Шаги в глубину - Сергей Цикавый

Давай, ты сильная, Гинемер. Сильная ведь?

Прыжок.

— Ты видишь ее каждую ночь или через раз?

Удар. Ты предсказуема, девочка моя. Я, впрочем, тоже: я не стану трепать языком.

— Убивают сны, правда?

Она читала мое дело. Она боится выходить на ближний бой. И она знает о Джахизе.

«Ты сволочь, Дональд. Как есть — сволочь. Или она «читала» память Марии, и тогда сволочь она».

Я извернулась, едва не переламывая себя в талии, ввинтилась в промежуток между двумя рукавами и поймала животом простой «кулак».

— Почему Джахиза, Алекса?

Быстрее, черт. Мне надо быстрее.

Гинемер сместилась, дрогнула и превратилась в череду размазанных силуэтов. «Силовой корпус» всегда ставил меня в тупик, да и при чем здесь какая-то я? Это было совсем плохо, потому что это было невозможно быстро, невозможно сильно.

Удар в голову отбросил меня на стену, от второго я увернулась — уж не знаю как. В мозгах звенел только голубой цвет, только голос сияющей сучки.

— Она обошла тебя?

Удар.

* * *

Я сижу в рубке тактического перехватчика, прижимая колени к груди. На экранах гаснут сигналы критических повреждений, и мне пора наружу, но снаружи…

Снаружи было снаружи.

Пинок по рычагу, тугое «чмок» мембраны — и я стою в ангаре.

— Три — ноль, курсант Кальтенборн-Люэ, — сообщили мне.

«Три. Ноль. Ноль — это я».

Все звено уже здесь, одной кучкой, в кровавом киселе ангарного освещения. Я нахожу взглядом улыбающуюся старосту и иду прямо к ней.

— Что теперь скажешь, Мамина дочка? — спросил кто-то из ее подпевал.

Не скажу ничего. И не рассчитывайте, я буду ждать, что скажет победительница.

— Сто сорок отжиманий, — тихо сказала Джахиза. — Если ты помнишь.

— Помню.

— Если хочешь — мне достаточно просто твоего поражения.

Не сомневаюсь.

— Пари есть пари.

Этот чертов голос снова меня подвел, уже не нужно больше ничего говорить. Я опускаюсь в упор лежа, смотрю в пол.

— Раз.

…Она обошла меня на второй петле, вырезая целый сектор залпом легких ракет…

— Два.

…Я ошиблась, делая «чакру Фролова», и пропустила срыв щитов правого борта…

— Три.

Истертая до блеска летная палуба прыгает то ближе, то дальше, и я хорошо держу ритм. Я вообще молодец. И все бы хорошо, но я вижу боты обступивших меня людей. Боты тех, кто сейчас смотрит, как корячится — изящно, красиво и подтянуто — бывшая лучшая.

Мир трескается, идет широкими провалами, потому что…

Это мир, которого не было.

* * *

Я пропустила еще один удар и в последний момент подпрыгнула, вырывая ногу из-под удара «молотом».

Что это было?!

— Она унизила тебя?

Удар.

* * *

Мне больно. Как же мне больно.

Низ живота сводит так, что я не вижу поля стереопроектора, да я вообще ничего не вижу, кроме преподавателя, к которому мне снова придется обращаться. И вдобавок меня тошнит.

Тошнит — больно. Тошнит — больно. Краткий конспект сегодняшнего занятия по трехмерному планированию боя.

«А ты могла оптимизировать цикл. Всего одна подпись — ты ведь уже можешь принимать такие решения. Всего несколько курсов инъекций». Я стискиваю зубы и дышу ртом, вспоминая маму.

«Хорошая девочка должна уметь терпеть боль».

Я очень хорошая девочка, мама. Понимая, что больше не выдержу, я нажала кнопку вызова. Младший друнгарий Штатмайер — добрый и хороший, он поймет. Даже второй раз за занятие.

Зеленый огонек — мне разрешают выйти. Давай, Алекса. Вперед.

Я выхожу в проход между голостолами, я вижу спасительную дверь: за ней — туалет, медкабинет и немного пытки ходьбой. Так немного, что даже смешно. А потом мне под желудок прилетает крохотный удар.

Безвредная шалость — мы эту дрянь учили, чтобы складывать пальцы в «третью печать». Маленький спазм, совсем крохотный, но моему желудку хватит, и вот я уже сижу на коленях, передо мной — лужа желчи, а в животе все взрывается и никак не взорвется кластерная боеголовка.

«Откуда эта мысль?»

— Она что, обмочилась?

— Нет, месячные.

— Алекса, ты как?..

— Ах-ха-ха! Мамочкина, ты как, жива?

— Все сядьте на места!

Теперь боль повсюду, а лицо горит от позора, и мне так плохо, как не было еще никогда, и сжимаются кулаки, потому что я знаю, кто меня ударил и знаю, что меня нет.

Этого. Мира. Нет.

* * *

Маячки еще работают, я вываливаюсь в черную кишку коридора между двумя рукавами энергии. Я уклоняюсь только потому, что тело меня не слушается. Моему бедному телу надо еще чуть-чуть продержаться, но если бы еще мозги не были там — в голове отжимающейся неудачницы, в голове потекшей неудачницы.

В голове Алексы, которая никогда не…

Больно.

Очень-очень больно.

— Она была добра с тобой?

«Добра?!»

— Она хотела тебе помочь?!

«Помочь?!»

Удар «силовым корпусом». И еще один. И еще.

* * *

— Александра, подожди.

Я оборачиваюсь. Не люблю ее. Хочу подружиться, наверное, — но не люблю.

— Что тебе, староста Фокс?

— Я слышала, как другие кадеты отзываются о твоей матери. Это недопустимо.

«Безумная дура», «мама Мамочкиной дочки», «Рыжая госпожа». Что из этого ты слышала, староста Фокс? Я смотрю на нее, понимаю, что у нее дурацкие веснушки, что над ней смеются из-за них. Не из-за мамы, не из-за того, что она заучка и дочка сумасшедшей.

Из-за веснушек.

Не люблю ее. Завидую — и не люблю.

— У тебя все, староста?

— Нет, постой. Ты меня не поняла.

Она хватает меня за запястье — прохладной, сухой ладонью, и я мгновенно вспыхиваю, потому что это прямиком в холле, потому что — люди, потому что я бегу домой. Одна из немногих.

— Староста?

— Твоя мать обращается с тобой неправильно, Александра Люэ. Ты не должна этого всего!

— Всего?

— Всего. Ты хочешь быть инквизитором?

— Хочу, это глупый вопрос, староста!

Я злюсь. Глупая, глупая девчонка.

— Ты плакала, когда потеряла сегодня своих пленных.

Страх. Стыд — это ведь был простой симулятор, простая игрушка, в которой мне надо было всего-ничего: выйти из-под обстрела, увести корабль. Мой балл — лучший, мое решение — да обзавидуйтесь вы все, дряни!

Но их было трое. Три шкалы уровня давления в тюремном отсеке. Три тысячи лишних килоджоулей на латание пробоины — это ведь так много, правда?

— Неужели ты готова так встать на путь Мономифа?!

Горячий шепот, слишком горячий: ну же, Алекса, она всего-навсего завидует тебе, ты ведь хочешь быть там, в космосе, ты хочешь быть Пламенем Первого Гражданина. Ведь есть мама, есть гражданство четвертого ранга, есть верный третий ранг…

А мы смотримся глупо: две шепчущиеся девчонки посреди огромного холла, а над нами — купол звезд, перечеркнутый двумя кривыми мечами.

— Я тебе помогу, Александра! Мой папа — завкафедрой войд-карго в филиале на Максильянисе. Ну, это тоже флот, но там…

Там не надо убивать.

— …Ты просто переведись!

— Александра.

Я вздрагиваю, вздрагивает рука на моем запястье. Маме надоело ждать меня на улице.

Не вижу ее лица, совсем-совсем не вижу: оно в тени звездного купола, и мы уходим, а мама все говорит, говорит, говорит… Да, мама, я самая лучшая. Моя цель — стать лучшей дочерью Мономифа, взойти на единый путь, превратиться в орудие Первого Гражданина, а эта девочка просто мне завидует. Я знаю, мама. Знаю, буду. Знаю. Буду.

Это мир, который был.

Но это был не последний раз, когда я разговаривала со старостой Джахизой Фокс.

* * *

Я очнулась от скрежета — требовательного, громкого и непрерывного — во всем теле. Черт меня побери, — он был! Я продержалась целых сорок секунд, и нет смысла жалеть о боевой сыворотке, которой у меня не было. Я продержалась, а вопросы «что это было?» мы отложим на потом. И взрыв воспоминаний мы отложим на потом, потому что маячки не дадут мне много времени.

От «силового корпуса» я отмахнулась, как от пощечины, пропустила совсем уже унылый «молот» и впечатала Валерию в стенку.