Северянин (СИ) - "Nnik"

          — Что теперь? — вышло глухо, убито.

          — Эээ?.. — Торвальд, кажется, не понял вопроса.

          — Она видела нас.

          — Ну, да.

          — Торвальд! — Норд чувствовал, что мир его распадается, рушится — куда там Рагнарёку! Произошло то, чего он боялся боле всего, кошмарнее чего и представить нельзя, а Торвальд сидит, что валун бездушный. — Нас… да нас же растерзают! Даже не знаю кого первым: тебя, как предавшего род, или меня, как сбившего с пути.

          — Норд…

          — Гореть нам на кострах, и то если повезёт…

          — Норд!

          — Она же к Эрику ломанулася, он сейчас прибежит…

          — Да Норд! — Торвальд скривился, оглядел свою руку и саданул раскрытой ладонью по лицу Норда. Тот ошеломленно вскинулся, подскочил с кровати и начал судорожно натягивать штаны.

          — Одевайся! Бежать же надо!

          — Н-да… — лениво протянул Торвальд, — сидение в этой глуши плохо на тебе сказывается. Соображать вовсе разучился. Ты, правда, мою родню безмозглой такой считаешь?

          — Что?

          — Неуж ты думаешь, они не понимают, почему я с тобой жить захотел, почему дом свой завели мы? Ну же, Норд! Сам посмотри, особняком только одиночки да пары семейные. Думаешь, не ясно ничего?

          — Почему… — губы плохо шевелились, в горле пересохло, — почему тогда ну… никто ничего не говорит? Почему…

          — А что они скажут? Доброго никто тут, конечно, ничего не видит, так что хвалебных песней не жди, но и хулить не будут — не их дело. Семья сразу приняла. Просто… ты только не обижайся, я тебе вот что расскажу: мы мальцами еще совсем были, все псинку хотели. Ну, братья больше, просили долго. А отец… он против был, короче. Вот и не было у нас собаки… А я однажды щенка нашел. Жалкий он — все нутро аж щемило, лохматый, грязный, худющий… я его и приволок. Папаня орал — страсть. Выкинуть велел, сказал, коль не утащу, откуда взял, в реке утопит. А я молча молока взял и ушел. Три дня мы с Зубаком в лесу прятались. Я сам тогда оголодал жутко, но молоко не пил, мелочь эту тявкающую откармливал. А меня искали, оказывается. Думается мне, папка тогда понял, что спорить я редко осмеливаюсь, но коли решу…

          — Хочешь сказать, я как тот щенок?

          Торвальд покачал головой:

          — Опять чушь несешь. Но не в том суть. Отец и сейчас понял, что бесполезно бодаться будет, матери все равно: ей лишь бы жив, остальное не важно, а…

          — А остальные и слова не скажут — Эрик тут что конунг, даром что так не зовут.

          — Угу, ты только… это… траву-то Фрейдис дай… а то там мальчишка мучается.

          Норд тогда отупело кивнул и, все-таки завязав штаны, вытащил из-под тряпья горько-пахнущий пучок.

          Фрейдис тогда и в самом деле ничего не сказала. Месяца два, правда, заходить опасалась, а потом ничего — очухалась вроде как. Вот и сегодня пришла и не постучалась. Ну да… учитывая, что Торвальд еще затемно поднялся, это было не страшно.

          Мысли сами вернулись к Лейфу и его поездке в Норвегию. Не нравилось это Норду, ох не нравилось. Пообжившись в Гренландии, он решил, что Эрик только выглядит грозным, а вот Лейф и в самом деле неприятностей может в дом принесть.

          А теперь он еще и в Норвегию съездил. О том, что там было, они не шибко распространялись — Торвальд имел какой-то разговор с отцом, но сколь много сообщил, Норд не знал, да раньше и знать не хотел. А теперь… внутренний голос истошно вопил, что близки перемены, а вот в какую сторону — вопрос.

          И в подозрениях Норд быстро утвердился. Набрав обещанных Фрейдис травок, он пошел к главному дому, а там: крики, ругань, звон бьющихся горшков и грохот крушимой мебели. Норд припустил быстрее, но до самого дома так и не добежал — из распахнутой двери ему под ноги вывалился Лейф:

          — И чтоб не видел и не слышал я этого боле! Ишь че удумал! — злой, как свора обманутых ётунов, Эрик потрясал огромными кулачищами и брызгал слюной. Перепуганная бледная Аста металась от мужа к сыну; ошарашенный Торстейн выглядел так, будто вообще не понимал, что происходит и как так получилось; Фрейдис, судя по лицу, была готова вцепиться братцу в волосы и повозить лицом по камням. А Торвальд глядел на все это как-то грустно, почти снисходительно.

          Заплаканная Аста кинулась Норду на грудь и умоляюще впилась в него опухшими глазами:

          — Но хоть ты скажи этому! Скажи! Ты ж ведь тоже крещенный… скажи, что нет в этом позора!

          Норд поднял взгляд на помятого Лейфа, а потом встретился глазами с Торвальдом. Что ж… теперь все ясно.

__________

* Сурт — огненный великан, который в Рагнарёк должен будет уничтожить мир.

========== Глава 31 ==========

                  — Хотел с ним? — Норд мягко опустился рядом с Торвальдом и положил руку викингу на плечо.

          — Да. Нет. Не… не с ним. Просто… засиделись мы. Не могу больше. А он… Локи, будь он не ладен… Норд, ты понимаешь, куда Лейф отправился? Понимаешь?

          — На запад. Туда, куда еще никто не плавал. Но… там же одно лишь море, — зачем плыть в пустоту Норд не понимал.

          — Нет, не только. Бьярни Херьюльфссон прошлой осенью со своим кораблем в нехорошую погоду в море вышел. Их унесло. Далеко, дальше, чем мы обычно плаваем. Там земля видна. Не знаем, что это. Наверное, еще остров. Но вроде как большой.

          — Новые земли — это слава?

          — И слава, и почет, и уважение. Только ты, похоже, больше не хочешь?

          — Сейчас я счастлив, — просто ответил Норд. Уперся лбом Торвальду в шею. — Но… все это… с Лейфом… не радует меня, конечно.

          Веселиться точно было не с чего. Шум в доме Эрика Рыжего улегся не скоро. Сначала все долго вопили да ругались: Эрик с Фрейдис бушевали, Аста рыдала, Торвальд неодобрительно щурился, а Торстейн… Торстейн взял и встал на сторону брата. Сказал, что хоть сейчас готов крещение принять, что Лейф прав, что нельзя и дальше прозябать в этом захолустье. И если конунг сказал, что христианство нужно народу, — значит, нужно оно, и не о чем тут рассуждать. Эрик дослушал его с каменным лицом, а потом ударил. Резко, коротко, звонко. С разбитых губ на рубаху потекла густая кровь. Торстейн отер ее тыльной стороной ладони, сплюнул и ушел. Лейф покачал головой, укоризненно пробормотал «его-то за что?» и пошел за братом. Через три дня они выкупили корабль Бьярни, собрали трехдюжинную команду и отплыли вслед за солнцем.

          — Отец… не простит, но успокоится.

          — Не думал, что Эрик так взбеленится. Он легко принял меня, ну, нас. А это не смог.

          — То, что мы вместе не заставляет его спать с мужиками. А Лейф… он ведь не просто крестился. Он хочет стать эдаким Олафом Гренландским.

          — Решил обратить в новую веру и эту страну?

          — Похоже на то. Я… хоть и недолго, говорил с ним. У него складно получается. Больно хорошо христианство это в его устах звучит, заслушаться прям. Даже хочется, хочется — о, пламя Локи! — согласиться, — Торвальд замолчал. Потянулся, обнял Норда. Некоторое время сидел, тихо прижавшись и слегка покачиваясь из стороны в сторону, потом отстранился и требовательно посмотрел в глаза. — А может, и правда, почему нет? Норд, ты ведь в Англии вырос, скажи, ты же должен знать, так ли плоха эта вера? Так ли ужасна? Наши боги жестоки, эгоистичны. Их можно только бояться, приносить дары и надеяться, что они не накажут. В них нет ни милосердия, ни сострадания! Они ведь и впрямь жуткие твари, Норд!

          Норд вздохнул. Что поделать, коли викинг не увидел, наверно, просто не сумел, сам всей правды.

          — Торвальд… Не знаю, что тебе сказал Лейф, но послушай сейчас меня. Я говорил уже как-то, но… не так прямо. Бог христиан, тот самый Бог, что мнит себя добрым пастырем заблудших овечек, на самом деле самый великий скот и лицемер. Меня в детстве часто тягали в церковь — дед боялся, что вместе с семенем моего отца страшный грех в его семью перешел… мерзкий гад! Как он меня ненавидел. От тех проповедей, что прослушал, один толк был: я понял, что Бог — последний, кого о помощи молить надо. Святой отец рассказывал, что Бог всемогущ, всемилостив, добр, милосерден — но это ложь или же величайшее лицемерие и тщеславие, которые этот же Бог порицает, как грехи страшные. Если ему все под силу — зачем не сделать мир таким, чтоб всем в нем хорошо жилось? Почему нельзя уничтожить рабство, голод, бедноту, болезни? Ему ведь легко — он всемогущ! Так почему из его прихоти несметное число людей, детей… Детей, Торвальд! Детей, которые просто не могут быть еще повинными ни в чем, страдают? Зачем нужны церкви? Не их ли строительство есть громаднейшее подобострастие, потакание божественной гордыне? Зачем такому доброму да всепрощающему богу, чтобы в него верили? Самолюбие потешить? Будь он действительно таким, как говорят церковники, никто бы даже и не знал, что он есть.