Век амбиций. Богатство, истина и вера в новом Китае - Эван Ознос

Мне казалось, многие критики Ханя борются не с ним, а с временем, которое он символизирует. Обвинителям вроде Фан Чжоуцзи, назвавшего Ханя “ложным идолом”, его успех казался осквернением авторитета интеллектуала, поскольку Хань штамповал работы для рынка. С точки зрения других, Хань слишком легко отступает, когда риск становится велик. После того как Хань отказался высказаться против тюремного заключения Ай Вэйвэя, они охладели друг к другу, и художник назвал писателя “слишком уступчивым”. Хань оказался не соответствующим ожиданиям людей. В этом смысле он был абсолютным дилетантом, иконой поколения индивидуалистов. Чем чаще я видел его в рекламе на автобусных остановках и в метро, тем сильнее он напоминал мне лицо с коммунистических плакатов. Хань, желая того или нет, стал кем-то вроде Лэй Фэна – носителем веры, которой никто не мог следовать.

Весной 2013 года, когда я в последний раз увиделся с Ханем, я почувствовал, что годы этой веры берут свое. После “танцев в цепях” – закрытого журнала, предупреждений от партии – Хань перенес свой офис в уединенную виллу, разделенную между маленькими компьютерными фирмами, в жилом комплексе в Шанхае. Он занялся разработкой приложения для Android под названием “Один” (One) у которое каждый день отправляло клиенту рассказ, стихотворение или видео. За первые полгода проект собрал три миллиона подписчиков, но был слишком безобидным, чтобы привлечь внимание Отдела. “Раз нельзя издавать журнал, мы превратили его в мобильное приложение”, – объяснил Хань. Мы беседовали в небольшом конференц-зале на верхнем этаже. Молодые сотрудники фирмы сидели за компьютерами среди мягких игрушек, столов для пинг-понга и других приятных мелочей. Хань рассказал, что тратит большую часть времени на свою дочь и гонки. Я спросил, почему он (в последней своей реинкарнации – скандальный автор в отставке) перестал писать о коррупции, несправедливости и других социальных проблемах:

У нас теперь есть “Вэйбо”. Люди могут найти там все, что нужно… Я редко пишу о политике. Скучно! Одно и то же снова, снова и снова. Мне, писателю, не хочется повторяться. У меня есть другие способы выразить гнев. Да я могу и вообще его не выражать.

В зависимости от точки зрения, траектория Ханя могла и вдохновлять, и пугать. Когда я встретил его, он шел к прямому столкновению с партией, но спустя годы он и система нашли способ дополнить друг друга. Его работа оказывала куда меньшее влияние, чем вначале, но сложно было обвинить его за выбор более легкого пути.

Партия не позволяла усомниться в своей решимости идти до конца, и меня поражало, что проигравшие снова рвались в бой. В марте 2010 года я получил приглашение на мероприятие: Ху Шули вновь вступала в дело. Менее чем через четыре месяца после разрыва с прежним издателем Ху арендовала под редакцию гостиничный танцевальный зал и набрала журналистский коллектив. Вместе с репортерами и редакторами, последовавшими за ней из “Цайцзина”, она открыла новую медиагруппу – “Цайсинь”, “новый ‘Цайцзин’”.

Я смотрел из зала, как маленькая Ху в красном пиджаке с блестками поднимается на сцену. Ее было едва видно из-за цветов вокруг микрофона. Высоким голосом она произнесла: “Наша редакционная политика – объективное освещение экономических и социальных событий в Китае – не изменится”. Новые условия работы обеспечили необходимую независимость: Ху и редакторы располагали 30 % акций, а инвесторы и относительно прогрессивная газета “Чжэцзян жибао” – остальными паями. Иметь дела с официальной газетой было рискованно, но теперь у Ху была уверенность, что они сдержат обещание дать ей свободу действий.

Следующие несколько лет я наблюдал за тем, как Ху и ее команда старались вернуть себе утраченные позиции. После того как первый восторг прошел, многие сотрудники уволились из-за низкой зарплаты и неясных перспектив. Ху рисковала. Она открыла эфирное подразделение, однако проект оказался слишком затратным. Коллеги окрестили его “большим скачком”. Журнал готовил резонансные расследования о финансовых махинациях и злоупотреблениях официальных лиц. Так, чиновников, ответственных за политику “одна семья – один ребенок”, поймали на том, что они наживаются, отбирая детей и продавая их в приюты для усыновления иностранцами. В боевых передовицах Ху оспаривала партийные сентенции о демократии, ведущей к нестабильности. “Напротив, это автократия вызывает хаос, – писала она во время ‘Арабской весны’, – тогда как демократия ведет к миру… Отстаивать автократию – значит игнорировать долгосрочные последствия ради краткосрочной выгоды”.

Голос Ху Шули не звучал уже так громко, как двенадцать лет назад: теперь слышались и другие голоса. Корпоративные злоупотребления и коррупцию разоблачали обычные люди, у которых не было ничего, кроме подключения к интернету. Магнаты, когда-то дававшие Ху эксклюзивные интервью, выступали в “Вэйбо”. Перестроился даже прежний журнал Ху – “Цайцзин”. Издатель Ван Бомин, возможно, чувствуя, что его слава газетного магната под угрозой, пообещал читателям, что будет сопротивляться “неуместному контролю сверху”, и журнал вернулся к расследованиям. В этом смысле уход Ху умножил разоблачения.

Весной 2013 года мы с Сарабет стали готовиться к отъезду. После восьми лет в Китае мы хотели взглянуть на него со стороны. Мы знали, что будем скучать, и собирались вернуться. Мы начали прощаться с друзьями, и я навестил Ху. Я стал считать ее чем-то вроде кардиомонитора интеллектуальной жизни Пекина.

Ньюсрум выглядел пустым. Я знал, что молодежь увольняется из “Цайсиня”, и спросил Ху, сложно ли ей теперь. Она признала наличие конкуренции: “Когда я начинала делать ‘Цайцзин’, проблема заключалась в том, что нечего было цитировать! Был только ‘Цайцзин’! А теперь появилось множество вещей, которые можно цитировать, и приходится решать, что из этого правда. Поэтому мы хотим быть влиятельными и понятными – источником, которому доверяют”.

– А вы сможете выжить? – спросил я. Китайское общество не склонно к доверию.

– Это зависит от ситуации. Если Китай изменится, будущее будет светлым, мы преуспеем… Китаю тяжело повернуть, но я надеюсь.

Ху преподавала в Университете им. Сунь Ятсена в Гуанчжоу:

Студенты спрашивают: “Мы знаем, что быть журналистом тяжело, так почему вы подталкиваете нас к журналистике?” Я сказала, что все знают, как это сложно, но если вы продолжаете заниматься журналистикой несмотря ни на что, то приходите к успеху. Все боятся, поэтому не соревнуются с вами… Эти молодые люди очень оптимистичны, уверены в себе, они ведут меня. Им 30–40 лет… Они не просто верят мне, они верят в будущее. Я не давлю, только подталкиваю. Они говорят: “Почему бы нам не попробовать самим? Мы можем начать все сначала”… Разумеется, мне тяжело. Но иногда приходится выбирать.

Глава 23

Истинно верующие

Тан Цзе потерял покой. С тех пор как он получил известность, он успел пожить в Шанхае, Берлине и Пекине. Теперь, всего полгода спустя после начала работы со столичной продюсерской компанией m4,он планировал нечто большее. Он желал перейти от критики западных СМИ к критике СМИ на родине и начать говорить о политике. Он хотел подняться над обычной сетевой возней и достигнуть уровня “независимого СМИ”. Его соучредители не были согласны, они опасались последствий. Тан сказал мне:

Я и другие – мы уделяем пристальное внимание стране и ее проблемам, а это означает политику. Политика – однокоренное слово с “полицией” и “стратегией” (policy), и, если говорить о подъеме страны, нельзя избежать этой темы. Молодым людям вроде нас кажется, что если не говорить о политике, то о чем вообще говорить?

В августе 2011 года Тан Цзе уволился с десятью другими сотрудниками и открыл сайт “Дуцзяван”, “Уникальная сеть”, девиз которого гласил: “Растите вместе с Китаем”. За четыре года, прошедших с момента нашего знакомства, число китайских интернет-пользователей удвоилось и теперь насчитывало полмиллиарда. Тан хотел построить националистический “Ю-Тьюб”: “Мы хотим быть чем-то большим, нежели выразителями мнения”. Тан нашел “бизнес-ангела” и получил три миллиона юаней (около полумиллиона долларов). Он арендовал несколько помещений по соседству со штаб-квартирой поисковика “Байду”. Тан и его коллеги превратили комнату в студию для трансляции интервью и лекций в интернете. Чтобы придать помещению презентабельный вид, они нашли фотографию библиотеки в Дублине и сделали из нее задник.

Ролики были посвящены китайской космической программе и европейскому долговому кризису, банку “Голдман – Сакс”, положению в Греции и контролю над оружием. Тан и его коллеги относились к Западу подозрительно, критиковали Ху Шули за ее призывы к политической реформе и утверждали, что нести в Китай либеральную демократию – все равно что наклеивать “поддельную европейскую картину” на “старинную каллиграфию”. Даже по китайским меркам национализм Тана был чрезмерен. Однажды он раскритиковал государственную службу новостей за слишком мягкий тон, и один из журналистов назвал его “умаодановцем”.