “Сегодня полнолуние”, и содрогнулся.

— Скажите, госпожа… тетя Лаура, — спросил Гюнтер треснутым голосом, — “Капричос” был у вас в единственном экземпляре?

— Почему же? — удивилась госпожа Розенфельд. — У нас было три экземпляра. Похитили все… Один мадридский, отпечатанный самим Гойей в 1799 году, второй — парижский 1869 года и третий — эти листы как раз из него — штадтфордский 1926 года.