Самый лучший комсомолец. Том второй (СЛП-4) - Павел Смолин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Пойдем дебет-кредит посмотрим, — для порядка решил я ознакомиться с бухгалтерией.
Акиф не обиделся — «бизнес» же, тут проверять надо. Цифры — образцово-показательные, никто ничего не «пилит», а прибыли прямо вкусные. Уже с марта зарплату поднимем на двадцать рублей сразу всем, и на душе от этого приятно.
До дома добирались на метро, станция «Сокольники» прямо облагородилась — буквально вчера установили мозаичное панно «Животный мир». Смотрится, конечно же, замечательно! Еще немного тепла для моего внутреннего мира — вон ребята пальчиками тычут, любуются.
Переодевшись из «маскировки» в стандартное, мы с Вилкой спустились вниз и забрались в «Чайку», где нас дожидались Никита Сергеевич Хрущев, дядя Витя, дядя Герман и водитель в лице дяди Вадима.
— Здравствуйте!
Хрущев вытер руку платочком — кушает сложенные в газетный кулек жаренные в меду орешки — и снизошел до рукопожатия. Угощать не стал, зато не без ехидства довернул кулек так, чтобы я увидел скомканную фотку деда Юры.
— А вы скольких за невежливое обращение с портретом Сталина расстреляли, когда в «тройке» работали? — полюбопытствовал я.
— Я — ни одного, — пожал плечами Хрущев. — Но от идиотизма никто не застрахован. Сам же про «перегибы на местах» любишь повторять.
— Тренируюсь маневрировать и отыгрываться на мелких сошках, — покивал я.
— Органы зашиваются, — перевел тему Никита Сергеевич. — Совсем порядка не стало, я потому все это и прикрыл, что на каждого кооператора нужно по БХССнику и КГБшнику выделять. И кого-нибудь еще, третьим, чтобы первые двое взяток поменьше брали.
— Меньшее из зол, — развел я руками. — Либо черный рынок и пустые прилавки, либо частично-рыночные отношения «в белую». Налогов за январь собрали — мама дорогая, уже почти как водка. И дальше будет только лучше.
— Заводы пустеют, — подлил пессимизма Никита Сергеевич. — Куда не глянь — одни кооператоры.
— Меньше полумиллиона человек по стране «скооперировалось», — покачал я головой. — Преувеличиваете насчет «пустеют», Никита Сергеевич.
— Лиха беда начало, — не согласился он.
— Сейчас пара месяцев пойдет, пыль осядет, и по телеку начнут показывать новости о разорившихся кооператорах, — приоткрыл я кусочек планов. — Народ одумается, прикинет, и в массе своей продолжит жить по-старому. На родном заводе хорошо — надежно, зарплата стабильно растет вслед за разрядом.
— А чего это у тебя все «Потемкинское»? — покивав — «посмотрим» — перевел тему Хрущев.
— В рамках примирения с корнями — большую часть работы вы с товарищем Сталиным еще в рамках подготовки к Великой отечественной провели, но остракизм остается. Нехорошо — запретный плод, во-первых, сладок и манит, а во-вторых историей родины гордиться можно и нужно всегда. За плохое мы с вами из телевизора Империю попинали в рамках цикла о Революции, теперь с аспирантами-историками пройдусь по конкретным историческим деятелям. Будет там и Потёмкин — пользы стране объективно принес очень много. Нельзя прошлое обнулять, Никита Сергеевич, — грустно вздохнул я. — А у нас в начале века то самое «обнуление» и произошло — полный отказ от старого уклада жизни, снабженный обильными плевками в собственных предков и их достижения. Монархию уже все равно восстановить не выйдет, так что можно гаечки подослабить. Без прошлого рождаются манкурты, которым на землю под ногами плевать — они типа «люди мира». Потом еще одно обнуление произошло, уже под вашим руководством — XX съезд.
— Не нуди, — отмахнулся Хрущев.
В самом деле, чего воздух сотрясать.
Орешки у бывшего генерального закончились одновременно с достижением к цели — завод электротехнических изделий. Рядом с огороженной забором территорией возвели павильон с вывеской «Кооперативные товары».
— Выглядит настолько скромно и невзрачно, что невольно вызывает подозрения, — поделился я впечатлениями со спутниками.
— В глазах от твоей кооперативщины рябит, — поморщился Никита Сергеевич. — Лепят кто во что горазд.
— Штрафуются, — развел я руками. — После чего проявляют понимание и приводят в соответствие с единым дизайнерским стилем.
Много такого, на самом деле — выделиться кричаще-колхозной (не как что-то плохое, просто иначе не назовешь) вывеской очень хочется.
— Директора и три ящика плановой продукции организуй нам, Вить. Туда вон, — указал на магазинчик Никита Сергеевич.
— Ящики с самого нижнего-дальнего ряда? — на всякий случай уточнил экономический КГБшник.
— Конечно, — одобрил Хрущев.
В магазин первым вошел дядя Герман. Из клиентов — покачивающийся, отсчитывающий мелочь мужичок, приобретающий лампочку. При виде Никиты Сергеевича и дяди Германовой корочки он резко протрезвел и сразу мощно оправдался:
— Грипп у меня, а лампочка в туалете сгорела. Не жену же беременную отправлять?
— Проверь, — попросил бывший генеральный дядю Вадима и с широкой улыбкой подкатил к одетой в серый рабочий халат и белый платочек худенькой симпатичной продавщице лет сорока на вид. — Товарищ, а кто тут у вас самый главный кооператор?
— Так Лев Рудольфович! — энергично потыкала она рукой в сторону подсобки. — Позвать? — вопрос прозвучал с надеждой.
— Зовите, — одобрил Никита Сергеевич. — Но если через десять секунда вас обоих не будет здесь, вам поможет товарищ Герман.
Смерив Германа взглядом, продавщица вопреки ожиданиям не убоялась, а порозовела щечками и побежала в подсобку.
— Видал какая? — потыкал локтем в живот Никита Сергеевич ликвидатора.
— Жена не одобрит, — отмазался тот.
Хрущев переключил внимание на меня:
— Лев Рудольфович! — и подмигнул так неприятно.
— Наш недооцененный гений Даниил Хармс с огромным теплом относился к своим друзьям-евреям, коих было великое множество, — начал я решать еврейский вопрос. — В моем классе три еврея и две еврейки — чудесные ребята, о своем «еврействе» даже и не подозревают, просто фамилии странные. Окружающие тоже о том, что в их классе евреи какие-то есть не думают — дружат как со всеми. Даже неловко, если честно — один я на «Рудольфовичей» и «Изей» реагирую.
Из подсобки, обильно потея плешью и потряхивая пышной рыжей бородой, выбрался совершенно не похожий на еврея почти двухметровый мужик в сопровождении продавщицы.
— Садись, — велел ему Никита Сергеевич.
Мужик сел на стул за прилавком, почти
