Равенна: забытая столица эпохи «темных веков» - Евгений Викторович Старшов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но продолжим описание Христа. В левой руке Он держит апокалиптический свиток за семью печатями, а правой передает мученический венец святому Виталию – с худым, выбритым лицом, короткими седыми волосами, в одеянии патриция, которого как бы представляет Христу стоящий около Него архангел в белоснежных ризах, в то время как второй архангел с другого бока тоже как бы то ли представляет Господу, то ли подводит к Нему епископа Экклесия – довольно упитанного, с густыми черными волосами, с моделью базилики Св. Виталия в руках.
Вот так мы переходим от сил небесных к властям земным. Слева от храмового престола – изображение Юстиниана с придворными, справа – Феодоры со свитой. Ничего нового о них автор здесь не напишет – да и не собирается, только посмеется лишний раз над парой «святых». Стараниями Ш. Диля и иных многих византинистов, не в последнюю очередь – греков (хоть, к примеру, Астериоса Геростергиоса), а также бедных (в переносном смысле, конечно) церковных историков, которых положение обязывает вещать с кафедр не то, что было, и даже не то, как они сами думают, а как надо: рождается образ Юстиниана как великого богослова, последнего истинно римского императора, победоносного завоевателя, реформатора, благоустроителя Церкви. Почитайте же «Тайную историю» Прокопия Кесарийского – благо текст, о котором говорят, что он написан желчью, а не чернилами, и аутентичность которого давно никем не ставится под сомнение, теперь широко доступен! Можно было б сделать много ужасающих своей откровенностью выписок, со всеми фактами и именами (Прокопий попусту не болтает!), но ограничимся лишь парой штрихов. «Был этот василевс исполнен хитрости, коварства… двуличен, опасен, являлся превосходным актером… постоянно лгал, и не при случае, но скрепив соглашение грамотой и самыми страшными клятвами… Неверный друг, неумолимый враг… склонный к распрям… легко податливый на зло… Не брезговал доносами… вершил суд, никогда не расследуя дела… И если бы кто-нибудь захотел бы, измерив все, что выпало на долю римлян с самых ранних времен, соизмерить это с нынешними бедами, он обнаружил бы, что этим человеком было умерщвлено больше людей, чем за все предшествующее время. Он был удивительно проворен в том, чтобы без долгих слов присвоить чужое богатство… /после чего мог выказать/ неразумную щедрость. Итак, с легкостью изгнав богатство из римской земли, он явился творцом всеобщей бедности». Вот мы видим его на стене церкви св. Виталия, с блюдом золота в руках (дар этому храму), в пурпурно-золотых одеждах и порфирных сапожках… Согласитесь, после слов Прокопия, который знал, о чем писал, этот персонаж вызывает у нас совсем иные чувства, нежели ранее, если приходилось встречать это изображение… На нас смотрит отнюдь не святой, преисполненный христианских добродетелей (хоть и это все можно было бы изобразить, слава правдивому художнику-мастеру!), а коварный бритый византиец с жестоко-бессмысленным выражением больших карих глаз и презрительно поджатым ртом. Такому и вправду ничего не стоило подвергнуть избиению собственный восставший народ (порядка 35 000 жертв восстания Ника), равно как и стереть с лица земли народы прочие – тех же готов, например. По его правую руку – благородный Велизарий, короткобородый и грустный, победитель многих варваров, сохранявший верность неверному своему императору, отвергнув предложение готов стать их королем, и кончивший жизнь в плачевной опале, а согласно недостоверному, но сильно играющему на чувствах преданию – ослепленным нищим, просящим подаяние. За ним – чины поменьше, дворцовая стража с золотыми гривнами на шеях, по предположению некоторых ученых – евнухи. По другую сторону от императора – какой-то неизвестный щетинистый муж преклонных лет с завитками волос на лбу, лицом скорее округлым и довольно тяжелым взглядом. Считать, как многие, что это Нарсес, бессмысленно, ибо у кастратов, как известно, не растет борода; кто-то видит в нем главного спонсора постройки – менялу Юлиана (хотя нельзя не отметить, что это место, предшествующее архиепископскому, ему не по чину!), кто-то – префекта претория (что наиболее вероятно). За ним – архиепископ Максимиан с крестом в руке и прелатском облачении; скорее, с щетиной, нежели с бородой, довольно лысый, и за ним пара священнослужителей в белых ризах, рангом поменьше, один – с Писанием, второй – с кадилом.
Перенесемся взором на другую сторону – там Феодора. Цирковая блудница, кипрянка, как и Афродита, – Прокопий много чего пишет о ней и ее нравах; впрочем, у нас не желтая бульварная пресса, посему, опять же, отошлем читателя к первоисточнику – «Тайной истории», а для менее любознательных ограничимся одной лишь фразой Прокопия: «Пользуясь в своем ремесле тремя отверстиями, она упрекала природу, досадуя, что на грудях не было более широкого отверстия, позволившего бы ей придумать и иной способ сношений». Ладно, наивно-благочестивые могут возразить: была, мол, одна, потом стала другая. Отчасти даже и это могло бы быть верно: византийская литература любит распространенный сюжет раскаявшихся грешниц – Пелагии, Марии Египетской и прочих; однако стал ли нрав ее христианским после того, как она «завязала» с блудом? Ответ один: нисколько. Прокопий пишет о ее злопамятстве, многочисленных интригах, устранении неугодных ей людей, вплоть до родного, нагулянного по молодости сына по имени Иоанн, которому хватило ума явиться к матери-царице во дворец за какой-то надобностью – так что его после этого никто никогда не видел среди живых. Сваренная Амаласунта, в которой она почуяла соперницу, тоже на ее совести, как мы об этом поведали ранее. Еще нельзя не вспомнить, что сия православная святая покровительствовала еретикам-монофизитам, многие из которых нашли убежище при ее дворе; правда, Прокопий тонко и мудро подметил, что распределение покровительства православным (со стороны императора) и монофизитам (со стороны императрицы) было делом их обоюдной договоренности по отбиранию богатств тех и других.
Итак, перед нами мозаичный портрет Феодоры. Бледная (как писал и Прокопий), с тонкими чертами лица и грозным взглядом (тоже отмеченном тем же историком), в котором можно заметить даже что-то змеиное. Не сказать, чтоб уж небесная красавица – впрочем, остальные ее придворные дамы тоже не образцы совершенства. В общем, не видя оригинала, трудно судить о портрете. Облаченная в пурпур (на ее подоле – драгоценная вышивка трех волхвов, приносящих дары) и жемчуга императрица держит драгоценную чашу – тоже дар храму Св. Виталия. Рядом с ней – двое придворных-мужчин и дамы: пять из них – условно-стандартны, но две ближайшие, в роскошных цветных одеяниях, имеют несомненно индивидуальные черты, и исследователи видят в них жену и дочь Велизария. О, своей Антонины Велизарий боялся, в отличие от тысяч варваров, – и все из-за того, что она была подругой Феодоры, нагло покрывавшей все ее шашни – в прошлом театральной блудницы и отравительницы.
Оставив читателя размышлять обо всем изложенном, заключим наше отступление фрагментом из Прокопия: «Мне и большинству из нас они [василевс и василиса] представлялись вовсе не людьми, а какими-то демонами, погаными и, как говорят поэты, “губящими людей”, которые пришли к согласию, с тем чтобы как можно легче и быстрее погубить род людской и его дела. Имея лишь облик человеческий, а по сути своей, будучи человекоподобными демонами, они таким образом потрясли всю вселенную. Подтверждением этому служит наряду со многим другим размах совершенного ими, ибо деяния демонов и деяния людей отмечены глубоким различием. Конечно же, на долгом веку
