Дорогой чести - Владислав Глинка

— Стоит ли?

— А как же! Молодец, хитрость чисто казацкую показал…

И опять с рассветом потянулись в обратный путь. За конным строем в двух фурах стонут на ухабах раненые драгуны и казаки, дальше, окруженные конвоем, скрипят еще фуры. В них набилось больше сотни пленных, среди которых также немало раненых. А на берегу безымянного озерка, близ села Степановичи, желтеют свежие песчаные насыпи — могилы русская и французская.

В Невеле ждал Непейцына пакет, присланный с нарочным. В нем лежали подорожная и отпускное свидетельство, в котором значилось, что «командир сводно-драгунского дивизиона подполковник Непейцын отпущен из штаба 1-го пехотного корпуса в Санкт-Петербург по собственной надобности, сроком на один месяц, по 25 октября сего 1812 года». В приложенной к казенным бумагам записке Довре желал доброго пути и посылал поклоны дамам верещагинской семьи.

Как горе в неделю может сломить человека! Вместо краснощекой, плотной Аксиньи Непейцын увидел темноликую, исхудавшую, поникшую под черным платком вдовицу. Сдал и Моргун — еще сгорбился и вовсе оглох на одно ухо. Оба со слезами припали к Сергею Васильевичу. Едва оторвался, пообещавши, что после войны будет с ними. Повернулся и увидел Филю с Ненилой, еще двух стариков, тоже заплаканных и тянувшихся к нему.

— Вместе в Луки? — спросил Сергей Васильевич.

— Нет, мы там пока мастерскую закрыли, — отвечал Филя. — Солдатами город полон, кому столярное заказывать?..

— И то хорошо, что есть кому в сем доме пожить, — одобрил Непейцын. Но тут же задумался и спросил: — А не согласишься ли, Филипп Петрович, со мной в Петербург поехать?

— Коли надобен, так отчего же?

— Очень надобен, — ответил Сергей Васильевич, думая, что, когда вернется в армию, Филя может остаться около Сони с тетушкой и куда понадобится их отвезет. — Так собирай, Ненилушка, мужа. Завтра едем. Ермоша, подбери-ка правую пристяжную посильней…

Этот вечер провел, запершись в дяденькиной комнате. Бревенчатые стены, пролинеенные зеленоватым мхом конопатки. Книги, стол, постель. На стене те сабли и пистолеты, что увидел далеким весенним утром в кибитке… «Ах, дяденька, будет ли кто меня так поминать, как я вас поминаю? Рука не поднимается что-нибудь здесь тронуть, а ведь надо деньги сыскать, взять в Петербург на случай».

По-осеннему пожелтела трава на Купуйском погосте, вокруг свежих могил, в которые рядом легли два человека, никогда друг друга не видевшие. На одной поставлен крест, другая — пустой земляной холмик. Позванный Филей священник на просьбу Непейцына отслужить панихиду по новопреставленным болярам Семену и Андрею, залопотал испуганно:

— Супостата нашего никак не могу-с поминать, ваше высокородие! Только от уважения к покойному Семену Степановичу схоронил иноверца тута, да и то не быть бы в ответе. Дьякон у меня таков доносчик.

— Полноте, батюшка, французы не язычники. Пленных всегда с воинской почестью хоронят, панихиду полковые попы служат.

— Не знаю-с, не знаю-с, как и быть…

— А так, что к обратному моему проезду надо второй крест поставить. Вот за него и за панихиду вам награждение.

В Луках остановились кормить лошадей на дворе Филиного домика, в который впустил для присмотра вдову своего подмастерья. У нее присели закусить, когда прибежал почтмейстер Нефедьев.

— Ах, батюшка, ох, герой наш! — кудахтал он. — Да что ж тут в тесноте? Прошу ко мне отзавтракать. И предводитель с городничим счастливы будут поздравить. Как же, на всю Россию прославились!

— Да о чем вы, Иван Макарьевич? — недоумевал Сергей Васильевич.

— Всегда были скромны, всем готов свидетельствовать скромность вашу. Так прикажите Филиппу, когда коней откормит, к дому моему подать, а сами, тут близенько…

— Да зачем же я к вам пойду? Я уже закусил и, право, очень тороплюсь в Петербург, мне каждый час дорог.

— Ох, батюшка, нехорошо старых знакомых не уважить, жена там хлопочет. Я понимаю, как лестна нонешняя знаменитость ваша…

— Что вы городите? Какая знаменитость? — вскипел Непейцын.

— Так неужто ж за битвами и не читали? Вот, вот же… Э! нет, дайте прежде слово у меня позавтракать.

— Да полно вам! Будете приставать, я и читать не стану! — окончательно рассердился Сергей Васильевич.

— Ну, вот-с, прошу. — И почтмейстер подал изрядно измятый листок прибавлений к «Петербургским ведомостям», в котором повествовалось о бое у Козьян со многими похвалами храбрости Родионова и Непейцына — только они двое и были названы.

— Оно, конечно, приятно, — сказал Сергей Васильевич, — но рядом с занятием Москвы французами такое малое дело что значит?..

— Однако и сие прискорбное событие, — возразил Нефедьев, — превратилось уже в пиррову победу благодаря великой жертве россиян, в веках нас прославящей.

— Какая победа, какая жертва? — развел руками Непейцын.

— Да как же! Вы, видно, и того не знаете, что Москва горит, что Наполеон в Кремле укрылся, а шайки его обречены на голод. Губернатор тамошний Растопчин пожарные трубы вывезть приказал и со всех концов город подожгли сами жители. О герои! О российский народ! Что подвиг Сцеволы перед вами?

— И об этом тоже в «Ведомостях» писано?

— Да конечно же! Пожалуйте ко мне — и прочтете. Жена с закуской нас ждет, тут ведь рядом.

— Ну, идемте, — сдался Сергей Васильевич и подумал, беря фуражку: «Эх, дяденька, зачем не дождались таких вестей!..»

В Петербург въехали под вечер на восьмые сутки пути, накрепко заморив тройку.

«Неудобно столь поздно являться, — думал Непейцын, — но как не увидеть сегодня Соню? И притом не одна живет, с тетушкой…»

От заставы тащились шагом, и когда подъехали наконец к домику на Песках, только за окнами гостиной горела одна свеча.

Можно ли описать счастье человека, на грудь которого припадет любимая, не ждавшая его появления? Немало прошло минут, пока Сергей Васильевич ослабил руки, охватившие Сонины плечи, и отнял губы от ее лба и глаз, из которых бежали слезы.

— Как тетушка? — спросил он наконец.

— Третья неделя пошла, как схоронили.

— Какого числа?

— Пятнадцатого…

— В канун дяденькиных похорон.

— И он тоже?

— Да, не вынес, что в Москву французы вошли.

— И ее та же весть доконала. Все спрашивала: «Иверскую-то вывезли?» А я сама не знала, хоть говорила, конечно, будто все святыни увезли… Вот и Маркелыч пришел поздороваться…

Отпустил с сожалением ее плечи, оторвал глаза от лица. Опершись обеими руками на палочку, музыкант спросил радостно:

— Венчаться прибыли?

— Как барыня твоя захочет, — ответил, обнимая его, Непейцын.

— Не откладывайте, сударь, хоть ноне шаферов и трудновато сыскать, — подал совет музыкант и поплелся к двери.

— Играет еще? — проводил его глазами Сергей Васильевич.

— Мало. На руки жалуется, что не слушаются. Но сядет рядом, когда играю, и поправляет, будто учитель, — улыбнулась она.

Вошел Федор с дорожными вещами и, ловко подскочив, чмокнул Софью Дмитриевну в ручку.

— Ежели не возразите, то в прежней тетушкиной вас поместим, — сказала она. — Там все переставим и постель другую…

— Зачем вам тревожиться? Федор сделает, только укажите.

— Нет, нет, вы тут посидите, пожалуйста. Федя, бери свечу, я Сергею Васильевичу канделябр зажгу.

Опустился на знакомый диван, на то место, где три месяца назад Соня плакала у него на плече, откинулся усталой спиной на мягкую волосяную подушку и вдруг встревожился: «Да что ж мы делаем? При тетушке сошло бы, при старшей-то родственнице, а теперь, когда Соня одна, вовсе негоже… Значит, в гостиницу сейчас сбираться ночью, плутать где-то?.. Ах, боже мой, не все ли равно, кто что скажет? Ведь и знакомых у нас нет почти. А здесь так хорошо… Или я бессовестный, что счастлив, когда дяденьки нет на свете? Но что же делать, если мне около Сони радостно, несмотря на истинное горе? И у ней горе, а она же улыбнулась давеча…»

Долго сидели они в тот вечер. Давно затих и остыл самовар, который Софья Дмитриевна не велела убирать. Заснули свои и приезжие. До гостиной явственно доносилось похрапывание Фили, которого положили в одной комнате с Сергеем Васильевичем. Замерли и городские звуки за окнами, а они все пересказывали друг другу, что произошло за три месяца. Сонина повесть была короткой — почти вся о болезни и смерти Марии Кондратьевны, которая догорала без страданий, в полном сознании.

Перед началом своего рассказа Сергей Васильевич пообещал, что завтра съедет: без тетушки неприлично ему здесь оставаться.

— Делайте, как сочтете лучше, — ответила Соня. — Я об этом, признаться, только тогда вспомнила, когда комнату приготовили и поздно стало вам куда-то перебираться… Так правда ли в «Ведомостях» печатано, что вас в три раза меньше было?