Война самураев - Кайрин Дэлки

Сигэмори поспел в Нисихатидзё только к вечеру. Прибыл он безоружным, в одежде придворного, и войска с собой не привел, зато привел сына и наследника Корэмори, юношу четырнадцати лет.

— Как это понимать? — вскричал Киёмори. — Где твои люди? Разве не слышал, что в стране смута?

— Смута? — спокойно переспросил Сигэмори. — Не слишком ли громкое слово для личного дела, отец?

— Личного дела?!

— Ни повелений, ни вызовов из государева дворца, из То-Сандзё и от Государственного совета не поступало, а раз так — дело это сугубо личное. Я пришел справиться о благополучии дайнагона Наритики, которого, как я слышал, здесь держат в неволе. Если ты помнишь, моя жена доводится ему младшей сестрой, а этот мальчик — племянником. Поговорим после. Сперва я должен повидать Наритику. — Тут Сигэмори вышел, забрав сына, и начал осматривать дом, разыскивая советника.

Киёмори скрепя сердце велел одному из воинов показать, где содержится пленник.

— Как только закончат, приведите сына ко мне в Большой зал.

Он надел поверх облачения панцирь и наручи, про себя размышляя: «Как смеет мой сын говорить со мной в таком тоне? Что на него нашло? Или он совсем забылся? Может, мой воинственный вид убедит его во всей тяжести положения».

Однако, когда Сигэмори и Корэмори препроводили в приемный зал, где их ждал отец и дед, стало ясно, что все его старания пошли прахом. Сигэмори глянул на него с полуприкрытой неприязнью и недоверием, а в глазах Корэмори стоял болезненный укор.

— Как видишь, — произнес Киёмори, — Наритика еще жив.

— Едва. Он говорит, твои люди над ним издевались.

— Я хотел услышать, почему он злоумышлял против нас, — жестко бросил канцлер и, повернувшись к Корэмори, добавил: — Что бы ты ни чувствовал к своему дяде, пойми: он наш враг.

Сигэмори похлопал сына по плечу.

— Ступай, подожди меня в карете. Мальчик тихо выбежал за дверь.

— Стало быть, ты и внука взялся настраивать против меня? Вместо ответа Сигэмори молча прошел в другую часть зала и сел там.

— Думаешь, Наритика и иже с ним пощадили бы твою жизнь, — продолжал Киёмори, — ради вашего родства? Пощадили бы Корэмори, удайся им этот заговор?

— Этот «заговор», — тихо ответил Сигэмори, — не более чем слова одного запуганного человека. А к ним — признания злоязычного чернеца и Наритики, вырванные под пыткой.

— По крайней мере чернец получил по заслугам. Моими стараниями.

— Об этом меня известили, — сказал Сигэмори.

— И ни один Тайра не пострадал. Однако ты меня не думаешь благодарить.

— Не уверен, что такое вообще могло случиться.

— Наритика запасал оружие! Это ли не доказательство?

— Запасал, так как монахи Энрякудзи угрожали нападением. Разумеется, Наритика должен был проявить предусмотрительность во спасение господина, отрекшегося императора. Это не повод кидаться на тени.

— Что я слышу? Неужели ты упрекаешь меня за ретивость? — Киёмори натянуто рассмеялся. — Вспомни себя перед первой битвой в годы Хогэна! Лет тебе тогда было не больше, чем Корэмори, зато доблести хватало на десятерых! И ты же корил меня, когда я не решился броситься в бой против Тамэтомо. Ну, вспомнил?

— Тогда я был еще ребенком.

— Ты был воином. А как блестяще ты выглядел во время Хэйдзи, когда пожелал сражаться со мной против Ёситомо и Нобуёри… В доспехе Каракава, впервые командуя войском… Как ты сиял! Я подумал тогда, что ты лучший из нас. Что ты станешь славнейшим из Тайра, живших доселе. А как я сожалел, зная, что трон перейдет моему безвестному внуку, когда он мог стать твоим!

— Не говори так, отец! — воскликнул Сигэмори. — Послушан: если б оружие, которое якобы собирал Наритика, обратили против Тайра. я стоял бы сейчас рядом с тобой — в броне, с мечом наготове. Но ведь ты казнишь без вины и следствия!

— Эти люди поносили наш род!

— Разве это деяние, заслуживающее смерти? Сначала ты посылаешь юнцов избивать всех, кто дурно о нас обмолвится, а теперь взялся рубить головы?

— Да, если в этом есть надобность! Даже не верится, что наше доброе имя тебя так мало волнует!

— А мне не верится, — сказал Сигэмори в сторону, — что ты вправду надеешься сохранить его подобными мерами.

— Нас уважают.

— Леще боятся и ненавидят. Порой… порой, отец, я стыжусь назвать себя Тайра.

— Не смей так говорить! — возопил Киёмори.

Он вскочил и бросился на Сигэмори с намерением ударить, но вовремя осадил себя и просто встал напротив, глядя сверху вниз.

— Кем ты стал? — произнес наконец Киёмори. — Когда-то ты был лучшим из наших бойцов. Когда-то тебя никто бы не назвал мягкотелым. Теперь ты предпочитаешь доспехам наряды вельмож и придворных, перенимаешь их трусливые, упаднические манеры. — Киёмори приподнял конец парчового рукава сына и с презрением бросил.

— А как же ты, отец? Взгляни на себя! Ты обрядился монахом, дал обет послушания, запрещающий в числе прочего убийство живых существ, а сам носишь доспех поверх облачения.

— Монахам Энрякудзи это не возбраняется, — парировал Киёмори.

— Они всем известные дикари и задиры, — сказал Сигэмори. — Жаль, ты не видел их у ворот Тайкэнмон — как они голосили и потрясали нагинатами. А посыпались стрелы, тотчас, побежали, поджав хвосты, словно побитые псы. Достойный пример для подражания, нечего сказать…

— Не смей так со мной разговаривать! — прогремел Киёмори. Он повернулся к сыну спиной и пошел в другой конец комнаты.

— Да, я ношу одеяние вельможи, — продолжил Сигэмори. — Я не нарушаю Пяти запретов и стараюсь блюсти Пять постояиств, а то, что видел и пережил, многому меня научило. Помню, в смуту Хогэн были казнены многие заговорщики, и что же — бунты прекратились? Отнюдь: через каких-то два года наступил мятеж Хэй-дзи. Ты же готов казнить за куда меньшее зло. Как это может помочь делу? Ты сам готовишь почву для будущих распрей. Наступают Последние дни закона, а уже столько непоправимого сделано! Слишком часто людей стали обрекать на смерть. Мы потеряли мудрого Синдзэя и многих других. Я так мыслю: чтобы восстановить в Хэйан-Кё мир, нам следует заботиться о чем-то превыше нужд семьи или рода. Не должно день и ночь уповать на малейшую милость или поблажку, не должно потакать всякой прихоти или желанию. Люди должны думать о том, что лучше для государства, для достойной жизни.

— Тот, кто забывает о семье и роде, — проворчал Киёмори, — яйца выеденного не стоит.

— А.еще надо помнить, — сказал Сигэмори, — что наш клан есть лишь малая часть государства, как один цветок — малая часть сада. В семнадцати положениях Основного закона, начертанных принцем Сётоку Тайси[61], сказано: «У каждого есть душа, и в каждой душе — свои стремления. Что верно для одного, неверно в глазах другого». Молю, взвесь все хорошенько и действуй осторожно! Если великодушие тебе не по сердцу, подумай о будущем. Наритика пользуется уважением многих властей предержащих. Если нужно его наказать, довольно будет и изгнания из столицы. Убить его — значит подвергнуть еще большей опасности и себя, и свой дом, и державу.