Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице - Александр Анатольевич Васькин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Наконец, 8 августа Александр подписывает рескрипт о назначении Кутузова главнокомандующим. Немалую роль сыграло в этом решении письмо Ростопчина, о чем царь говорил своим приближенным. В Москве известие о новом главнокомандующем встречают ликованием, связывая с ним надежду на скорую победу над врагом. Рад и московский градоначальник. Но пройдет каких-то лет десять, и Ростопчин весьма скептически оценит те августовские дни: «Москва дала новое доказательство недостатка в благоразумии. При вести о его назначении все опьянели от радости, целовались, поздравляли друг друга».
С Кутузовым Ростопчин близко познакомился еще в царствование Павла. Тогда Ростопчин, как глава военного департамента, на служебной лестнице стоял даже выше будущего главнокомандующего. Теперь же им суждено было перемениться местами – как только армия вступала в пределы Московский губернии, московский градоначальник поступал в полное распоряжение Кутузова.
Назначение Кутузова, как это ни покажется странным, лежит в том же русле, что и назначение Ростопчина на Москву. Обществу российскому надоел Барклай, говоривший правду. И тогда Александр призвал Кутузова, хорошо говорившего по-русски то, что от него хотели услышать. Обращает на себя внимание поразительная уверенность народа, что одноглазый Михаил Илларионович и есть та волшебная палочка-выручалочка, способная одним махом спасти и Москву, и Россию: «Весь народ в радости от назначения Кутузова главнокомандующим над обеими армиями… Он все поправит и спасет Москву. Барклай – туфля, им все недовольны; с самой Вильны он все пакостит только… Я поклянусь, что Бонапарту не видать Москвы», – не мог сдержать восторга А. Булгаков. Однако в этом же московском письме от 13 августа 1812 года есть и другая информация: «Здесь большая суматоха. Бабы, мужеского и женского полу, убрались, голову потеряли; все едут отсюда, слыша, что Смоленск занят французами». Эта цитата с большей достоверностью создает картину Москвы перед сдачей ее французам.
До последних дней Кутузов твердил, что Москва не будет сдана. А Ростопчин, в свою очередь, сообщал об этом каждодневно в своих афишах, считая, что необходимо «при каждом дурном известии возбуждать сомнения относительно его достоверности. Этим ослаблялось дурное впечатление; а прежде чем успевали собрать доказательства, внимание опять поражалось каким-нибудь событием, и снова публика начинала бегать за справками». Похоже, что процитированный выше Булгаков перед написанием своих писем читал именно афиши графа Ростопчина. И вот что удивляет – из окна Булгаков видел и реально описывал события, но постоянно считал своим долгом следовать ростопчинской интонации «шапкозакидательства»: «Вот тебе послание графа к жителям Москвы. Этот человек почитаем всем городом. Он суров и справедлив», – из того же письма.
Чтобы вызвать в народе «удовольствие», Ростопчин поставил себе цель выслать из Москвы чуть ли не всех иностранцев, а также евреев (последние, по его мнению, были опасны тем, что содержали кабаки). Об этом он сообщал императору: «Плуты крестьяне – лучшая в мире полиция. Они хватают все подозрительное, и сию минуту приведен ко мне жид, должно быть шпион». А высылка в Нижний Новгород французов была обставлена на редкость театрально. Сорок французов усадили в барку, зачитав им следующий наказ градоначальника: «Войдите в барку и… не превратите ее в барку Харона! В добрый путь!»
Ростопчин не забывал и о борьбе с масонами, окопавшимися на почтамте и в Московском университете. Московского почт-директора Ф. П. Ключарева выслали в Воронеж 10 августа («Почт-директор Ключарев ночью с 11-го на 12-е число взят нами и сослан. Это большой негодяй, и город радуется удалению сего фантазера», – из письма А. Булгакова от 13 августа 1812 года). Университет же и вовсе считался градоначальником рассадником масонства, особенно его попечитель П. И. Голенищев-Кутузов, по словам которого вернувшийся в Москву Ростопчин заявил, что «ежели бы университет и уцелел, то бы он его сжег, ибо это гнездо якобинцев».
Несмотря на назначение Кутузова, армия Наполеона все ближе двигалась к Москве, готовящейся к сражению. Здесь создавались огромные запасы продовольствия, обмундирования и фуража (все это потом досталось французам, правда, ненадолго). Новобранцев обучали военному делу. Пополнялись склады с боеприпасами. Развертывались госпитали, самый большой из которых был создан в Головинском дворце. Помимо активного участия московских ополченцев в боях с французами (необходимо отметить, что почти двадцать тысяч москвичей сражалось при Бородине), Москва снабжала армию и всем необходимым – провиантом, боеприпасами, подводами, лошадьми. Из афиши от 27 августа 1812 года мы узнаем: «Я посылаю в армию 4000 человек здешних новых солдат, на 250 пушек снаряды, провиант». Ростопчин утверждал, что каждый день в течение почти двух недель августа отправлялось в армию по 600 телег, груженных сухарями, крупой и овсом. К сожалению, не все, что посылалось в армию, доходило до адресата. Ростопчин не раз жаловался Кутузову на казаков, солдат и мародеров, грабящих обозы с посылаемым к армии имуществом.
Для наведения порядка в городе Ростопчин испросил в столице разрешения отправлять в армию пьяниц и прочих «праздношатающихся» москвичей. А кабаки и питейные дома приказал закрыть. 18 августа он в своей афише объявил о продаже оружия населению из арсенала, причем по сниженным ценам. Сабля стоила 1 рубль, ружье или карабин 2–3 рубля, у купцов же цены на оружие были завышены в десятки раз – сабля стоила 30–40 рублей, пистолеты в пределах 35–50 рублей.
Ростопчину впору было задуматься и над эвакуацией казенного имущества. Во второй половине августа он дал указания о подготовке к эвакуации раненых, вывозу оружия и боеприпасов из арсенала (запасы оружия оценивались в 200 тысяч пудов), отправке казны, архивов Сената, имущества Оружейной палаты, Патриаршей ризницы и т. д. Это был первый случай в истории Москвы, когда требовалась столь масштабная и оперативная эвакуация. В то время существовало два способа вывоза имущества – гужевым транспортом и по реке. Главная трудность состояла в том, где взять такое количество подвод с лошадьми. Например, для вывоза казенного имущества и оружия из арсенала требовалось более 26 тысяч подвод. Но подводы использовались и для вывоза раненых, подвоза продовольствия и боеприпасов: так, летом 1812 года армия реквизировала для своих нужд до 52 тысяч подвод. Таким образом, ни лошадей, ни подвод катастрофически не хватало.
Приходилось делать выбор между использованием подвод для вывоза раненых или для эвакуации имущества. Особенно обострилась ситуация после Бородинского сражения, когда Москву накрыла волна прибывающих с фронта раненых. В предшествующие
