Опричное царство - Виктор Александрович Иутин

Наконец Иоанн и его всадники подъехали к середине моста, где встречала их делегация, и остановились. Стояла страшная тишина между приближенными архиепископа и столпившейся на другом берегу черной массой опричников. Тут же запели диаконы, поднялись вверх кресты и иконы, запахло ладаном. Пимен первый вышел вперед, не дождавшись, когда Иоанн спешится, и вознес руку, дабы благословить его, но Иоанн с исказившим его лицо гневом выкрикнул:

– Ненадобно мне твоего благословения, злочестивец!

Тут же смолкли пения, сам Пимен опешил и, открыв в недоумении рот, невольно отступил назад. Под пристальным взглядом царя и его свиты он едва стоял на ногах. Одной рукой держа поводья, а другую уперев в переднюю луку седла, Иоанн чуть откинулся назад и, задрав бороду, велел:

– Отправляйся в собор и служи обедню!

Семеня, духовенство новгородское, объятое страхом, спешило на берег, где столпились горожане. Медленно вслед за ними ехал Иоанн во главе пришедших с ним всадников. Звонница Софийского собора встречала государя радостным перезвоном. Горожане, ошарашенные небывалым зрелищем, устрашающим и неподдающимся здравому смыслу, падали на колени, кланялись, опускаясь лицом в снег. Но государь, покачиваясь в седле, даже не глядел в их сторону, краем уха слышал тихий шелест толпы, различая слова «батюшка», «государь», «Господи».

Софийский собор был переполнен опричниками – ни одного горожанина не было в храме! Иоанн с сыном отстояли всю службу, во время которой царевич, ухмыляясь, замечал, насколько суетливо перепуганное духовенство, как тряслась рука Пимена с вжатым в ней крестом.

После службы архиепископ пригласил государя и его приближенных отобедать в его палатах. Служки уже накрыли на стол. Не произнеся до этого ни слова, Иоанн, чинно перекрестившись, сел во главе стола. Все последовали его примеру настолько тихо и аккуратно, что были слышны лишь скрипы сапог и скамеек.

– Государь, от подданных твоих, от великого града Новгорода подготовили мы тебе дары, – несмело начал Пимен, как только голодные с дороги гости его принялись за еду. Иоанн не притронулся к еде, а теперь стрельнул гневным взглядом в сторону архиепископа и проговорил, стиснув зубы:

– Купить мое благодушие возомнил? Скопил добра, теперь думаешь, как сан свой выкупить у меня?

Царь говорил все громче, все меньше владея собой:

– Смеешь говорить со мною, сучий сын? Изменник! Знаю умысел твой и всех гнусных новгородцев; знаю, что вы готовитесь предаться Сигизмунду! Отселе ты уже не пастырь, а враг церкви и древней Софии, хищный волк, губитель, ненавистник венца Мономахова! Взять его!

Со стола уже полетели яства, опричники, хватающие Пимена и его слуг, топтали угощения грязными сапогами. И вот Пимен в разодранных одеждах ехал к Городищу, куда начали везти изменников со всего города. И не просто везли – волочили по снегу привязанными к бегущим лошадям. И наверняка Пимен вспомнил Филиппа, как и его, после вынесения приговора, словно каторжника, везли так же позорно, на дровнях; вспомнились и его слова: «Хочешь чужой престол похитить, но вскоре будешь лишён своего…» Как в воду глядел! Может, истинно – он есть святой, а для Пимена, жаждущего заполучить митрополичий сан, это является наказанием свыше? Поднял глаза, может, даст Господь знак, как спастись, выжить, искупить! Но небо было пустым и серым.

Вслед за архиепископом в Городище повезли многих владычных бояр, ратников, дьяков на суд государев. Иных везли в санях с семьями – женами и малыми детьми. В лицах людей не страх, а недоумение и отрешенность – мало кто понимал происходящее.

Полнились до предела сани и возы иконами и церковной утварью, вынесенной из Софийского собора. Духовник царя протопоп Евстафий лично руководил изъятием, объявляя:

– Государь изымает сии святыни, ибо недостойны вы владеть ими, отступники от веры христианской! Хотели вы предаться латинянам-еретикам и сим осквернили сии святыни! Ныне будут они под государевой защитой!

Опричный боярин Лев Андреевич Салтыков помогал ему в этом, подгонял кромешников, уносящих церковную утварь. Служители собора со слезами наблюдали за этим, не смея вмешаться.

К ограбленным окрестным монастырям в санях привозили убитых монахов, арестованных еще до приезда государя – те, кто не смог откупиться, заплатив за себя более двадцати рублей, по приказу Иоанна были забиты палками до смерти. Монахи в спешке снимали убитых с саней, торопились похоронить их на монастырской земле. Одни обряжали и отпевали покойных, другие долбили мерзлую землю, разогревая ее кострами. В одну яму клали по два-три трупа, стараясь не глядеть в изуродованные лица.

– Что творится-то, Господи, – шептал молодой инок, оглядев всполошенный монастырский двор. За оградой конь, проваливаясь в снег, вез сани, и в них виднелись недвижные тела в черных рясах, уложенных абы как. Проехали мимо, стало быть, в другой монастырь повезли. Инок торопливо перекрестился и бросился помогать братии.

А на следующий день в Городище, куда свезли подозреваемых в измене, начались допросы и судебные разбирательства, сопровождавшиеся пытками огнем. По округе вместе с истошными воплями разносился и запах паленой плоти. Происходящее там сложно понять, принять и тем более описать.

На санях влачили по снегу израненных после пыток мужчин, женщин и детей, привозили в Новгород и сбрасывали с Великого моста в черную воду Волхова – для этого даже специально прорубили лед. Детей привязывали к матерям и толкали вниз, а ежели кто всплывал, их добивали рогатинами и топорами сидящие в лодках опричники. «Изменников» истребляли целыми семьями, и Волхов, по сообщениям очевидцев, очень быстро наполнился трупами. Сия страшная казнь была придумана неслучайно – суеверный Иоанн считал, что изменникам и отступникам от веры уготована прямая дорога в ад, и черное дно закованной в лед реки он сравнивал с преисподней…

Андрея Безносова и Козьму Румянцева увезли со многими арестованными в слободу. Пимен при допросах унизительно вымаливал себе жизнь. Во дворе государевой хоромины, что стояла на Городище, был расстелен большой цветастый ковер, и на нем установлены два кресла, в коих восседали одетые в пышные шубы царь и наследник. Рынды Борис Годунов и Богдан Вельский с золотыми топорами каменными изваяниями стояли позади них с раскрасневшимися и распухшими от мороза лицами.

В ногах царя с мольбами о пощаде ползал бывший новгородский архиепископ, босой, в рваном рубище. Иоанн, подавшись к нему, сказал:

– Ты ведал, что я приду. Ведал!

Пимен заревел еще пуще, потянулся целовать ноги царевича и государя, но Иоанн брезгливо пихнул его сапогом в лицо:

– Прочь, червь!

– Афанасий Вяземский меня предупредил, государь! Человека прислал своего! Знали, что едешь, поэтому дары подготовили! Богом клянусь, все так! Пощади!

Иоанн с довольной ухмылкой откинулся в кресле.