Город Зверя - Майкл Муркок

— Что-нибудь не так? — спросил я.

— Не уверен, друг мой, — ответил он.

— Мне кажется, ты говорил, что Кенд-Амрид — безопасное место для нас.

— Я так думал, но мне неспокойно. Я не могу объяснить это чувство.

Его настроение передалось и мне, и в мозг стали закрадываться мрачные мысли.

— Я устал, — пожал плечами Хул Хаджи. — Мне кажется, что все дело в этом.

Я принял это объяснение, и мы пошли к воротам города, чувствуя себя немного менее встревоженными.

Ворота были открытыми, и никто не охранял их. Если жители настолько щедры душевно, чтобы позволять себе такое, то не возникает никаких затруднений найти у них помощь.

Хул Хаджи, однако, пробормотал что-то о том, что это необычно.

— Они народ не общительный.

Мы шли по безмолвным улицам. Высокие темные здания казались лишенными признаков жизни, словно декорации, возведенные на сцене для экстравагантной постановки — и сцена в данный момент была пустой.

Когда мы шли, наши шаги вызывали гулкое эхо. Хул Хаджи шел вперед, направляясь к центру города.

Немного позже я услышал еще что-то, кроме эха, и остановился, коснувшись ладонью руки Хула Хаджи.

Мы прислушались.

Тихие шаги, такие, какие издает человек, идущий в суконных шлепанцах или в сапогах из мягкой кожи.

Звуки донеслись до нас. Рука Хула Хаджи снова легла на рукоять меча.

Из-за угла появилась фигура, закутанная в черный плащ, закрепленный на голове в виде капюшона. В одной руке он держал букет цветов, в другой — белый плоский ящик.

— Приветствую тебя, — обратился я к нему в марсианском приветствии. — Мы — гости в вашем городе и ищем помощи.

— Какую помощь может оказать Кенд-Амрид человеческому существу? — мрачно пробормотал закутанный в плащ человек, и в голосе его не было ни единой вопросительной ноты.

— Мы знаем, что ваш народ практичен и полезен, когда речь заходит о машинах. Мы думали… — Заявление Хула Хаджи оборвал странный смех закутанного в плащ незнакомца.

— Машина! Не говорите мне о машинах!

— Почему же это?

— Не спрашивайте ни о чем! Покиньте Кенд-Амрид, пока можете!

— Почему нам не следует говорить о машинах? Ввели какое-то табу? Народ теперь ненавидит машины? — Я знал, что в некоторых обществах Земли страшились машин, и общественное мнение отвергало их, поскольку в них видели бесчеловечность, и упор на машинизацию заставлял некоторых философов обеспокоиться, что человеческие существа могут стать в перспективе слишком искусственными. На Земле, я, как ученый, сталкивался иногда с такой позицией на вечеринках, где меня обвиняли во всех смертных грехах из-за того, что моя работа имела отношение к ядерной физике. Я гадал: не довели ли жители этого города подобные взгляды до воплощения в жизнь и не запретили ли машины, поэтому решил задать такой вопрос.

Но человек в плаще снова засмеялся.

— Нет, — ответил он, — жители города не ненавидят машины, если они не ненавидят друг друга.

— Твой ответ невразумителен, — нетерпеливо бросил я. — Что случилось? — Я начал думать, что первый встреченный нами человек в Кенд-Амриде оказался сумасшедшим.

— Я же вам сказал. — Он быстро огляделся по сторонам, словно нервничал. — Не задерживайтесь здесь, чтобы выяснить, что случилось. Покиньте Кенд-Амрид сейчас же. Не оставайтесь ни на секунду дольше. Этот город проклят!

Наверное, нам следовало бы послушать его совета, но мы не послушались. Мы принялись спорить, и это оказалось в известном смысле ошибкой, о которой нам пришлось потом пожалеть.

— Кто ты? — спросил я. — Почему ты единственный, кто в это время разгуливает по улицам?

— Я врач, — ответил он, — или был им!

— Ты хочешь сказать, что тебя исключили из гильдии врачей? — предположил я. — Тебе не позволяют заниматься практикой?

Снова бесконечно горький смех — смех на грани безумия.

— Меня не исключили из нашей гильдии. Я просто больше не врач. В наше время я известен, как Обслуживатель Типов Третьей Градации. Эти Типы Третьей Градации — человеческие существа! — Слова эти перешли в крик страдания. — Я был доктором — все мое образование побуждало меня сочувствовать своим пациентам. А теперь я, — зарыдал он, — механик. Моя работа — осматривать человеческие машины и решать, можно ли заставить их функционировать с минимальным уроном. Если я решаю, что их нельзя заставить работать таким образом, то должен обозначить их для отправки в лом, а части пойдут в банк для использования в здоровых машинах.

— Но это же чудовищно!

— Это чудовищно без всякого “же”, — тихо отозвался он. — А теперь вы должны немедленно покинуть этот проклятый город. Я и так слишком много сказал.

— Но как же возникло такое положение? — настойчиво спросил Хул Хаджи. — Когда я в последний раз был в Кенд-Амриде, жители показались мне обыкновенным, практичным народом — тускловатым, может быть, но это все.

— Есть практичность, — ответил врач, — и есть человеческий фактор в человеке, вместе они означают Человека. Но дайте одному фактору поощрение, а другой зажимайте, и вы получите одну из двух крайностей — с точки зрения человечности.

— И какие же они? — спросил я, заинтересовавшись этим вопросом.

— Вы получите либо Зверя, либо Машину, — просто ответил он.

— Мне кажется, это примитивное представление, — заметил я.

— Так оно и есть. Но мы имеем дело с обществом, ставшим сверхупрощенным, — сказал он, понемногу оживляясь, когда разговор зашел на эту тему, бросая, однако, нервные взгляды направо и налево по улице. — Здесь поощряют Машину в Человеке и, если вам угодно, поощряли именно глупость Зверя — ибо Зверь не может предвидеть, а Человек может. Зверь в Человеке приводит его к созданию машин для своего благополучия, а Машина многое добавляет сперва к его удобствам, а потом к знаниям. В здоровой семье все это относительно быстро разрешилось бы само собой. Но народ Кенд-Амрида слишком многого лишил себя. И теперь Кенд-Амрид стал нездоровым местом.

— Но должно быть что-то, вызвавшее это. Должен быть какой-то фактор, который ввел в Кенд-Амрид это безумие, — сказал я.

— В Кенд-Амриде правят Одиннадцать, ни один человек не доминирует. Диктатор, сконцентрировавший в себе всю власть, существовал во все века — если только не верны рассказы о бессмертных шивах.

— Ты говоришь о смерти, — сказал я.

— Да. И смерть в Кенд-Амриде — одна из самых ужасающих.

— Какова же она?

— Болезнь — напасть. Диктатор-Смерть принес страх, а страх привел Одиннадцать к их доктрине.