Титан - Фред Стюарт

Хрупкие надежды Ника на побег моментально разбились и сменились безысходным отчаянием. Низко в небе пролетел самолет, заходивший на посадку на гамбургский аэродром. Прищурившись, Ник наблюдал за ним. Господи, как он близок, внешний мир!.. И одновременно как недосягаемо далек!

На дворе собралось два десятка заключенных и десять человек охраны. Всем беднягам были розданы лопаты и было дано задание выкопать могилу шести футов в длину и столько же в глубину. Эту работу вполне могли бы выполнить двое мужчин, но нацисты специально согнали сюда двадцать человек для того, чтобы они бесполезно толкались, мешали друг другу, создавали неразбериху, что послужило бы оправданием для охранников выкрикивать оскорбления и пускать в ход свои резиновые дубинки, колотя ими по головам и спинам несчастных. Утомившись, охранники принимались горланить антисемитскую песенку:

Когда жидовская кровь бьет струей под ножом,Это хорошо!Это хорошо!

и:

Бедняжка-еврей Кон, жиденок Кон,У тебя больше нет дома…

Ник стоял в самом центре группы заключенных и пытался одной рукой копать, а другой держать спадающие штаны. Неожиданно в эту кучу людей ворвались два охранника, стали орать на Ника и обрушили ему на голову свои резиновые дубинки.

— Я не говорю по-немецки! — кричал в ответ Ник. — Я не говорю по-немецки!

— Они приказывают вам обеими руками взяться за лопату, — сказал Нику один заключенный с печальными глазами, стоявший к нему ближе других.

— Но я не могу! С меня спадут эти штаны!

Старик перевел слова Ника охранникам, те снова стали что-то орать по-немецки.

— Они сказали, что будут бить вас, если вы не возьметесь руками за лопату… Но они будут также бить вас в том случае, если с вас спадут штаны.

— Скажите им, что их мамаши зачали от кабанов! — процедил Ник.

— Нет, друг, я не переведу ваших слов, так как они убьют вас. Но я с вами согласен.

Капитан Шмидт тоже называл Ника «другом», но делалось это с издевкой, а в устах этого незнакомого старика слово «друг» прозвучало дивной музыкой. Ник понял, что все заключенные являются его друзьями и что он тоже для них друг. А ведь он даже не был ни с кем из них знаком.

Ник весь скрючился, удерживая штаны локтями, взялся за лопату и пытался так копать. Выглядело это со стороны смешно и нелепо, конечно. Вскоре охранники отстали, но легче от этого Нику не стало. Солнце немилосердно жгло ему затылок, а из-за того, что ему приходилось стоять, низко согнувшись, пыль от земли летела ему в лицо и он начал задыхаться. Но если он был жалок, то остальные заключенные выглядели еще хуже. Большинству из них на вид было больше пятидесяти, а кое-кому и за семьдесят, как, например, тому старику, который переводил для Ника слова немцев. Работа с лопатой в таких невыносимых условиях была, конечно, не для них.

Рытье могилы отняло почти целый час. Охранники поднимали из вырытой могилы всех по одному. Ник оказался последним. Когда ему удалось выбраться из ямы, неимоверными усилиями одновременно поддерживая злосчастные штаны, он услышал барабанный бой. Охранники всем приказали заткнуться и смотреть. Из здания тюрьмы показалось четверо немцев с двумя носилками. Они поднесли носилки к краю могилы и вывалили трупы на землю у самого края ямы. Ник поморщился, увидев, что у одного из трупов — это был худой мужчина среднего возраста с бородкой — были раздавлены половые органы. Смерть его была ужасной: лицо убитого было искажено страданием, широко раскрытый рот замер в последнем беззвучном крике.

Второй труп был весь изрешечен пулевыми отверстиями. Ник вздрогнул, когда взглянул на лицо убитого: это был граф Александр фон Винтерфельдт.

Вместе с двумя барабанщиками из тюрьмы быстро вышел капитан Шмидт. Барабанная дробь оборвалась. Шмидт подошел к группе заключенных.

— Этот человек, — начал он, указывая на того из убитых, у кого были изуродованы гениталии, — точнее, этот жид был расовым осквернителем! Он совершил одно из самых гнусных преступлений, которое только возможно в нашей стране сегодня. Он занимался любовью с немецкой девушкой, с арийской девушкой, в жилах которой текла самая чистая кровь! Девушка забеременела от этого жида, но, к счастью, ублюдок был уничтожен в зародыше. Вчера этот, жид заплатил сполна за свое тяжкое преступление — осквернение расы! Как вы все сами видите, его гениталии были превращены в фарш, и жид умер.

Шмидт сначала сказал это по-английски специально для Ника, а потом повторил по-немецки для остальных. Вновь повернувшись к Нику и показав на тело графа фон Винтерфельдта, он сказал:

— Мне кажется, вы знакомы с этим человеком, друг мой. Вам известно и его преступление. Он изменил фюреру. Вы сами видите, какое он понес наказание. Сегодня вы помогли вырыть для него могилу. Кстати, мое терпение в отношении вас, друг мой, уже истощается. Если вы так и не пожелаете сотрудничать с нами, то, боюсь, в самом скором будущем могилу выроют уже для вас. А теперь скиньте тело изменника в яму.

Ник перевел потрясенный взгляд на труп графа. Он никогда до конца не верил Винтерфельдту. Главным образом потому, что граф присоединился к партии нацистов. Ник рискнул помочь ему только из-за того, что верил: граф действительно хочет сместить Гитлера, отомстив ему тем самым за смерть сына. Теперь же доказательство чести графа лежало перед ним на раскаленной от солнца земле. Он был настоящим немцем, аристократом, погибшим при попытке сохранить ту Германию, которой он мог бы гордиться.

Ник медленно приблизился к мертвому графу и опустился перед ним на колени. На секунду он коснулся рукой лица графа, как бы принося этим свои извинения за то, что не вполне доверял погибшему при его жизни, и одновременно отдавая ему последнюю почесть. Затем он мягко перевалил тело через край ямы и смотрел, как оно упало на ее дно.

— Это очень скоро может произойти и с вами, — сказал Шмидт, который напряженно наблюдал за Ником. — Не отходить от могилы! — вдруг приказал он и затем стал кричать что-то по-немецки, обращаясь к остальным заключенным. К удивлению Ника, они стали неуверенно подходить к краю могилы, где он все еще стоял. Охранники столкнули в яму и второе тело. Шмидт подошел к Нику и остановился напротив него. На его вытянутом лице играла издевательская ухмылка, когда он сказал:

— Я сказал этим бедолагам, что выбрал тебя для принятия наказания, которое первоначально предназначалось для них.

— Наказание?

— Наказание для всех жидов, обвиняющихся в расовом осквернении. Оно состоит в следующем: сейчас ты сбросишь эти дурацкие штаны и кончишь на этих двух подонков. Делая это, ты будешь громко говорить: «Я осквернитель арийской расы!» Понял?

Ник смотрел на Шмидта округлившимися от потрясения глазами и отказывался верить своим ушам.

— Понимаешь, я сказал им, — продолжал Шмидт, — что у тебя, жида, в свое время хватило наглости жениться на английской аристократке. Ты осквернил ее, породив семерых ублюдков. Это преступление не повлекло за собой наказания в Англии и Америке, которые являются изнеженными демократиями, но это не останется безнаказанным здесь, в Германии. Итак, либо ты сам это сделаешь, либо я заставлю это сделать всех этих заключенных. А ты сам видишь: многие из них — дряхлые старики. Выбор за тобой.

На секунду глаза этих двух мужчин, палача и жертвы, встретились. Взгляд Ника источал гнев и ненависть, Шмидт весь светился торжеством и возбуждением: он гордился своей выдумкой. Немец отступил в сторону, оставив Ника у могилы одного. Ник колебался. Потом он перестал придерживать штаны, и те упали.

— Говори, — приказал Шмидт. — Говори: «Я осквернитель арийской расы!»

Ник зажмурился:

— Я осквернитель арийской расы…

— Громче!

— Я осквернитель арийской расы.

— Уже лучше. Теперь дрочи. Ну давай-давай! Дрочи в могилу!

Медленно Ник опустил правую руку.

Возможно, герой рождается только для того, чтобы противостоять злодею. Не будь Адольфа Гитлера, Уинстон Черчилль, возможно, так и умер бы политиком-неудачником, личностью, которую удостоили бы только редкой пояснительной сноской на полях, а не десятков биографий и жизнеописаний. Не будь Адольфа Гитлера, Франклин Рузвельт, возможно, только тем бы и запомнился, что отбыл на посту президента два срока и не смог остановить депрессию своим хвастливо разрекламированным «новым курсом». Не будь Адольфа Гитлера, Ник Флеминг, возможно, так и остался бы еще одним миллионером, который «сделал сам себя».

Но стоя сейчас на краю могилы и повторяя снова и снова: «Я осквернитель арийской расы», — чувствуя свое запредельное унижение, он одновременно рождал в душе своей, раскаленной ненавистью, нечто новое.

«Если мне когда-нибудь удастся выйти отсюда живым, — думал он, — я сделаю все, что будет в моих силах, чтобы избавить мир от этого чудовищного кошмара! И клянусь Господом, сил у меня хватит! Я клянусь перед Богом, что буду уничтожать этих нацистских ублюдков!.. Я уничтожу их!!! Я заставлю мировую прессу продрать глаза на это зло! Я буду снабжать оружием те правительства, которые поведут борьбу против нацизма… Если мне когда-нибудь удастся вырваться отсюда, эти мерзавцы заплатят за то, что творят сейчас. Они заплатят за все зло!»