Гражданская война в России: Записки белого партизана - А. Шкуро

Складывалась особая конституция отряда: офицеры, сам начальник отряда в боях командовали, держали боевую дисциплину, вели все боевые учеты. Но к моменту решения всех дел общего характера призывался к участию весь народ отряда и старики.

К старикам Шкуро, по его собственному признанию, обращался довольно часто.

— Как, господа старики? — спрашивал он. И старики высказывались. К их авторитету Шкуро обращался для сдерживания массы отряда от грабежей, насилий и прочего.

Сложные чувства владели мною, когда пришлось сидеть за общей трапезой с офицерами отряда. Лица перед нами — такие простые и такие близкие кубанские лица, что и нужды их, и горести, и радости также были близкие и простые. И когда наступил момент и стало ясно, что нужно какими-то словами приветствовать этих простых людей, в неведении совершавших геройство, то как-то сами собою подобрались образы о делах, прославляемых в песнях, и о том, что говорится в сказках.

II

Елисеев Ф.И. В стане белых войск*

В тот же день был приказ губернатора, генерала Уварова: «Всем господам офицерам зарегистрироваться завтра же в управлении губернатора».

Нас явилась не одна сотня. Все откликнулись с большим порывом. Зарегистрировавшись, иду в «казачий штаб», к своим. Он помещался в той же гостинице, только на втором этаже. И только что поднялся в длинный коридор, как слышу громкое радостное восклицание: «Федя! — и попадаю в крепкие объятия подъесаула Саши Мельникова, однокурсника по Оренбургскому казачьему военному училищу выпуска 1913 г. и сослуживцу: мы оба служили молодыми хорунжими в 1913—14 гг. в 1-м Кавказском полку в Мерве Закаспийской области. Да не только сослуживцу, но мы с ним и хорунжий Ваня Малиновский, наш сверстник по Николаевскому училищу, вместе снимали квартиру в три комнаты. Душа в душу жили целый год, но с объявлением войны в 1914 г. он был назначен во 2-й Кавказский льготный полк на Западный фронт. И это сейчас с ним у меня «первая встреча с тех пор».

— А мы получили сведения, что ты расстрелян после Кавказского восстания, — радостно кричит он на весь коридор, тут же хватает меня за руку и тянет куда-то, чтобы представить меня «атаману Шкуро».

— По совпадению, войсковой старшина Шкуро в это время с кем-то вышел из своего номера гостиницы. Саша громко и очень похвально аттестует меня ему со всех положительных сторон, Шкуро приятно улыбается, безо всякого начальнического фасона дает мне руку и быстро, весело говорит:

— Вы, конечно, к нам, к нам?!

Я также радостно улыбаюсь, немедленно же даю свое согласие поступить в строевые ряды атамана Шкуро, и он куда-то спешно уходит по делам.

Узнал ли меня Шкуро, не знаю. 4 марта 1910 г. я прибыл в Екатеринодар на собственном коне и зачислен был охотником в 1-й Екатеринодарский кошевого атамана Чепеги полк рядовым казаком на правах по образованию 2-го разряда. Мне было 17 лет от роду. 6 мая того же года на призывной джигитовке учебной команды и лучших наездников от сотен я получил первенство и наказным атаманом генералом Бабычем был награжден серебряными часами с надписью на крышке: «За наездничество и джигитовку». На репетициях и на самой джигитовке среди офицеров полка я видел и хорунжего «Андрия Шкура», как называли его казаки. Потом видел его несколько раз в городе, отдавая ему честь «как нижний чин». О нем и тогда среди казаков ходили целые легенды о его веселом времяпрепровождении, но не только без критики, но с похвалой за его щедрость к казакам и доброе к ним отношение. Теперь это была первая встреча с ним с тех пор. Он почти не переменился внешне.

Проводив Шкуро, Саша затащил меня в свой номер гостиницы и пылко рассказывал о походе, о Шкуро. Он у него самое доверенное лицо с самого начала восстания. Сам Шкуро много раз упоминает имя есаула Мельникова в выпущенной им книге «Записки белого партизана». Шкуро взял его с собой и в Тихорецкую, для своего доклада Кубанскому Краевому правительству и с ним прислал приказание полковнику Слащову: «Взять Ставрополь».

— Мы Андрея Григорьевича титулуем «атаманом», потому что в отряде, кроме хоперцев и лабинцев, есть две сотни терских казаков.

На мое удивление мой друг с улыбкой отвечает:

— Андрею Григорьевичу это очень нравится — быть как бы «Кубанско-Терским атаманом».

Шкуро предложил ему сформировать партизанский отряд в две сотни казаков.

— Прошу тебя, Федя, к себе на должность командира сотни.

Я дал согласие.

Мельников окончил в Кубани гимназию. В военном училище он был солистом юнкерского хора, музыкант, хорошо учился, отличный строевик и душа-товарищ среди кубанских юнкеров в Оренбургском казачьем училище. Мы очень дружили там. В лагерях 1913 г. мы разбирали офицерские вакансии по полкам, Я оканчивал училище портупей-юнкером, а он юнкером 1-го разряда, по баллам следовавшим за мной. Все юнкера не лукавили и откровенно говорили между собою, в какой полк кто хочет взять вакансию. Многие хотели выходить офицерами в один и тот же полк.

— Ты в какой полк хочешь выйти, Саша, — спросил я его. А он посмотрел на меня, засмеялся и произнес:

— В тот полк, Федя, в который и ты, и ни в какой другой.

И вот теперь, после четырех лет разлуки на войне, мы сидим в его номере гостиницы и говорим, говорим. Он казак Баталпашинской станицы. Его отец был директором гимназии и в этом их восстании был расстрелян красными. Он озлоблен против них и горит местью.

В тот же день в Ставрополь вошел 1-й Черноморский полк под командой полковника Н.И. Малышенко.

Широченная площадь верхнего базара между гимназией и духовной семинарией стала главным центром всех военных радостных событий в городе. Она всегда исключительно оживлена полупраздничным народом. На ней сейчас очень много казачьих подвод из ближайших станиц около Ставрополя и конных казаков. Оказывается, формируется 1-й Кубанский полк по мобилизации, потому и прибыли казаки. Его формирует войсковой старшина Фостиков. В нем я узнаю своего старого знакомого по Турецкому фронту, сотника Михаила Архиповича Фостикова, тогда полкового адъютанта 1-го Лабинского полка. Он дружески жмет мне руку и приглашает в свой полк на должность командира сотни. Я благодарю его, но поясняю, что уже занят, состоя в отряде Шкуро.

— Очень жаль, так мало теперь кадровых офицеров, — печалуется он. Оказывается, что он такжескрывался в Ставрополе, поэтому и не удивлен моему странному костюму..

За три с половиной месяца после нашего неудачного восстания против красных я переменил много мест жительства, а в Ставрополе и квартир.

О том, что красные расстреляли нашего отца, я узнал только через два месяца, как и наша семья узнала, что я жив, также через два месяца. Горе семьи было неописуемое. Я хотел, я должен был повидать могилу отца и поклониться праху его. А также должен был повидать и успокоить 70-летнюю старушку-бабушку, 50-летнюю вдову-мать и трех сестренок-гимназисток, старшей из коих, Надюше, шел 15-й год. Кроме того, я был гол, как сокол. Без денег и в неизвестном наряде с чужого плеча. На мне не было ничего военного. Я запросто представился Шкуро и рассказал все об этом. Он понял и дал мне три дня отпуска в свою Кавказскую станицу. Удостоверение личности и о командировке подписал начальник отряда полковник Яшин, очень любезно принявший меня в своем кабинете, в здании гимназии на верхнем базаре. И только летом 1919 г., встретив его в Екатеринодаре на улице, я узнал, что это был прославленный в Крыму генерал Слащов. Оставив свою супругу в Кисловодске, он взял псевдоним «Яшин» от своего имени Яков, чтобы не подвести свою супругу своим участием в походе Шкуро.