Миры Роджера Желязны. Том 20 - Роджер Желязны

Я допил вино, и Бенедикт кивком указал мне на бутыль, почти уже пустую. Ему пришлось достать из сундука непочатую, после чего мы налили по-новой. Я глотнул. Вино было явно получше, чем в первой бутыли. Видно, из его личных запасов.

— Во дворце, — продолжал я, — мне пришлось отправиться в библиотеку, где я отыскал колоду Таро. Но прежде чем я успел что-либо сделать, явился Эрик, и мы бились с ним прямо в библиотеке. Я сумел ранить его и понял даже, что смогу прикончить, когда к нему подоспела помощь, и я был вынужден бежать. Я успел связаться с Блейзом, и тот укрыл меня в Царстве Теней. Остальное ты, должно быть, знаешь из собственных источников. Мы с Блейзом объединились, попытались атаковать Амбер и проиграли. Блейз упал с Колвира. Я бросил ему свою колоду Таро, он успел поймать ее на лету. Насколько мне известно, тела его не нашли. Лететь к подножию долго, хотя прилив тогда был высоким. Не знаю, жив он или нет.

— И я тоже, — отозвался Бенедикт.

— Меня заключили в тюрьму, а Эрик прихватил для себя корону. Несмотря на слабые возражения, меня заставили присутствовать на коронации. Я все-таки сумел примерить корону себе на голову, прежде чем этот ублюдок — в генеалогическом смысле, конечно — вырвал ее у меня и возложил на собственную голову. А потом он велел ослепить меня и заточить в темницу.

Наклонившись вперед, Бенедикт внимательно изучал мое лицо.

— Да, — сказал он, — я слыхал об этом. И чем же они это сделали?

— Раскаленным железом. — Я непроизвольно вздрогнул и подавил желание прикрыть глаза руками. — К счастью, я скоро потерял сознание.

— И глаза были действительно выжжены?

— Да. По-моему, так.

— Сколько же времени потребовалось на регенерацию?

— Я смог видеть примерно через четыре года, — ответил я. — Теперь зрение постепенно возвращается в норму. Значит, на все ушло около пяти лет.

Бенедикт откинулся назад, вздохнул и слабо улыбнулся.

— Слава Богу, — сказал он. — Теперь у меня есть некоторая надежда. Время от времени наши родственнички теряют некоторые анатомические части, правда, с регенерацией оных, но мне-то прежде не доводилось терять ничего существенного.

— Что говорить, — ответил я, — полный реестр впечатляет. Иногда я освежаю его в памяти. Куски и кусочки… И у наших, и у меня: пальцы на руках и ногах, мочки уха и прочее. Я бы сказал, что у тебя есть все основания надеяться. Процесс идет недолго. И хорошо, что ты одинаково владеешь обеими руками, — добавил я.

Улыбка то появлялась на его лице, то исчезала. Он приложился к чаше. Нет, он не собирался рассказывать мне о своих делах.

Я сделал еще глоток. Рассказывать ему о Дворкине мне не хотелось. Дворкина я намерен был приберечь как козырь — на крайний случай. Пределов силы его мы не знали, но он явно сошел с ума. И все-таки им можно было управлять. Хотя даже папаша когда-то начал бояться его и упрятал подальше. О чем же Дворкин говорил мне тогда в камере? Папаша заточил его, когда он объявил, что открыл способ уничтожить Амбер. Если эти слова не бред сумасшедшего и именно они явились причиной заключения Дворкина, значит, папаша повел себя куда благороднее, чем поступил бы я, случись мне оказаться на его месте. Оставлять Дворкина в живых было слишком опасно. С другой стороны, папаша пытался вылечить его. Дворкин говорил о врачах, которых он распугивал и уничтожал, обращая на них свою мощь.

Я помнил его мудрым и добрым стариком, преданным моему отцу и всей семье. Поднять на него руку было трудно, пока оставалась надежда. Дворкина заключили в место, откуда нельзя было бежать. И все-таки, соскучившись, он легко вышел оттуда. Амбер — не Царство Теней, в нем нельзя ходить, как мы ходим по отражениям, и то, что сделал Дворкин, покинув свою камеру, просто не укладывалось у меня в голове, — должно быть, это было как-то связано с колодой карт. Пока он еще не вернулся к себе, я уговорил его выпустить меня из камеры, и рисунок его перенес меня к маяку на Кабре, где я немного пришел в себя, а потом отправился в плавание, приведшее меня в конце концов в Лоррен.

Насколько я понимал, вся наша семейка всегда обладала особыми способностями, Дворкин только изучал их, а потом обобщил свои знания, создав Огненный Путь и колоду Таро. Он часто пытался обсудить с нами эти вопросы, однако большинству наших эти разговоры казались слишком абстрактными и скучными. Черт побери, мы всегда были слишком практичны. Этим вопросом интересовались разве что Брэнд и Фиона. Я почти позабыл о ней. Иногда Фиона слушала тоже. И папаша… Он вообще знал ужасно много, но помалкивал. Времени на нас у него не хватало, и мы немного знали о нем. Должно быть, в основах он разбирался не хуже Дворкина. Разница заключалась в том, как они использовали знания. Дворкин был художником, а кем был папаша, я так и не понял. Ни с кем из нас он не сближался, хотя назвать его черствым отцом тоже нельзя. Когда ему случалось заметить кого-нибудь из нас, он тут же осыпал подвернувшееся чадо подарками и развлечениями. Но воспитание наше доверил придворным. Мне кажется, он просто терпел нас как неизбежное последствие своих увлечений. И я, в сущности, удивлен, что семейка не столь велика, как могла бы быть. Тринадцать живых детей и еще двое братьев и сестра, мертвые ныне, — и это за пятнадцать веков его любовной активности. Я слыхал, правда, еще о нескольких, что жили задолго до нас… Никто из них не уцелел. Не столь уж впечатляющий итог для похотливого владыки. Правда, и среди нас излишне плодовитых не было. Как только мы обучались заботиться о себе и передвигаться в Царстве Теней, отец сразу же отправлял нас туда, подыскивая такие местечки, где мы жили бы спокойно и счастливо. Так и я попал в тот Авалон, которого теперь уже не было. Насколько я знал, о происхождении папаши знал лишь он сам. Я никогда не встречал таких, кто помнил бы те времена, когда Оберона не было. Странно? Не знать, откуда родом собственный отец, когда для того, чтобы удовлетворить любопытство, у тебя были столетия? Увы, он был скрытен, проницателен и всемогущ… и мы тоже — но уже в известной мере. Он хотел, чтобы мы благоденствовали и были довольны, однако… так, чтобы ничьи способности вдруг не составили угрозу его собственной власти.

Чувствовалась в отце, по моему мнению, какая-то неуверенность, какая-то непонятная осторожность, когда речь заходила о нем и давнем прошлом. Вряд ли он мог представить себе, что когда-нибудь перестанет править в Амбере. Иногда, в шутку, отец начинал ворчать об отречении, но мне всегда казалось, что делает он это специально — чтобы выяснить, кто и как станет на то реагировать. Он вполне понимал, к чему приведет его уход от дел, но все не верил, что такое возможно. А всех его обязанностей, дел и тайных обязательств не знал никто из нас. И сколь пресной ни казалась такая мысль, во мне почему-то крепло убеждение, что на самом деле никто из нас не пригоден для трона. Не раз хотелось мне обвинить папашу в некомпетентности, но, к несчастью, я слишком долго был знаком с Фрейдом, чтобы не усматривать в этом личные мотивы.