Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева - Валерий Болдин

Посадка в центре Москвы, рядом с Кремлем немецкого самолета в стране была воспринята как гром среди ясного неба. Дерзкий случай потряс народ, гордившийся своей противовоздушной обороной и затративший на это многие миллиарды рублей. Он действительно унизил Горбачева в глазах народа, а народ — в глазах мирового сообщества. Генсек воспринял это как спланированную акцию военных против него лично. Если Горбачев и в прошлом искоса и с подозрением относился к военным, то теперь он их люто возненавидел и уже никогда не простил такой «шутки», делая все, чтобы предать военных анафеме, отдать их «на съедение» средствам массовой информации и парламентариям Союза. С тех пор и до последнего времени Горбачев тайно и явно «воевал» с армией, создавал для военных обстановку недоброжелательности. Против высшего руководства армии был открыт активный фронт борьбы.

Объяснение военных на заседании Политбюро было не слишком убедительным. Наверное, действительно трудно обнаружить медленно и низколетящий одномоторный самолет. На локаторах кое-где просматривался летящий объект, его засекли сначала пограничники, передали сведения войскам противовоздушной обороны. Но там его сразу не засекли. Однако скоро он появился и на локаторах военных. Но было нечетко видно и похоже, как объясняли авиаторы, на стаи перелетных птиц. Где-то поднимали для проверки истребители, летчики видели в просветах облачности самолет, но при разных скоростях быстро его теряли из виду, а главное, не решились сбивать после известного случая с корейским «Боингом». Тем временем Руст часто менял высоты, направления, а у Москвы вообще летел вдоль железной дороги и был практически невидим. А в центре управления противовоздушной обороны не знали ничего толком о неопознанном объекте.

Высказывались по поводу случившегося тогда многие члены Политбюро, и военным было трудно объяснить чрезвычайное происшествие. Закончилось все весьма жестоко. Некоторых отдали под суд, других — отправили в отставку. Министра обороны Соколова освободили от занимаемой должности. Это был, пожалуй, единственный случай, где М. С. Горбачев принял крутые меры. Но сделал он это прежде всего потому, что считал случившееся выпадом военных лично против него.

На заседания выносились и вопросы строительства Байкало-Амурской магистрали, освоения новых нефтегазоносных провинций, вопросы закупок продовольствия в США, Канаде и других странах Запада. По существу, как я уже отмечал, не было ни одной серьезной проблемы, которая оказалась бы вне поля зрения Политбюро.

Вначале это были действительно обстоятельные и коллективные обсуждения вопросов. Во всяком случае, так это выглядело внешне. Но шло время, и проблемы все чаще стали рассматриваться поспешно, поверхностно. Все больше М. С. Горбачев навязывал свое мнение, ограничивал время выступлений, в том числе и членов Политбюро, а иногда и обрывал ораторов, делая это не слишком деликатно. Уверенность М. С. Горбачева в своей непогрешимости крепла, все жестче, все более властно велись им заседания Политбюро.

По мере того как М. С. Горбачев набирал силу, он легко и просто расставался со своими соратниками при первом несогласии с ним или падения тени на его дела и жизнь. Все меньше докладов, выступлений генсека на совещаниях, а позже и пленумах ЦК рассылалось членам Политбюро. Нарушался святой порядок коллегиальности в работе этого органа, попирался и принцип консенсуса. Иногда он говорил об общем содержании предстоящего доклада и просил одобрить концепцию, а в последнее время и это делал все реже. По существу на заседаниях установилась своеобразная диктатура. Я видел, как боязливо переглядывались, но помалкивали члены Политбюро, удивляясь подобным нововведениям.

Наглядно это проявилось при обсуждении статьи Н. Андреевой, опубликованной в «Советской России». Когда Михаил Сергеевич прочитал ее, то она не вызвала у него особых возражений, а возможно, даже имела поддержку в домашнем кругу, где делался самый пристрастный анализ всего, что публиковалось. Как-то вечером, рассматривая документы и давая поручения в связи с поставленными в них вопросами, Михаил Сергеевич как бы между прочим спросил меня:

— Читал «Советскую Россию» со статьей Н. Андреевой?

Я ответил, что только начал и еще не дочитал.

— Да там вроде все нормально, хотя шум поднят большой, — заключил он.

Я не придал тогда этому значения. Но вернуться к статье заставило меня резко отрицательное отношение к ней А. Н. Яковлева. Прошла еще пара дней, и мнение М. С. Горбачева круто изменилось. Теперь он считал, что это наскок на перестройку. Что повлияло на изменение его взгляда, сказать трудно, но на ближайшем заседании Политбюро ЦК речь зашла об этой публикации.

Большинство членов Политбюро либо не обратило внимания на эту публикацию, либо не придало ей значения. Некоторые просто одобрили то, что там говорилось, — они так и сказали. Был конец заседания Политбюро. Время перевалило за 8 часов вечера, и разговор шел довольно откровенный, хотя и вялый. Неожиданно вскипел М. С. Горбачев, сказав, что это вопрос принципиальный и мы должны дать оценку изложенным в статье концепциям.

— Завтра продолжим обсуждение, — заключил он.

Этот срыв М. С. Горбачева был непонятен и необъясним.

На другой день уже в зале Секретариата ЦК заседание Политбюро было продолжено. М. С. Горбачев настроен по-боевому. Он опять начинает со своих оценок статьи, а затем предлагает высказаться остальным. Обычно порядок выступлений шел от лиц, размещенных рядом с председателем, и дальше к секретарям ЦК. Несмотря на горбачевскую «артподготовку», мнения расходятся, отмечается в целом или частями негативное отношение к статье. Многие в то же время отмечают, что там сказано и много правды о нашей истории, о ценностях, которые были завоеваны трудом, потом, а то и кровью народа. М. С. Горбачев нервничает, высказывается все более некорректно, порой неуважительно к членам Политбюро. Потом, после заседания, он скажет:

— Ну наконец-то я понял, с кем работаю. С этими людьми перестройки не сделаешь.

А во время обсуждения серьезные мужи подлаживаются под мнение Горбачева. Михаил Сергеевич подает реплики, саркастически высказывается о тех, кто видит хоть толику разумного в статье. Я иногда думал: как могло случиться, что эти люди позволяют генсеку обвинять их в неверности избранному курсу, унижать достоинство. Каждый волен иметь свое видение, свою точку зрения, и никакой крик и посвист словесной нагайки, казалось бы, не должен изменить их точку зрения.

Мне нередко приходилось читать в печати, слышать от западных политических деятелей об обаятельности Горбачева, его хороших манерах, высокой культуре. И могу подтвердить, что он умел производить впечатление, когда того хотел. Но я и многие другие знали и иные стороны его характера, привычки: он бывал груб, мог обидеть и унизить собеседника.