Семья Рубанюк - Евгений Поповкин

Петро поднялся, надел шапку.

— Не уходите!

— Я должен вернуться в полк.

— У вас нет пропуска, и патрули задержат вас на первом же углу. А кроме того, я хочу, чтобы вы не уходили. Я по вас очень скучала. Очень!

Петро растерянно посмотрел на ее чуть побледневшее лицо.

— Мария, — сказал он наконец, взяв ее за руку, — вы очень славная и умная. И вы знаете: у меня есть Оксана.

— Знаю! Мы больше никогда с вами не встретимся. Это я твердо решила! Поэтому скажу то, о чем вы не догадывались. Можете потом смеяться, называть меня легкомысленной. А сейчас выслушайте.

Ноздри маленького остренького носика Марии сердито раздувались.

— В госпитале я пела для вас, кокетничала, как последняя девчонка, только для вас. Когда у вас поднималась температура, у меня она падала, и я ревела так, что меня уводили в дежурку. Вы ничего этого не знали. Мне в девятой палате не удалось работать, но я вертелась около нее каждый день, каждую свободную минутку.

Петро слушал ее серьезно, без тени улыбки, и Мария, ободренная этим, продолжала уже спокойнее, даже с насмешливыми интонациями в голосе:

— Ведь глупо, Петя, понимаю. И то, что я рассказываю вам об этом, смешно. Мало ли в моем возрасте девчонок, теряющих голову непонятно почему?! А к вам… вас… Раненые рассказывали в госпитале, как вы от фашистов вырвались, несли знамя. Как вас чуть не убили. Я тогда уже решила: если вам отнимут ногу, все равно быть с вами.

Петро сидел, ошеломленный признанием девушки. У него было странное ощущение, словно он взял не принадлежащую ему ценную, очень хрупкую вещь и сейчас боится опустить ее на место, чтобы не разбить.

— Все, что я сейчас услышал, очень меня… трогает, — мягко сказал он. — И я уверен, Мария, вы встретите на своем пути человека, достойного вашего чистого чувства. Пусть он даже не будет таким героем, каким кажусь вам я.

— Вы меня утешаете?

— Нет, просто говорю о том, в чем крепко убежден.

Мария молчала.

— Завтра, — сказала она спустя минуту, — я принесу адрес вашего раненого комиссара и передам через часового.

Можно так?

— Хорошо. Я буду вам очень благодарен.

В казарму Петро возвращался с рассветом, по пустынным улицам. Большими неподвижными рыбинами казались аэростаты воздушного заграждения, смутно маячившие в мглистой вышине, торопливо шуршали шаги ранних пешеходов.

Давно у Петра не было так тяжело на душе. Вспоминая разговор с Марией, он испытывал такое чувство, будто чем-то незаслуженно обидел, оскорбил девушку. Настроение его стало еще более подавленным, когда он подумал о своем опоздании. «Подвел комбата, опозорился на весь полк», — точила его всю дорогу неотвязная мысль.

Часовой бегло взглянул на увольнительную записку, задержал взгляд на лице Петра.

— С небольшим опозданьицем, — сказал он ядовито. — Приказано немедленно по прибытии явиться к командиру полка.

Петро ускорил шаг. Встретившийся ему Сандунян сообщил:

— Комбат два раза тебя вызывал.

— Сердился?

— Кричал.

— Вот черт, влип в неприятность!

— Ничего. Может, как-нибудь обойдется…

У майора Стрельникова шло командирское совещание. Ждать пришлось минут сорок. Петро старательно расправил под ремнем полушубок и постучался.

Стрельников стоял за столом. Он молча наблюдал, как Петро, чеканя шаг, подошел к нему, щелкнул каблуками и ненатурально бодрым голосом доложил о прибытии.

— Поедете со мной к командиру дивизии, — сказал Стрельников. — Через десять минут быть готовым!

— Есть через десять минут быть готовым! — откликнулся Петро.

«Значит, не за опоздание вызвал, — подумал Петро с облегчением. — Не станет комдив такими пустяками заниматься».

Но тревожное чувство не покидало его. Всю дорогу, пока ехали на «газике», он ломал голову, стараясь объяснить причину вызова к комдиву.

Командир дивизии, седой, могучего сложения полковник, собирался завтракать. В комнате, которая служила ему и рабочим кабинетом, и спальней, и столовой, бойкий красноармеец накрывал на стол, предварительно убрав с него карты, исчерченные цветными карандашами.

— Прибыл со старшим сержантом Рубанюком, Антон Антонович, — доложил Стрельников, входя запросто, без официального доклада.

Полковник, чуть прихрамывая, вышел из-за стола, на ходу снял очки. Несмотря на то, что в комнате было жарко от раскаленной докрасна чугунной печки, он был в меховой безрукавке, в валенках.

— Это и есть Рубанюк? — спросил он окающим волжским говорком.

Пристально взглянув на Петра, комдив протянул ему мягкую, теплую руку.

— Самарин! — позвал он, приоткрыв дверь. — А ну-ка, давай!.. Получил на своих орлов новое вооружение? — осведомился он, повернувшись к Стрельникову. И, заметив, что Петро стоит вытянувшись, коротко бросил — Садись, Рубанюк!

Петро отошел к стене, опустился на краешек продавленного кресла.

Полковник, тяжело дыша, прочищал проволочкой мундштук. Не дослушав Стрельникова, он снова обратился к Петру:

— Полушубочек сними, старший сержант. У меня тут натопили, архаровцы, дышать невозможно. И ты раздевайся, майор. Завтракали?

— Не пришлось, Антон Антонович.

— Стало быть, знал, хитрец, что у комдива пельмени на завтрак. Сознайся, знал?

— Откуда же знать, Антон Антонович!

Полковник, засмеявшись, погрозил ему пальцем и шагнул к капитану Самарину, вошедшему с папкой.

— Ну, что ж, — сказал он, надевая очки и снова проницательно оглядывая Петра, — заработал, орел, — получай!

Он выпрямился и торжественно произнес:

— В бою под Выковкой хорошо дрался, товарищ Рубанюк. Правительство награждает тебя высокой наградой! Орденом Красного Знамени.

Полковник протянул коричневую коробочку. Затем сам раскрыл ее, извлек поблескивающий золотом и эмалью орден и прикрепил к гимнастерке Петра. Он крепко тряхнул его руку и, щекоча усами, поцеловал.

Все было так ошеломляюще неожиданно и просто, что Петро забыл даже, как положено ответить. Словно в полусне он чувствовал, как ему пожимают руку Стрельников, капитан, еще кто-то.

Уже за столом, принимая от полковника стакан с водкой и осознав, что произошло, Петро отставил стакан.

— Э-э, орел! — запротестовал комдив. — У нас так не делается. Посуда чистоту любит.

— Дайте опомниться, товарищ полковник. Я никак не ожидал, — чистосердечно признался Петро..

Он благодарно смотрел на командира дивизии и Стрельникова. Ему казалось в этот момент, что нет такого — самого трудного — боевого задания, которого он не взялся бы выполнить. В его памяти вихрем пронеслись воспоминания о бое с немецким батальоном, как живой, возник перед глазами Прошка, подающий диски для пулемета.

— А Шишкарев? — быстро спросил Петро Стрельникова.

— Шишкарев награжден тоже, — сказал комдив. — Посмертно.

— Вот это правильно!

— Раз правильно, ты, голубок, пей, — сказал, чокаясь с ним, полковник.

Петро подождал, пока комдив, смачно крякнув, коротким движением опрокинул в рот свой стакан, и тоже выпил.

Хмель быстро обволакивал его сознание. Петро неуверенно поднялся.

— Разрешите мне, — произнес он, — заверить командование, что старший сержант Рубанюк оправдает в боях свое высокое воинское звание.

Полковник потер пальцами мясистый красный нос и добродушно заметил:

— Звание у тебя не такое уж высокое. По твоей хватке совсем не высокое. В командиры пора пробиваться.

Мы его на курсы собираемся послать, — сказал Стрельников. Как, Рубанюк, смотришь на такое дело?

Предложение командира полка застигло Петра врасплох, и он взглянул на Стрельникова с недоумением. Сейчас, в разгар боев за Москву, полку был нужен каждый человек, владеющий оружием, а ведь он, Петро, воевал не хуже других! Досадуя на командира полка, он сдержанно сказал:

— За доверие очень благодарен, товарищ майор. Получиться не плохое дело. А если мое желание вам интересно знать, то я откровенно скажу: обстановка такая на фронте… Нельзя мне с передовой уходить.

— Зря артачишься, старший сержант, — вмешался комдив. — Месяца полтора в курсантах походил бы — взвод дали бы. А то и роту. Зря…

К этому вопросу ни он, ни Стрельников больше не возвращались, но Петро спустя некоторое время негромко спросил у Стрельникова:

— С курсов этих, о которых вы говорили, товарищ майор, не пошлют меня в другой полк?

— Курсы при армии. Поучишься — заберем обратно. Да ты не беспокойся, раньше чем через месяц — два сами не отпустим.

Через час Стрельников довез Петра до ворот казармы и поехал дальше, на интендантский склад.

Петро испытывал потребность побыть наедине с самим собой. Сейчас о его награждении узнают друзья, потом он напишет Оксане. Как бы радовался батько, если бы можно было сообщить ему!