Семейство Майя - Жозе Эса де Кейрош

Длинный конверт, запечатанный сургучом, с оттиснутой на нем гербовой печатью, был надписан женским почерком по-английски. Карлос тут же вскрыл его, и первая же строчка произвела в нем столь счастливую перемену, вызвала столь радостное изумление, мгновенно озарив его лицо, что Крафт спросил, улыбаясь:

— Любовное приключение? Или наследство?

Карлос, покраснев, поспешно спрятал письмо и пробормотал:

— Да нет, просто приглашение посетить больного…

Да, это было приглашение к больному, но начиналось оно так: «Мадам Кастро Гомес почтительно просит сеньора Карлоса да Майа об одолжении…» И далее в нескольких словах она излагала свою просьбу: посетить их завтра утром, как можно ранее, для осмотра заболевшего члена семьи.

— Пойду переоденусь, — сказал Крафт. — Ужин в половине восьмого?

— Да, да, ужин, — отвечал Карлос, не понимая, о чем его спрашивает Крафт, и, словно в экстазе, улыбался блаженной улыбкой.

Он быстрым шагом прошел к себе и, не снимая шляпы, перед окном вновь и вновь перечитал карточку, восхищенно вглядываясь в почерк и жадно вдыхая еле ощутимый аромат духов. Карточка была помечена вечером нынешнего числа. Выходит, когда он стоял перед ее дверью, она уже писала ему; и к нему были обращены ее мысли — даже если она просто выводила буквы, из которых складывается его имя. Больна явно не она сама. Если бы заболела Роза, вряд ли бы ее мать писала так официально о «заболевшем члене семьи». Быть может, заболел этот почтенный седовласый негр? Или мисс Сара, да будет она вовеки благословенна за то, что просила тогда пригласить к девочке доктора, понимающего по-английски… Так или иначе, кто-то лежит там в постели, и она сама проведет его к больному по коридорам дома, который еще несколько минут назад был для него, как он думал, закрыт и недоступен навсегда!.. И вдруг эта драгоценная карточка, эта сладостная просьба посетить ее дом, теперь, после того, как она уже видела его, видела, как Роза махала ему на прощанье рукой, — нет, во всем этом был глубокий, волнующий смысл…

Если бы она не уловила и не приняла его почтительную любовь, так нескрываемо, до невозможности явственно выраженную его взглядом в те мимолетные секунды, когда встретились их глаза, она не обратилась бы к нему, а пригласила бы другого врача, из клиники, или какого-нибудь врача-иностранца. Нет, нет: тогда она отвечала ему взглядом, а теперь открыла перед ним двери своего дома. При этой мысли его пронзило чувство несказанной благодарности, в смятенном порыве он готов был упасть к ее ногам и без конца целовать с благоговением край ее платья, не желая ничего больше и ничего больше не прося…

Когда Крафт немного погодя спустился к ужину — во фраке и крахмальной сорочке, белокурый, благоухающий свежестью и невозмутимый, — Карлос, по-прежнему в пропыленной одежде и даже не сняв шляпы, расхаживал по комнате, весь во власти радостного волнения.

— От тебя прямо исходит сияние, старина! — воскликнул Крафт; держа руки в карманах, он подошел к Карлосу и на секунду устремил на него пытливый взгляд с высоты своего сверкающего белизной воротничка. — Ты весь пылаешь… Мне кажется, я вижу нимб у тебя на затылке!.. Но что бы с тобой ни произошло, пусть это будет к твоему благу!

Карлос, словно очнувшись от сладкого сна, потянулся, улыбаясь. Потом молча взглянул на Крафта, пожал плечами и пробормотал:

— Человек, когда с ним что-то случается, никогда не знает, послужит ли это в конечном счете ему к добру или к худу.

— Как правило, к худу, — заключил Крафт холодно, подходя к зеркалу поправить и без того безукоризненно повязанный белый галстук.

XI

На следующее утро Карлос, поднявшись рано, отправился пешком на улицу Святого Франциска к мадам Гомес. На лестничной площадке, в полутьме, куда еле-еле пробивался свет из слухового окна, кого-то ждала закутанная в шаль старуха с платком на голове, печально сидевшая на краешке соломенной скамейки. В распахнутую дверь был виден коридор, оклеенный безобразными желтыми обоями. Часы лениво пробили десять.

— Вы уже звонили? — спросил Карлос у старухи, приподнимая шляпу.

Слабый старческий голос ответил ему из-под низко опущенного платка:

— Да, сеньор. И мне любезно ответили. Сеньор Домингос, слуга, сейчас придет…

В ожидании слуги Карлос стал прохаживаться по площадке. С верхнего этажа доносилась веселая детская кутерьма, и слуга Кружеса с шумом мыл лестницу, отчаянно насвистывая фадо. Ненадолго он смолк, а затем вновь принялся насвистывать уже другое нескончаемое фадо. Старуха в черной шали испустила приглушенный вздох. Где-то в комнатах запела канарейка; тогда Карлос в нетерпении дернул шнур колокольчика.

На звонок поспешно выбежал лакей с рыжими бакенбардами, в аккуратно застегнутой фланелевой куртке; он держал в руке прикрытую салфеткой тарелку; увидев Карлоса, он так опешил, что отшатнулся к дверям, и из тарелки на пол пролился соус.

— О! Сеньор дон Карлос Эдуардо, сделайте одолжение, входите!.. Что же это я! Будьте добреньки, обождите минуточку, я сейчас открою гостиную… Возьмите, сеньора Аугуста, возьмите тарелку, да не пролейте соус! Госпожа еще пришлет вам портвейну… Простите, ваша милость, сеньор дон Карлос… Пожалуйте сюда, сеньор…

Отодвинув красную репсовую портьеру, лакей ввел Карлоса в просторную, с высоким потолком, гостиную, оклеенную обоями в синих букетах; два ее балкона выходили на улицу Святого Франциска; поспешно подняв легкие белые шторы, лакей вдруг обратился к Карлосу: разве его милость не помнит Домингоса? Карлос, всмотревшись в веселое лицо слуги, торопливо опускавшего закатанные рукава, признал его по рыжим бакенбардам. Это и вправду был Домингос, превосходный слуга, который в начале зимы служил у них в «Букетике» и покинул их из-за яростных патриотических распрей с поваром-французом.

— Я тебя не разглядел, Домингос! — сказал Карлос— На лестнице было темно… Разумеется, я тебя прекрасно помню. Так ты теперь здесь, да? И доволен?

— Очень доволен, сеньор… Сеньор Кружес ведь тоже здесь живет, наверху…

— Я знаю, знаю…

— Потерпите еще капельку, ваша милость, пока я доложу о вас сеньоре доне Марии Эдуарде…

Мария Эдуарда! В первый раз Карлос услышал ее имя; прекрасное имя — и столь созвучное ее величавой Красоте! Мария Эдуарда, Карлос Эдуардо. И это совпадение в их именах! Кто знает, не предрекает ли оно совпадение их судеб?!

Домингос, уже выходя из гостиной, остановился и произнес с доверительной улыбкой:

— Заболела гувернантка, мисс Сара…

— А! Гувернантка?

— Да, сеньор, со вчерашнего дня ее знобит и грудь заложило…

— А!..

Домингос помедлил еще немного, с обожанием глядя на Карлоса.

— А что ваш дедушка, сеньор, в добром здравии?

— Благодарю, Домингос, он здоров.

— Ваш дедушка — замечательный господин! Второго такого не сыщешь во всем Лиссабоне!

— Благодарю, Домингос, благодарю…

Когда слуга наконец удалился, Карлос, стягивая перчатки, с неторопливым любопытством осмотрел гостиную. Пол был затянут новым ковром, возле дверей — старинный рояль в белом чехле; на этажерке с иллюстрированными журналами и нотами увядали в японской вазе три прекрасные белые лилии; стулья обиты красным репсом, а возле софы распласталась старая тигровая шкура. И здесь, как и в отеле «Центральный», обычная обстановка меблированного жилья обрела штрихи, свидетельствующие о вкусе и привычке к комфорту: новые кретоновые гардины сочетались с синим рисунком обоев гораздо удачнее, чем традиционные муслиновые; небольшое мавританское бюро — Карлос вспомнил, что видел его недавно в лавке старого Абраама, — заполняло наиболее неуютный угол гостиной; плюшевую скатерть на овальном столе почти полностью скрывали разложенные на ней книги в красивых переплетах, альбомы, два бронзовых японских кубка, цветочная ваза дрезденского фарфора в виде корзины и разные художественные безделушки, которые явно не могли принадлежать мамаше Кружеса. И все эти вещи в гостиной, казалось, источали какой-то особый, тонкий аромат — тот, что Карлос почувствовал еще тогда, в отеле: в нем преобладало благоухание жасмина…

Внимание Карлоса привлекла прелестная ширма из простого холста с вышитыми по нему букетами: ею был огорожен возле окна небольшой уединенный уголок. Там стоял низкий стульчик, обтянутый алым атласом, с подушкой для ног; столик, на котором лежало брошенное впопыхах шитье, модные журналы, свернутое рукоделие и в корзиночке — ворох разноцветных мотков шерсти. А на мягком сиденье стула, свернувшись клубочком, расположилась та самая шотландская собачка, что снилась Карлосу то легко бегущей по Атерро вслед за ослепительной хозяйкой, то дремлющей на ее коленях…

— Bonjour, mademoiselle, — тихонько проговорил Карлос, желая завоевать расположение собачки.