Три зимовки во льдах Арктики - Константин Бадигин

М.И. Шевелев так описывает историю этого незабываемого внимания и заботы о нашем маленьком коллективе со стороны руководителей партии и правительства:

«По возвращении в конце 1938 года из похода на „Ермаке“ мы с тов. Алексеевым были приняты товарищем Молотовым, которому доложили об итогах операции по выводу кораблей из ледового плена, о том, как после попыток буксировать ледокол „Седов“ пришлось оставить его на зимовку. Товарищ Молотов подробно расспрашивал о людях „Седова“.

Ночью мне позвонили по телефону:

- Сейчас с вами будет говорить товарищ Молотов.

Вячеслав Михайлович еще раз внимательно расспросил о седовцах.

- Как их адрес? Ледокол „Седов“, капитану Бадигину, парторгу Трофимову. Так правильно будет? - спросил В. М. Молотов. - Мы посоветовались с товарищами и решили послать им телеграмму, - добавил он.

Утром, развернув газету, я увидел, что на первой странице напечатана телеграмма седовцам от товарищей И. В. Сталина и В. М. Молотова...»

Мы жили по местному времени, значительно опережающему московское. Поэтому телеграмма, отправленная из Москвы в ночь с 23 на 24 октября, могла дойти к нам лишь к полудню следующего дня, и мы, расходясь с концерта, даже не подозревали о том, какая радость нас ожидает.

В 9 часов утра 24 октября радиодежурство А. А. Полянского закончилось, и его сменил Николай Бекасов. Александр Александрович заснул. Через некоторое время он почувствовал, что его кто-то тормошит. Это был Бекасов. Молодой радист был чем-то взволнован.

Полянский вскочил:

- Ты чего? Сжатие началось?

- Нет, - ответил Бекасов. - Челюскин зовет к аппарату старшего радиста. Там есть для передачи важная радиограмма...

Сон у Полянского мгновенно рассеялся. Таких случаев еще не было. Что могло произойти? Он подошел к аппарату. Стараясь замаскировать свое волнение, простучал ключом старшему радисту мыса Челюскин Ворожцову шутливое приветствие:

«Что ты хочешь сообщить мне, Вася? Я всегда рад беседе с таким приятным человеком...»

Но Ворожцов не ответил на шутку. Он сообщил:

«Принимай радиограмму...»

Полянский стал записывать.

А через несколько минут он, обычно спокойный и уравновешенный человек, словно юноша, вихрем ворвался в кают-компанию, где в это время завтракали я, Трофимов, Соболевский и Токарев, подбежал ко мне и протянул телеграфный бланк. Слова у него от волнения не шли с языка, и он вымолвил прерывающимся голосом: - Вот... нам... Из Кремля...

Я схватил листок и прочел:

«Из Москвы 33 27-63-24-02.00 Ледокол „Седов“

Капитану Бадигину. Парторгу Трофимову.

В годовщину дрейфа шлем вам и всему экипажу „Седова“ горячий привет. Уверены, что с большевистской твердостью советских людей вы преодолеете все трудности на вашем пути и вернетесь на родину победителями.

Жмем ваши руки, товарищи!

По поручению ЦК ВКП(б) и СНК Союза ССР

И. Сталин. В. Молотов».

Вскочив с кресла, я громко прочел телеграмму. Когда я кончил читать, минута прошла в молчании, - мы все смотрели друг на друга, словно не веря своему счастью. Потом раздались громкие аплодисменты. Я скомандовал:

- Будить всех! Немедленно всех до одного сюда!

Целая буря переживаний охватила нас. Мы обнимались, целовались друг с другом, кричали «ура», требовали еще и еще раз прочесть радиограмму.

Разбуженные вахтенным люди, не догадываясь, что произошло, ждали какого-нибудь срочного аврала и с изумлением оглядывали кают-компанию, в которой царило такое удивительное веселье. Но как только опоздавшие узнавали, в чем дело, они не менее бурно начинали выражать свой восторг.

Наконец я кое-как успокоил народ. Стихийно возник летучий митинг. Хотелось сказать очень много, но, как и у Полянского, у меня в первую минуту пропал дар речи: все слова, какие я знал, казались бледными и недостойными по сравнению с чувствами, которыми была полна душа. И речь получилась очень короткой:

- Отныне двадцать четвертое октября - самый великий и незабываемый праздник нашего экипажа... Будем же работать так, чтобы оправдать доверие нашего вождя товарища Сталина и товарища Молотова!

Трофимов предложил послать ответную телеграмму. До конца срока радиосвязи с мысом Челюскин оставалось всего десять минут. Не хотелось откладывать составления ответа до следующей передачи. Поэтому Полянский помчался в рубку - предупредить Ворожцова, что будем передавать ответ, а мы с Трофимовым сели составлять телеграмму.

Я оторвал кусок навигационной карты, вооружился карандашом и торопливо вывел адрес:

«Москва, Кремль. Товарищам Сталину и Молотову...»

Писать было легче, чем говорить, - слова сами лились из глубины души. Но нам хотелось получше отредактировать каждую фразу. Поэтому десять минут, отпущенные Полянским на составление ответной телеграммы, пролетели мгновенно, и мы не успели даже переписать ее текст набело. Впрочем, быть может, так получилось даже лучше, - невзирая на некоторые стилистические погрешности, телеграмма со всей искренностью, непосредственностью восприятия отразила переживания, которыми мы были полны в эти минуты.

В 13 часов 12 минут наш старший радист уже связался cо станцией мыса Челюскин и передал:

«Москва, Кремль. Товарищам Сталину и Молотову.

Дорогие Иосиф Виссарионович и Вячеслав Михайлович!

Сегодня получили вашу телеграмму с приветствием Центрального Комитета нашей любимой Партии.

День годовщины нашего дрейфа превратился в великий праздник Сердца наши наполнились гордостью за оказанные нам внимание и доверие. Мы, 15 советских патриотов нашей великой, любимой Родины, воспитанные Коммунистической партией, Вами, любимый товарищ Сталин, превратим наш дрейф в образец большевистской настойчивости, выполнения больших задач, стоящих перед нами.

Никакие невзгоды, опасности, лишения нам не страшны. Чуткое отношение к нам Партии и Правительства и всего великого народа придав нам твердость, непобедимость.

Просим передать Центральному Комитету и Правительству нашу величайшую благодарность за заботу, нашу уверенность в том, что алое знамя нашей Родины не дрогнет в наших руках до победного конца. По поручению коллектива „Седова“

Борт „Седова“, 24 октября 1938 года».

Бадигин, Трофимов.

Через десять минут эта телеграмма была передана с мыса Челюскин на остров Диксон, а еще через десять минут радиоволны перенесли ее в Москву.

...Так закончился наш праздник, самый большой и значительный из всех праздников, какие мы отмечали за целый год.

На север

Жизнь на дрейфующем корабле течет крайне неравномерно. Двигаясь по воле ветров, такой корабль всецело находится в их власти. Людям, работающим на дрейфующем судне, трудно предугадать, что принесет завтрашний день: новый бросок к полюсу или отступление к более южным широтам, грозное сжатие или безмятежно-спокойные часы. Порою проходит неделя за неделей, месяц за месяцем, и не знаешь, что записать в своем дневнике, - так похожи и монотонны дни. Но вдруг наступает неожиданная перемена, и каждый день приносит столько событий, что их трудно даже перечислить.