Бои местного значения - Василий Звягинцев

– Ну как негде? – не согласился Шестаков. – Есть же очень приличные рестораны. «Метрополь», «Националь», «Савой». Люди хвалят.

– Да о чем вы, милейший?! Наверное, никогда вы толком не ели. Да и когда? При царе молоды были и не слишком состоятельны, как я помню, а уж потом… Вы не представляете, как кормили у «Донона», у «Кюба», в той же «Астории», не говоря о гельсингфорсских «Фении» и «Берсе».

В Зимнем на приемах так не угощали. Поскольку любое искусство – а кулинария это тоже искусство, – под рукой тирании вырождается автоматически. Очевидно, это очередной, пока не познанный закон природы. Ведь правда – в царском дворце повара готовили намного хуже, чем в небольшом частном ресторане провинциального Гельсингфорса!

– Наверное, дело в том, – предположил Шестаков, – что частному повару нечего бояться. В худшем случае клиент обидится и не придет больше. Так другой придет. А у царского стола? Карьеры лишишься, если не большего. Тут не до фантазий, тут главное – предписанную технологию «от и до» соблюсти.

– Так, так, – согласился Власьев, – при вашем «социализме» всем просто на все наплевать. Понравится клиенту, не понравится, пустой будет зал или переполненный – все едино. Зарплата не изменится, и хлопот меньше.

На этом и закончили разговор, выходя на освещенную мутным полудневным-полувечерним светом улицу.

И только там наконец Шестаков объяснил товарищу предстоящую задачу.

Для визита в наркомат он выбрал наиболее удобный момент – время между двумя и четырьмя часами дня, когда большинство ответработников расходится пообедать, а кому положено – и поспать часика три после обеда перед обычным ночным бдением.

Сообразно с режимом дня Сталина все правительственные учреждения и партийные комитеты работали как минимум до часа ночи, а то и позже. Потом сотрудники расходились по домам, отдыхали, являлись на службу часам к десяти-одиннадцати утра – и все начиналось по новой.

Глава 31

Вопреки распространенному мнению, отнюдь не все учреждения высокого ранга располагались в новых многоэтажных зданиях, отделанных гранитом и мрамором, вроде тех, что возвысились недавно на Охотном Ряду, Фрунзенской площади или на улице Горького.

Наркомату Шестакова достался длинный, трижды изломанный на своем протяжении трехэтажный дом в отвечающем своему названию Кривоколенном переулке, большую часть которого он и составлял. Довольно удобный, со следами былой роскоши внутри, снаружи он не производил солидного впечатления.

Если бы не красная с золотом вывеска над парадным входом, случайный прохожий и не заподозрил бы, что за грязно-бурыми стенами и не слишком чистыми оконными стеклами творятся дела большой государственной важности.

Шестаков, не желая нарваться случайно на бывшего подчиненного, да наделенного вдобавок чрезмерной зрительной памятью, расстался с лейтенантом на углу Чистопрудного бульвара.

Завечерело в этот день даже раньше, чем обычно, слишком плотный слой облаков накрыл город, и уже в начале четвертого наступили бледные еще, серовато-голубые, вызывающие тоску и тревогу сумерки.

Независимо от реальных обстоятельств бывают в природе какие-то собственные биоритмы, определяющие настроение человека.

Все вроде у тебя хорошо, ты понимаешь это, а все равно – сидишь, допустим, с поднятым воротником плаща на чугунной оградке напротив «Националя», куришь, прикрыв согнутой ладонью сигарету от мелкого моросящего дождика, слушаешь музыку, доносящуюся из приоткрытых окон ресторана, наблюдаешь коловращение жизни и тоскуешь просто так. И даже наслаждаешься этой сладкой тоской, вспоминая невстреченную девушку с глазами как звездные сапфиры.

Сейчас, впрочем, обстановка была совсем другой, но все же…

А небо вдобавок за крышами высоких старинных домов, отгородивших переулок от улицы Кирова и площади Дзержинского, сумело вдруг зажечься закатным, томительным желто-малиновым светом, отчего вообще стало совсем тошно.

– Николай Александрович, – сказал Шестаков, – вы там поаккуратнее, пожалуйста, не забывайте, что мы с вами минеры. Сделайте все «от и до», без малейшей самодеятельности.

– Как в форте «Павел»? С нашим удовольствием. Только не думайте, что некие привходящие обстоятельства позволяют вам указывать мне на стиль и методы моего поведения.

Шестаков не понял, что произошло с товарищем, отчего он вдруг встопорщился, как испуганный лисицей на лесной тропинке еж. Неужели оттого, что, перенастроившись на новую реальность, вспомнил и о разнице в возрасте… и званиях между ними?

– Да я и не собираюсь. Просто имейте в виду, что вы в данный момент плотник из Кировского коммунхоза, вызвал вас начальник АХО наркомата Владимир Иванович Комаров, задание – подтесать косяки плохо закрывающихся дверей (и это была чистая правда, такое поручение сам он давал, когда не сумел затворить разбухшую от осенней сырости форточку).

На третьем этаже пройдете мимо моего кабинета, там на двери табличка: «Приемная», за ней тамбурок секретарши, справа нечто вроде глухого шкафа, а когда его откроете – уже настоящая дверь моего кабинета. Мельком взгляните, что там и как. А остальное знаете. Даже если вохровец за вами следом ходить будет, то, что положено, без проблем исполнить можно. Договорились?

Подумал вдруг немножко бывший нарком и сказал, приостановившись возле кривого, перегнувшегося через ограду до середины переулка дерева:

– Все будет хорошо. Безусловно. Но если вы сейчас начнете воображать нечто, то можно и сорваться. Поэтому забудьте о гоноре и работайте на команду. А то как бы не вышло наперекос. Я вам совершенно все рассказал, и, пожалуйста, удерживайтесь в этих пределах. Вы – плотник, хорошо информированный, приближенный к власти – но только плотник!

Власьев, словно бы опомнившись – что это на него нашло, – покивал, соглашаясь, глубоко вздохнул и пошел к главному входу наркомата.

За дверью, в просторном вестибюле, из которого вверх вела широкой и пологой дугой чугунная лестница с отполированными за полсотни лет десятками тысяч ног ступенями, а прямо и направо простирались длинные, погруженные в полумрак сводчатые коридоры, Власьева остановил вахтер.

– Куда эт ты направился? Не положено. Пропуск предъявь!

Власьев с такими представителями власти обращаться умел.

– Какой тебе еще пропуск? Я из ХОЗО Совнаркома сюда направлен. К товарищу Комарову лично. Велено рамы и двери на третьем этаже пристрогать. Вот и зови этого Комарова. А мне что? Не пускай, я и уйду. Сам разбирайся. Только фамилие твое как?

Вахтеру тоже было совершенно наплевать на здешние правила. Ему велено было спрашивать пропуск, отсиживая свои девять часов за триста рублей в месяц и кое-какой паек, он и спрашивал. А раз посетитель называет фамилию его непосредственного начальника – завхоза, да еще и за горло начинает брать, так и пошел бы он! В буквальном смысле.

– Чего тебе мое фамилие? Звали, так и иди. Только ты это, браток, – сказал Власьеву после того, как он протянул ему портсигар с дешевыми папиросами, вахтер, мужик на шестом десятке лет, с изможденным, то ли язвенным, то ли геморроидальным лицом, – ты уж там громко не стучи, если можно. Народ, они же сотрудники, многие по кабинетам придремывают, которым идти домой далеко. Тоже ведь пожалеть нужно. Вроде и чиновники, по-старому говоря, а жизня у них много более собачья, чем… Ну, сам знаешь, когда. Еще и увозят их то и дело.

Вахтер сокрушенно покачал головой.

– Вот и самого недавно.

– Которого? – не понял Власьев.

– Так наркома же. Был-был, невредный, я тебе скажу, а потом вдруг нету, и печать на дверь повесили. Это значит что?

– Да откуда я знаю – что? Их дела. Что затеяли, то и имеют. А я, значит, пошел. Мне тоже работу сделать, а потом аж на Нижние Котлы добираться. На казенной машине, чай, не отвезут.

Работа Власьеву предстояла несложная. В конце длиннейшего, чуть ли не в полверсты, коридора располагалась туалетная комната на шесть кабинок и курительная при ней, неистребимо пропахшая хлоркой и прогорклым табачным дымом.

Всего и дел, что отковырнуть стамеской окаменевшую замазку двойных оконных рам, выглянуть в глухой внутренний двор, огражденный с трех сторон высокими брандмауэрами доходных домов, а с четвертой – выходивший к обставленной мусорными ящиками подворотне на Банковский переулок, из которого, в свою очередь, можно было выйти и на улицу Кирова, и в путаницу здешних переулков, пристойных средневековой Бухаре, и на Чистые пруды тоже.

Перегнувшись через подоконник, Власьев заколотил молотком массивный изогнутый костыль в щель между брусками тесаного камня рядом с окном, затянул вокруг него конец веревки надежным рифовым узлом, остальной моток сбросил вниз. Здесь ее и днем трудно было бы заметить, а уж сумрачным вечером, желтоватую на грязно-буром.