Большой Джорж Оруэлл: 1984. Скотный двор. Памяти Каталонии - Джордж Оруэлл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глядя на О’Брайена, Уинстон по-прежнему удивлялся выражению усталости на его лице. Тяжелое, сильное и грубое, это лицо говорило об интеллекте и горело какой-то сдержанной страстью, перед которой Уинстон чувствовал себя беспомощным. Но вместе с тем, оно носило отпечаток глубокого утомления: под глазами темнели мешки, кожа свисала со щек. Как бы для того, чтобы Уинстон мог лучше разглядеть следы этого обветшания, О’Брайен наклонился над ним.
– Вы думаете о том, – сказал он, – что я выгляжу старым и уставшим. Вам кажется странным, что, толкуя о силе, я не в – силах предотвратить даже разрушения собственного тела. Неужели вы не понимаете, Уинстон, что индивидуум – это лишь клетка? Утомление отдельной клетки – залог силы организма. Ведь не умрете же вы от того, что обрежете себе ногти?
Он отвернулся и заходил по комнате, держа одну руку в кармане.
– Мы – жрецы силы, – снова заговорил он. – Сила, властвование – наш Бог. Впрочем, для вас «сила» – ничего не значащее слово. Пора вам составить себе некоторое представление о том, что это такое. Прежде всего, поймите, что сила – в коллективе. Личность сильна ровно постольку, поскольку она перестает быть личностью. Вы знаете партийный лозунг: «Свобода – это рабство». А не задумывались ли вы когда-нибудь над тем, что этот лозунг обратим. Рабство есть свобода. Предоставленный себе, свободный человек всегда беззащитен. Да иначе и не может быть, потому что человек смертен, а смерть – величайшее из поражений. Но если человек способен на полное, на безоговорочное подчинение, если он способен перестать быть собою и так раствориться в Партии, чтобы стать Партией, – он бессмертен и непобедим. Далее, вам нужно усвоить, что власть есть власть только тогда, когда вы властвуете над человеком, – над его телом и, прежде всего, над его умом. Власть над материальным миром, – над объективной реальностью, как вы назвали бы его, – не столь существенна. Уже и теперь наша власть над материальным миром абсолютна.
Уинстон на минуту позабыл о циферблате. Он сделал отчаянную попытку приподняться и только причинил себе этим мучительную боль.
– Как можете вы говорить о власти над материальным миром! – возмущенно вскричал он. – Да ведь вы не в силах справиться даже с климатом или с законом тяготения! А помимо них существуют еще боль, болезни, смерть…
Движением руки О’Брайен остановил его.
– Мы властвуем над материальным миром, потому что властвуем над разумом людей. Действительность – в умах людей. Для нас не существует непосильного. Сила нашей власти такова, что мы можем сделать предмет невесомым, невидимым, каким угодно. Если бы я захотел, я мог бы сейчас взлететь в воздух, как мыльный пузырь. Но я не хочу, потому что Партии это не нужно. Вы должны отделаться от своих представлений о законах природы, сформулированных в девятнадцатом столетии. Законы природы творим мы.
– Нет! Ничего подобного! Вы даже не хозяева нашей планеты. А что вы скажете насчет Евразии и Истазии? Ведь вы не в силах покорить их.
– Это нам не нужно. Но, если потребуется, покорим. А если даже и не покорим, то – что изменится? Мир – это Океания.
– Однако, сама Земля– только крупица пыли. Человек Ничтожен и беспомощен. Сколько времени он существует? Миллионы лет Земля была необитаема.
– Чушь! Земля не старше нас. Да и как она может быть старше? Вне человеческого разума не существует ничего.
– И тем не менее, недра земли полны остатков вымерших животных, – мамонтов, мастодонтов, гигантских рептилий, – которые жили задолго до того, как человек впервые услыхал о них,
– А вы видели эти останки, Уинстон? Конечно, нет. Все это выдумки биологов девятнадцатого века. До того, как появился человек, не было ничего. И после человека, если он исчезнет, не останется ничего. Вне человека не существует ничего.
– Да ведь весь мир вне нас! Взгляните на звезды. Некоторые из них – в миллионах световых лет от земли. Они останутся недостижимыми для человека навсегда, навеки.
– Ну, что там звезды! – равнодушно отмахнулся О’Брайен. – Огоньки, мерцающие в нескольких километрах от Земли.’ Стоит нам пожелать, и мы доберемся до них. Или потушим. Центр мироздания – Земля. Солнце и звезды вращаются вокруг нее.
Уинстон снова конвульсивно дернулся на койке. Но на этот раз он не сказал ни слова. О’Брайен, словно отвечая оппоненту, продолжал:
– Конечно, для известных целей, это утверждение не годится. Плывя по океану или предсказывая затмение, мы считаем более удобным принимать за истину то утверждение, что Земля вращается вокруг Солнца и что звезды – в миллионах миллионов лет от нее. Но что из этого? Разве вы не допускаете, что мы можем создать двойную астрономию? Звезды могут находиться близко или далеко, в зависимости от того, что нам больше подходит. Или вы думаете, что наши математики не способны на такое рассуждение? А на что же существует двоемыслие, Уинстон?
Уинстон съежился на койке. Что бы он ни говорил, на него, словно дубинка, обрушивались быстрые ответы. И тем не менее, он был глубоко убежден в своей правоте. Несомненно, можно было как-то доказать ошибочность той точки зрения, что за пределами человеческого разума не существует ничего. Разве эта точка зрения не обличена давным-давно как заблуждение? Существовало даже и название для нее, которого он только не мог вспомнить. Едва заметная усмешка искривила углы рта О’Брайена, когда он снова повернулся к Уинстону.
– Я уже говорил вам, Уинстон, что вы не слишком сильны в метафизике, – сказал он. – Солипсизм, – вот слово, которое вы ищете. Но вы ошибаетесь. Это не солипсизм. Скорее «коллективистический солипсизм». Но это вещи разные, в сущности, даже противоположные. Впрочем, мы отвлекаемся, – добавил он другим тоном. – Настоящая власть, власть за которую мы неустанно боремся, – это власть над человеком, а не над материальным миром.
Он помолчал и, снова приняв вид учителя, который обращается к даровитому ученику, спросил:
– Скажите, каким образом человек утверждает свою власть над другим человеком?
Уинстон задумался.
– Обрекая его на страдания, – сказал он.
– Совершенно верно. Обрекая на страдания. Одного
