Магда Нахман. Художник в изгнании - Лина Бернштейн

Хотя предки швейцарских и британских потомков семьи испытали свою долю трудностей в 1920-40-х годах в Швейцарии, судьба российских семей гораздо трагичней. В 1899 году старшая из сестер Нахман, Элеонора, вышла замуж за Джемса Шмидта, ученого, искусствоведа, впоследствии хранителя и заведующего отделом живописи Эрмитажа. У них было четверо детей, в образовании которых время от времени принимала участие и Магда – дома в Петербурге и во время летних каникул в Финляндии. Два мальчика погибли во время Гражданской войны: один утонул; другой умер от возвратного тифа, которым заразился в поезде, когда ехал обменивать вещи на продукты в деревне. Магда писала Юлии из Усть-Долысс об этих трагедиях.

Дочь Элеоноры, маленькая Магда, была арестована в 1924 году по сфабрикованным обвинениям. Ее отправили в Соловецкий лагерь. Через несколько лет, после героических усилий ее отца и с помощью Екатерины Пешковой, ей разрешили поселиться во Владимирской области. Магде было запрещено жить в больших городах, и вернуться домой в Ленинград она не имела права.

В конце 1920-х и начале 1930-х ее отцу, Джемсу Шмидту, пришлось стать свидетелем распродажи картин из Эрмитажа в обмен на твердую валюту. Он энергично боролся с этим, писал рапорты и, по словам его правнучки, «отчаянно старался минимизировать потери Эрмитажа». Он умер в 1933-м. Ему было 57 лет[505].

Младший сын Элеоноры стал старшим помощником капитана морского судна. Когда его судно вернулось в 1938-м в Ленинград из Испании, куда он доставил груз оружия для республиканских сил, молодой старпом (ему был тридцать один год) был арестован и расстрелян, а его жена и две дочери выселены в город Бугуруслан в Сибири. Их родственнику удалось снять девочек с уходившего поезда и поселить у себя на даче. Через некоторое время Элеонора смогла забрать внучек к себе. В какой-то момент маленькой Магде было разрешено вернуться к матери в Ленинград.

21 августа 1941 года, когда немецкая армия приближалась к Ленинграду, был издан указ «О депортации социально опасных лиц из Ленинграда и его окрестностей». Среди нежелательных были тысячи этнических немцев, которых после начала блокады в сентябре 1941 года начали обвинять в шпионаже и государственной измене. Их депортировали в различные лагеря. К концу года эта кампания несколько утихла, но к февралю 1942-го началась новая волна арестов и депортаций в гораздо более широком масштабе.

Элеонора умерла в начале 1942 года, оставив двух внучек, Ингрид и Эрну, в возрасте шести и восьми лет, на попечении своей дочери, которая решила, что лучше всем троим покончить жизнь самоубийством, чем подвергнуться депортации. В день своего рождения, 22 марта 1942 года, когда ей исполнилось 40 лет, она приготовила три порции яда и в качестве примера девочкам быстро его выпила. Но девочки испугались и не стали пить яд. После ее смерти дети оказались одни в осажденном Ленинграде. Обе чудесным образом выжили. Одна из этих девочек, Эрна, стала матерью Наталии Микаберидзе.

Вероятно, Магда слышала об аресте племянницы в 1924-м, поскольку есть свидетельства, что она переписывалась со своей семьей, по крайней мере, еще несколько лет. По всей вероятности, эта переписка прекратилась в конце 1930-х.

У второй сестры Магды, Эрны Кнорре, жизнь сложилась ненамного лучше. Из ее троих детей двое умерли в трудовых лагерях: один сын – на Беломорканале, другой – в колонии на сибирской шахте. Эрна и ее муж помогали воспитывать внуков, которые сейчас живут в Красноярске.

После выставки в Русском музее мы с Софи отправились в Красноярск, чтобы встретиться с ее троюродной сестрой, восьмидесятипятилетней внучкой Эрны, Оксаной Селивановой. Она стала учительницей математики в сельской школе. Хотя она прожила всю свою жизнь среди крестьян, она сохранила определенное изящество и утонченность языка, которые были переданы ей предыдущим поколением. Оксана вспоминает семейный дом в одну комнату с русской печкой, построенный ее дедом в деревне, куда семья была вынуждена переехать из Ликино. У них была красивая мебель, которую они привезли из Ликино: прекрасный деревянный стол и комод, умывальник с зеркалом и бабушкин сундук, наполненный «таинственными предметами» – там было страусовое перо, длинные белые лайковые перчатки и платья, отделанные кружевами. Когда время от времени сундук открывали, дети собирались вокруг, чтобы полюбоваться сокровищами, но никто так и не объяснил им, из какого исчезнувшего мира пришли эти странные вещи и почему их нужно прятать подальше от любопытных глаз.

Еще в сундуке лежал свернутый холст. Оксана смутно представляла, что это портрет ее бабушки, написанный каким-то пропавшим родственником. Но в частях картины, которые ей удалось увидеть, она не могла разглядеть никаких человеческих черт – казалось, это просто случайные мазки. Именно упоминание об этой картине в интернете, случайно появившееся и быстро исчезнувшее, дало Наталии Александровне возможность найти своих родственников.

Летом 1918 года Магда писала Юлии, что работает над портретом Эрны. Сестра была готова позировать, потому что вывихнула щиколотку и не имела возможности двигаться. Оксана видела свернутый холст, но ей о нем ничего не рассказывали. О жизни семьи до революции дети вообще ничего не знали. Для них такое знание представляло опасность.

Оксана показала нам несколько сохранившихся семейных фотографий: кто был на них запечатлен, она не знала. В 1960-х ее дед, муж Эрны, сжег большинство из них: груды фотографий, альбомов и рукописных заметок – все, что свидетельствовало о происхождении семьи и наличии родственников за границей. И кому это было тогда нужно – прошлая жизнь, люди умершие, ушедшие, исчезнувшие из памяти или рассеянные по свету и уже ставшие чужими в чужих землях? Жизнь шла своим чередом. Оставшиеся у Оксаны фотографии пережили аутодафе, устроенное ее дедом. Она показала Софи фотографию молодой женщины с двумя маленькими девочками. По одежде было видно, что этот снимок сделан в начале XX века. Оксана понятия не имела, что это за люди. Но Софи знала и смогла датировать фотографию с точностью до года. Молодая женщина была бабушкой Софи, Аделью, с двумя дочками, Кларой и Стеллой, – одной около года, другой около трех лет. Старшая, Стелла, стала матерью Софи. Третья дочь, Ирина, в то время еще не родилась. Из письма, написанного на русском языке, которое прислал мне Тео и которое он не мог прочитать, я знала, что в 1916 году эта фотография была отправлена Эрне в Ликино из Лозанны ее младшей сестрой Аделью.

Когда Софи увидела эту фотографию, на ее глазах появились слезы. Для нее