Вернадский - Рудольф Баландин

Они ходили в лес за грибами, вслушиваясь в лесные шорохи и птичьи песни, узнавая растения. Он радовался мелодиям лугов и лесов; подолгу рассматривал цветы, поднося их близко к лицу; по вечерам выходил с детьми в поле встречать появляющиеся на небе созвездия.

Звезды, разбросанные будто бы в беспорядке, выстраивались в группы, создавали точечные узоры, получали имена и приобретали прошлое — легендарное прошлое, выдуманное греческими пастухами и поэтами. Он смотрел в звездное небо широко открытыми глазами, и словно не было для него десятилетий жизни, и он снова был мальчиком, летящим среди звезд…

В еде Вернадские были неприхотливы: кислые щи, котлеты с кашей, клюквенный кисель (с годами Владимир Иванович стал избегать мясного; всегда терпеть не мог «внутренностей»: печенок, почек). Водки и вина не было вовсе.

Рано утром — в шесть часов — чашечка кофе, прогулка, работа; завтрак в полдень. В молодости он работал порой и ночью, но с годами ложился сравнительно рано — в десять — одиннадцать вечера; днем спал редко.

Он любил солнце. Летом в Вернадовке записал: «Я хочу иметь возможность жить где-нибудь, где тепло, где лучше природа, где больше лета и больше свободы». (Он, любитель солнца и тепла, стал инициатором научных работ в самой «холодной» области естествознания — мерзлотоведении.)

Свое внимание, доброе, уважительное отношение к детям он во многом распространял и на своих учеников. Чувствовал свою ответственность за их научную судьбу. Вел дискуссии и научные споры с ними как друг и коллега. Люди, впервые присутствующие на подобных спорах, удивлялись: академик, всемирно известный ученый увлеченно спорит с молодыми сотрудниками на равных!

Ничего странного тут не было. В науке для него не существовало ни чинов, ни авторитетов, ни молодежи, ни стариков. Ему были близки те, кто увлечён исканиями истины. Это объединяло ученых как бы в единое братство.

Успехам учеников он радовался не меньше, чем своим собственным. Гордился тем, что его ученик и крестник Я. В. Самойлов открыл в 1896 году новый минерал. (К сожалению, Яков Владимирович не всегда был искренним со своим учителем.)

Принимать экзамены у студентов он не любил: слишком часто бывали посредственные, а то и плохие ответы. Огорчался, встречаясь с равнодушием к науке, но ставил двойки неохотно.

Однажды попалась особо слабая группа студентов-медиков. Отвечали плохо, получив два десятка «неудов». По просьбе студентов ассистент попытался уговорить профессора пересмотреть оценки. Вернадский согласился, что был слишком строг, исправил двенадцать двоек и поблагодарил ассистента за добрый совет.

Когда дело касалось научных проблем, он указывал на свои ошибки, сообщал о своих новых выводах, не согласующихся с прежними. Так было, в частности, с проблемой происхождения впадины Тихого океана: сначала Вернадский принимал гипотезу Д. Дарвина, сына великого биолога, о происхождении этой впадины на месте отрыва Луны от Земли, но позже изменил свое мнение.

В молодости он огорчался отсутствием в своем характере честолюбия, стремления к успеху. Он не любил быть на виду, выслушивать хвалебные речи или аплодисменты в свой адрес. Ему вначале казалось, что безразличие к славе и поощрениям отчасти мешает ему упорно, целеустремленно проводить научные работы. Позже он перестал об этом думать.

Опыт его (и не только его) жизни показывает, что великих успехов в науке добивается тот, кто стремится не к ним, а к истине. Наука — не состязание талантов, а совместный труд. Судьи здесь требовательные: коллеги по творчеству, лучшие специалисты, а в ходе времени — новые поколения ученых. И если, как сказал поэт, «служенье муз не терпит суеты», служение науке — тем паче.

Вернадский научился (не сразу) рационально организовывать свое время, не отвлекаться на пустяки. «Меня мало интересуют многие мелочи жизни, — писал он своей жене (тогда ему было тридцать лет), — и я стремлюсь и стремился к умственной жизни — но ведь потому, что у нас «умственная» жизнь не есть только жизнь разума».

Он высоко ценил человеческую личность и всегда уточнял: свободную человеческую личность. Имея в виду не только внешнюю свободу, данную обществом, но и свободу внутреннюю, духовную, которую способен предоставить себе каждый человек, — свободу выбора жизненных целей, свободу быть искренним и честным перед самим собой и перед другими людьми.

Он с горечью и гневом писал об одном из своих знакомых, который «пожертвовал собой затхлому русскому мещанству с его отвратительными серенькими добродетелями».

Конечно, нельзя сводить всё к желанию человека, к его доброй и недоброй воле. Многое в нашей жизни совершается без нашего участия, а то и вопреки нашим стремлениям. Как писал философ — современник Канта — Иоганн Готфрид Гердер:

«Если бы я свёл всё в человеке к индивидууму, отрицал бы цель взаимосвязей между людьми и индивидуума с целым, то мне осталась бы непонятна природа человека и его история, так как ни один из нас не стал человеком лишь благодаря самому себе».

С первых лет жизни мы попадаем в сеть многообразных взаимосвязей, зависим от близких и далеких людей, от семейных отношений, «общественного климата», достигнутого уровня знаний. И всё-таки велика ответственность каждого из нас за свою судьбу. Мы способны не только сознавать себя, но и создавать свой характер, формировать свои способности, беречь и ценить свои таланты, которыми нас наверняка не обделила природа…

О том, что Вернадский особо ценил в людях, можно судить по его высказываниям, относящимся к людям очень разным.

«Безупречно честный, имевший убеждения, которые не менял в угоду времени… До конца своей жизни… остался верен идеалам своей молодости и прожил жизнь, сделав, что мог, для родной страны» (о Е. П. Старицком).

«Примат научной работы над всем, неуклонная и непрестанная творческая научная работа, искание истины как цель жизни и как цель академии, высокое понимание обязанностей ученого, с одной стороны, и, с другой, работа на пользу России и русского народа как в распространении знаний, так и в приложениях науки к жизни, — это был завет и Ломоносова, и Эйлера, и Бэра… Вся его жизнь была борьбой… Это была борьба свободной мыслящей человеческой личности, не подчинившейся давящим ее рамкам обыденности. Своим существованием и непреодолимым проявлением себя самой она будила кругом мысль, возбуждала новую жизнь, разгоняла сгущавшиеся сумерки… Она была проявлением вековой борьбы за свободу мысли, научного искания, человеческой личности» (об историке и философе С. Н. Трубецком).

«Мы оценили его только теперь… По обрывкам мыслей, незаконченным рукописям, записям наблюдений, наконец, ненапечатанным статьям или покрытым пылью забвения изданным сочинениям выковывается сейчас в сознании русского общества его облик — облик не только великого русского ученого, но и одного из передовых творцов человеческой мысли» (о М. В. Ломоносове).