Король и Злой Горбун - Владимир Гриньков

Генсек сделал паузу.

– Надо признать, – продолжал он, – что мы недооценили активность западных разведок и нетвердость нравственных позиций некоторых советских граждан. В обществе стали нарастать негативные тенденции, отдельные мелкие недостатки злопыхатели раздували до масштабов едва ли не настоящего бедствия, недовольство людей старательно направлялось западными «доброжелателями» на оплот нашей страны, на самое святое, что есть у советского народа, – на Коммунистическую партию!

Зал взорвался возмущенным гулом. Были слышны крики: «Позор!», «Нет империалистическим выходкам!», «Слава КПСС!». Я видел, как Никаноров обеспокоенно завертел головой. Он был изумлен и подавлен происходящим. Слишком внезапно на него обрушилось все это.

– В сложившихся условиях партия должна была дать отпор силам империализма, – сказал Брежнев. – Марксистско-ленинское учение тем и ценно для нас, что позволяет мыслить и действовать творчески, применять нестандартные ходы.

Брежнев сделал паузу и посмотрел в зал. Сейчас он должен был сказать самое главное. То, чего пока не знал Никаноров и что должно было Федору Петровичу все-все объяснить.

– ЦК нашей партии, как вы знаете, было принято решение: на практике продемонстрировать советским людям, что же такое капитализм и его хваленые свободы. Раскрыть гнилую сущность общества потребления, его язвы и пороки. Все вы знаете, что и как делала партия все эти годы, но все же хочу напомнить вам основные этапы проделанной нами работы.

Генсек перевернул очередной листок, отпил из стакана воды – было слышно, как он при этом причмокнул, и у Никанорова даже дернулся кадык – у бедолаги, оказывается, давно уже пересохло во рту.

– В соответствии с разработанным партией планом в стране была объявлена так называемая перестройка. Ответственный – товарищ Горбачев. Целью этого этапа было создание у общества иллюзии, будто партия Ленина сходит с исторической сцены, уступая давлению ревизионистов и перерожденцев. Несмотря на некоторые шероховатости, этот этап надо признать успешно выполненным. Партия якобы распущена, великий Советский Союз разделился на пятнадцать суверенных государств, в обществе создалась иллюзия, что Коммунистическая партия добровольно отказалась от своей руководящей и направляющей роли. Мы перешли ко второму этапу. Ответственный – товарищ Ельцин. Как и было задумано Политбюро, товарищ Ельцин объявил о начале так называемых рыночных реформ и о построении капиталистического общества. Надо сказать – замысел удался. Этому способствовало и то, что партия решилась на нестандартные, по-ленински смелые шаги: была введена якобы свобода слова, разрешены валютные операции, частнопредпринимательская деятельность, облегчен выезд за рубеж. Мы пошли на это сознательно, чтобы ни у кого не возникло и капли сомнения в том, что капитализм пришел на советскую землю всерьез и надолго.

У Никанорова в эти минуты было лицо совершенно потрясенного человека. До этого дня он просто жил. Видел, что происходит вокруг, многое ему не нравилось, и многого он не понимал. И вдруг оказалось, что ничто в этой жизни не происходит просто так, все имеет под собой основу. Заговор! Это был заговор! Он-то думал, что все рухнуло тогда, в восьмидесятые, и страна пошла вразнос, заметалась в море жизни, как корабль без руля и ветрил, а оказалось-то, оказалось!..

– За прошедшие годы советский народ на собственном опыте испытал все тяготы жизни в капиталистическом обществе и еще раз имел возможность убедиться в лживости сладких посулов буржуазной пропаганды, – сказал Брежнев и опять отпил водички из стакана. – Звериная сущность капитализма, все его язвы открылись нашим людям во всей красе. Я думаю, наш замысел удался. Советский народ – не весь, а его нестойкая часть, то есть то самое меньшинство, проявлявшее недовольство, – убедился в пагубности капиталистического пути. Остановка производства, хроническая безработица, преступность, невыплаты зарплаты – столкнувшись со всем этим, люди быстро разобрались, где правда, а где ложь и чего стоят сладкие посулы зарубежных радиоголосов.

Никаноров слушал оратора, боясь пошевелиться и будто даже не дыша. Совершенно случайно, неожиданно даже для самого себя, он попал в мир, о котором прежде ничего не знал, даже не догадывался. Он-то думал, что этот мир умер, ушел навсегда, растворился в прошлом, а оказалось, что это не так. Все потрясения, происшедшие у него на глазах за последние годы, не были случайными. Мудрое Политбюро позволило заблуждающимся прочувствовать на собственной шкуре, насколько серьезны их заблуждения. Когда в стране стало слишком много недовольных, никого не стали хватать и упрятывать в тюрьмы – партия сделала вид, что готова удовлетворить блажь закапризничавших, как малые дети, сограждан. Хотите жить так, а не иначе? Пусть будет по-вашему. Перестройка, рыночные реформы – и первоначальная эйфория очень быстро испарилась.

– Хочу сообщить, что на последнем заседании Политбюро мы заслушивали отчет товарища Ельцина о проделанной работе, которая была признана удовлетворительной. Можно считать, товарищи, что второй этап задуманного нами выполнен. Теперь, товарищи, перед нами ясная цель. – Здесь бы Брежневу повысить голос и торжественно и строго посмотреть в зал, но он все никак не мог оторваться от спасительной бумажки. – Теперь, когда люди прозрели и народ и партия опять едины, мы сможем сказать людям правду и все вместе продолжим строительство светлого будущего! Будущего, где нет места делению на богатых и бедных, где нет эксплуатации человека человеком, где нет голодных, безработных, где уважают старость, а молодым открыты все дороги!

Зал с невиданным прежде энтузиазмом взорвался аплодисментами. Стоявший рядом со мной оператор даже вздохнул.

– Как хорошо сказал! – признал он.

– Да, – подтвердил я. – Едва ли не под каждым его словом я готов был бы подписаться.

Для нас все происходящее, конечно, было анекдотом, всего лишь инсценировкой, чего нельзя было сказать о Никанорове. Он расчувствовался не на шутку, даже слезы на глазах выступили, и вместе со всеми хлопал в ладоши Федор Петрович, совершенно искренне, от души.

– Такой эмоциональной реакции я давненько не видел, – признал я. – Материал мы сегодня отснимем что надо.

Генсек тем временем вернулся на свое место за столом президиума, а слово предоставили заведующему отделом промышленности Центрального Комитета. Потрясенный докладом предыдущего оратора, Никаноров не сразу смог переключиться, но очень скоро стал внимателен – завотделом рассказывал вещи не менее интересные, чем Генсек.

Оказывается, слухи о развале отечественной промышленности и остановке производства были сильно преувеличены. Да что там преувеличены, они вовсе не соответствовали действительности. Те предприятия, о которых писали, действительно стояли. Но были, оказывается, и другие. Те, которые, как и прежде, выплавляли металл, собирали трактора и выпускали телевизоры марки «Рубин». Про эти заводы не писалось ни в одной газете, а писалось как раз о тех, что стоят, не работая, и у людей создавалось впечатление, что все разрушено, что промышленность погибла, а было как раз совсем наоборот. Завотделом с почти нескрываемой гордостью сыпал цифрами: выпуск тракторов за пятилетие вырос на тридцать два процента, тепловозов – на пятьдесят шесть, электроутюгов – на сто один процент, а чулочно-носочных изделий так и вовсе в шесть с половиной раз. Потрясенный Никаноров слушал все это, и в голове у него возник навязчивый вопрос: он хотел немедленно знать, куда же девается этакая прорва производимой продукции. Оратор, будто услышав его, тотчас же прояснил ситуацию. Все, оказывается, складировалось на особых секретных складах, где и ждало своего часа, а час этот все приближался и приближался, и Никанорову уже было понятно, что мудрое и дальновидное Политбюро просто ждет подходящего момента для того, чтобы объявить об окончании в СССР проклятого капитализма и наступлении привычной и знакомой жизни. В этой жизни не будет дорогущих японских телевизоров и совершенно недоступных простому человеку «Мерседесов», а будут родные «Рубины» и «Жигули» по вполне сносной цене, как прежде, и от осознания этого – я видел! – у Никанорова прямо-таки захватывало дух.

Ведь он знал! Знал! Теперь он и сам верил, что знал, догадывался хотя бы, что не может великая страна развалиться так стремительно и безвозвратно. Теплилась где-то глубоко внутри мысль о том, что все не всерьез, что есть кто-то, кто видит все творимые безобразия и в нужный момент вмешается, защитит, спасет! У Федора Петровича горели глаза, обо всем он забыл и о времени – тоже.

А на трибуну один за другим выходили выступающие. Рабочий – вся грудь в давно забытых Никаноровым орденах и медалях – рапортовал о трудовых успехах и благодарил партию и лично дорогого Леонида Ильича за неустанную заботу о рабочем человеке. Ткачиха из Иванова предложила переходить к социализму как можно скорее, потому что уже все склады забиты тканями, и это богатство пора бы передать народу. Космонавт аж с тремя геройскими звездами на груди сообщил, что первая советская обитаемая марсианская станция работает уже три года и на Марсе найдена жизнь, о чем он и рапортует съезду. Все вскочили и зааплодировали, и Федор Петрович тоже. Предыдущие годы не дали ему ничего, кроме разочарований и все углубляющейся печали. До него никому не было дела, и это страшно тяготило, и вот только сейчас обнаружилось, чего ему не хватало больше всего – чувства сопричастности. Он хотел быть со всеми, плечом к плечу, в едином строю, один за всех и все за одного, чтоб в коллективе и чтоб сообща, а его лишили этого, и это было самое ужасное. Но теперь все вернулось, он уже был не одинок и испытывал восторг – такой, какой еще ни разу в жизни ему испытать не доводилось.