Дом одинокого молодого человека : Французские писатели о молодежи - Патрик Бессон

Так что я пошла напрямик и, шагая под солнцем и покачивая корзиной, добралась до яблоневого сада в винограднике. Земля была еще влажной. Я поставила корзину в тени и стала собирать самые красивые яблоки, почти добела налитые молочной зеленью, с пятнами темной зелени, и насобирала их добрую кучку. Но передо мной встала проблема, когда пришлось думать, как же их унести. Если в подоле приподнятой юбки, то я рисковала ее запачкать и смять. Оставалась корзина. Но индюшка могла их поклевать, а с ее прожорливостью у меня скоро остались бы одни огрызки или яблоки, разукрашенные, как пчелиные соты. Разве только удастся их поместить сзади индюшки и тогда, на худой конец, она их изгадит, но это не так уж страшно.

Я присела на корточки и очень осторожно стала приподнимать крышку корзины. Индюшка молчала, я ее так укачала, что, быть может, она заснула, сказала я себе. Все дальнейшее произошло очень быстро. Едва я приподняла крышку, как она с такой силой рванулась из корзины, что и крышка и я полетели на землю, а она с клекотом пустилась наутек, прямо в виноградник. Она бежала как безумная, перепрыгивая через шпалеры, высоко поднимая свои длинные тонкие лапы с крючковатыми пальцами, то и дело взлетая с помощью своих полураскрытых крыльев, настоящая ведьма в черной пелерине. И издавала какие-то пронзительные и протяжные крики, похожие на безнадежные призывы. Сразу с фермы Пейо в ответ раздался подобный же клекот, и я припомнила, что там содержится целая стая индюшат. Лишь бы, сказала я себе, они были заперты в своей загородке, не то прощай, индюшка, и прощай, аттестат, даже самый последний в округе.

Я бросила корзину и яблоки и понеслась через виноградник, точь-в-точь как индюшка, перепрыгивая через шпалеры и спотыкаясь о комья влажной земли, я падала, но неслась все дальше, и вот наконец, тоже как бы обезумев, вся в глине, взлохмаченная и в смятом платье, оказалась внизу плантации. Индюшата в их загородке подняли такой клекот, что от одного их концерта мороз продирал по коже, все ощетинившиеся, с выгнутыми спинами, растопыренными крыльями, распушенными хвостами, наскакивающие на решетку, настоящие черти. Моя индюшка кружила вокруг ограды, то прося ее впустить, то мощными ударами клюва пытаясь прорвать ее сетку. Она во что бы то ни стало хотела добраться до индюшат: моя мать была права, это не птица, а настоящая фанатичка. Я погналась за ней вокруг загородки, но она на своих длинных жилистых ногах бежала быстрее меня, и вдруг передо мной вырос Пейо вместе со своим злющим псом.

— Эй, — крикнул он, сложив руки на бедрах, — чего ты хочешь от моих индюшат?

— Я — ничего, — сказала я. — Это моя индюшка, она от меня убежала, — и я показала на мою полоумную индюшку.

— Дери меня черт, — сказал он, с восхищением разглядывая ее, — она хочет к ним.

— Не знаю, — сказала на это я, — но я должна ее поймать. Я должна доставить ее учительнице и инспектору, чтобы они отпраздновали аттестат, — и я снова бросилась бежать, я не люблю Пейо.

— Во всяком случае, — сказал он смеясь, — твоя индюшка не собирается отдать себя на съедение!

Некоторое время он постоял со своим лающим псом, глядя, как я ношусь за птицей, потом отправился закрыть пса и поискать палку. Он побежал вокруг загончика в противоположную сторону, и нам удалось загнать индюшку в кустарник, но она взлетала с отчаянным клекотом, вырывалась, и все индюшата кричали и метались по другую сторону решетки.

— Чертовы самки, — сказал Пейо. — Есть только один способ усмирить их, — и он с силой хватил индюшку палкой по голове.

При виде безумной птицы, распростертой на земле, сделалось тихо, даже индюшата замолчали и глядели, склонив набок свои красные головы со вздутыми шеями. Я стала кричать:

— Мне нужно было ее живую, живую! Что я буду теперь делать?

— Ничего, — сказал этот Пейо. — Чтобы ее съесть, точно надо было ее убить. Вот так.

— Это правда, — сказала я и успокоилась.

Я схватила индюшку под мышку и, не сказав до свидания, не сказав ничего, пустилась бежать в деревню. Должно быть, я уже запаздывала, наверняка все остальные ученики из округи уже приступили к сдаче экзамена, да и учительница настойчиво советовала нам явиться вовремя, у меня уже не было времени возвращаться в виноградник за корзиной, яблоками Сен-Жан и рабочими инструментами. Хоть бы они меня немного подождали, подумала я. А потом уж перестала и думать, потому что из носа, из клюва индюшки сочилась кровь, капая на мое платье. Мне пришлось остановиться, вытереть голову индюшки сорванной на обочине травой, промокнуть листьями кровь на платье, из-за чего на нем образовалось еще более отвратительное черноватое пятно. Я скинула и мои выходные туфли, кое-как почистила их прутом, и ноги, и руки, и лицо, но это не улучшило мой вид, и все вдруг показалось мне так ужасно, что я утратила интерес к чему бы то ни было и позволила себе не спеша нарвать голубые ягоды ириса, забравшись в сад самой большой змеюки в деревне, так надо было — чтоб знала и она.

Затем наконец я во весь опор пересекла деревню, грязная и измызганная, с мертвой индюшкой под мышкой, с ягодами ириса в руке, даже не глядя на всех этих неподвижно застывших на тротуаре женщин. У дверей школы я почувствовала, что все мне стало безразлично. Даже не постучав, я вошла в класс, где шел экзамен. Все ученики из округи, работавшие в тишине, разом повернулись и, как будто сговорившись, застыли, рассматривая меня, а учителя, учительницы и инспектор рывком вскочили со своих стульев. Мне тут же захотелось все бросить на пол: мертвую индюшку, уже увядшие ягоды ириса, и расплакаться, я люблю плакать, и потом, все и в самом деле было ужасно, но вдруг все ученики разразились безумным смехом, а я, я тоже попробовала засмеяться, но тут передо мной с совершенно непреклонным видом возникла учительница, она вытолкала меня из класса и закрыла дверь.

— Так вот в какое время ты явилась и вдобавок ко всему в таком виде?

Она медленно оглядела меня всю, даже лицо, и затем влепила мне звонкую пощечину, так спокойно.

— Ты еще большая дуреха, чем казалось, — сказала она.

— Это все из-за индюшки, — сказала я, чтобы объяснить. — Я принесла ее вам, но она убежала из-за яблок и из-за индюшат Пейо, и он стукнул ее палкой по голове, и теперь она мертвая, а я… нужно, чтобы я получила аттестат, сказала моя мать.

Моя учительница как будто одеревенела.

— Аттестат? — сказала она. — Но экзамен начался уже больше часа назад!

— Это ничего, — сказала я. — Я могу все-таки попробовать, быть может, я догоню других.

— Ну нет, — сказала она, — кто запоздал, тот не допускается.

— Значит, — спросила я, — я уже не могу войти?

— Нет, — сказала она, — слишком поздно. Тем хуже для тебя. Хуже всего то, что ты могла бы получить аттестат.

Я еще выждала некоторое время, чтобы увидеть, не переменит ли она мнение и не позволит ли мне войти. Но она только сказала, показав на индюшку:

— Я пока отнесу ее в другой класс.

Я посмотрела ей прямо в глаза и, мысленно все взвесив, подумала: не может же она влепить мне пощечину, выгнать меня с экзамена и в довершение всего взять у меня мою индюшку. И тогда, ничего не сказав, я повернулась к ней спиной и ушла с индюшкой под мышкой и пучком цветов в руке.

Целый день я бродила по деревне. Стояла такая прекрасная погода, а я в самом деле не торопилась. Я прошла по обочине дороги, чтобы увидеть, не заготовила ли эта грязнуля Сюзетта клубнику для моего торта. Но нет. Вот она-то точно способна получить аттестат, такая врушка, как она. Но мне и правда все равно, вот сын поляка, у него аттестата нет.

К вечеру я вернулась за корзиной и за яблоками и направилась домой. Проходя мимо изгороди у старого колодца, я остановилась, чтобы посмотреть на его темную воду и дохлых слизняков, так я глядела некоторое время и потом бросила в воду старые увядшие цветы и убитую индюшку. Это ведь еще и из-за нее так я и не получила свой аттестат.

Бернар Клавель

БОБИ

Цезарина Бобийо живет на уединенной ферме у подножия Ризу, неподалеку от озера Мертвых. Ближайшая деревня называется Бельфонтен. Цезарина отправляется туда раз в неделю, чтобы купить себе хлеба у Луизоны. Ей она оставляет список продуктов, которые Рене, — это муж Луизоны, он служит на таможне, — привозит ей из Мореза. Уже больше четырех лет, как она живет одна, и ничего, оказалось, можно привыкнуть. Лапша, маниока, одна-две плитки шоколада, килограмм муки два раза в год да еще время от времени кулек апельсинов и пакетик инжира. Это лакомство, его она растягивает надолго. Масло и сыр она берет прямо на сыроварне, куда относит молоко.

Она спускается в Морез только один раз в год, на осеннюю ярмарку. Покупает там сабо и какие-то хозяйственные мелочи. Добирается она пешком меньше чем за два часа, но на обратном пути всегда находится добрая душа, чтобы подвезти ее на машине.