Что забыла Алиса - Лиана Мориарти

Ярость во мне ходит тяжелыми темно-красными волнами. Я представляю, что катаюсь на них. Наверное, нечто подобное испытывают при родовых схватках. Тошнит, ноет грудь, во рту какой-то непонятный привкус, нам это уже так знакомо, и я не могу пережить это еще раз, не могу, не могу!

А больше всего меня выводит из себя, что, хотя я говорю, верю и точно знаю, что потеряю и этого ребенка, как и всех предыдущих, я слышу также, как внутри меня шепчет тихий радостный голос: «А вдруг…»

Алиса ехала к Элизабет.

Пришлось воспользоваться указаниями Бена, потому что ни одна улица в этом районе не казалась ей даже смутно знакомой. Может, она редко бывала у Элизабет? Ну да, ей ведь вечно было некогда… Некогда, некогда, некогда…

Они жили в доме из красного кирпича, перед которым расстилался ухоженный газон. Окружение было семейное. Во дворе соседнего дома стояли детские качели, и женщина, остановив свою машину, отстегивала ремни, державшие ребенка в детском кресле. Алиса подумала, что десять лет назад ее улица выглядела так же.

Как только Бен открыл дверь, послышался громкий звук телевизора. «Она хочет, чтобы он работал на всю катушку, – предупредил ее Бен. – Будь готова. Если пробуешь выключать телевизор, она чувствует себя как загнанный зверь. Меня это просто с ума сводит. Вчера вечером я даже в другую комнату ушел. Не знаю, спала она сегодня хоть минуту».

– Как ты думаешь, что это такое? – спросила Алиса.

– Наверное, боится, что снова потеряет ребенка. – Бен пожал своими по-медвежьи огромными плечами. – Честно-то говоря, я тоже боюсь. Почти обрадовался, когда узнал, что анализ крови отрицательный.

Алиса прошла за Беном через дом – очень аккуратный, опрятный и холодный; нигде никакого беспорядка – в спальню, где в кровати сидела Элизабет, с пультом от телевизора в одной руке и тетрадкой с карандашом в другой.

Она была в том же костюме, что надевала на семинар для продавцов, только волосы были растрепаны и тушь размазалась, и от этого под глазами чернели грязные круги.

Алиса не сказала ничего. Молча сбросила туфли и прыгнула рядом с Элизабет под одеяло, подоткнув под спину подушку.

– Пойду с машиной повожусь, – неловко потоптавшись у двери, наконец сказал Бен.

– Иди-иди, – улыбнулась Алиса ему в ответ.

Когда он удалился, Алиса перевела глаза на профиль сестры. Та сосредоточенно смотрела на экран.

Алиса молчала. На ум не приходило, что бы такого уместного сказать сейчас. Может быть, достаточно и того, что она здесь.

По телевизору шел старый сериал «Чертова служба в госпитале Мэш». Знакомые герои и неожиданные взрывы неестественного смеха, записанные на пленку, вернули Алису в 1975 год, когда они с Элизабет после школы садились на старый бежевый диван, ждали, когда мама вернется с работы, и жевали сэндвичи из белого хлеба, говядины и томатного соуса.

Алиса сидела и размышляла. Какой, в сущности, странный период наступил в ее жизни после того, как в пятницу утром она очнулась в спортзале! Вся прошедшая неделя представлялась ей каникулами в далеком экзотическом месте, где требовались необычные, совершенно новые для нее умения и навыки. Случилось так много всего: знакомство с детьми, открытие, что мать сейчас с Роджером, вечер семейных талантов…

Наконец она почувствовала, как рядом заворочалась Элизабет. Алиса затаила дыхание.

– Тебе что, делать больше нечего? – раздраженно спросила та.

– Сейчас это самое главное.

Элизабет сделала недовольное лицо и потянула одеяло на себя, открыв ноги Алисы. Та дернула его к себе.

«Чертова служба» закончилась, и Элизабет переключила канал. На экране появились тонкие черты Одри Хепберн. Элизабет щелкнула еще раз – на другом канале шло кулинарное шоу.

Алисе захотелось выпить кофе. Она подумала, не собьет ли настроение момента, каким бы оно ни было, если сходит в кухню, сделает себе кофе и вернется обратно. Эх, сейчас бы большой стакан двойного латте со сливками, как у Дино!

Дино…

Она опустила руку в сумку, которую бросила рядом с кроватью, нащупала в ней богиню плодородия и осторожно положила фигурку между собой и Элизабет. Богиня загадочно смотрела на сестер выпученными глазами. Алиса поместила ее лицом к Элизабет.

– Это еще что такое? – через некоторое время спросила та.

– Богиня плодородия. Дино из кофейни просил передать ее тебе.

Элизабет взяла фигурку и внимательно рассмотрела:

– Он, наверное, хочет застраховаться от меня: как бы я не увела еще какого-нибудь ребенка.

– Наверное, – не стала спорить Алиса.

– Ну и что мне с ней делать?

– Не знаю. Может, задобрить жертвоприношениями?

Элизабет закатила глаза, слабо улыбнулась и положила фигурку на тумбочку рядом с собой.

– В январе, – произнесла она. – Если только…

– Что ж, самое время заводить детей, – сказала Алиса. – Не замерзнешь, когда будешь ночью вставать, чтобы покормить.

– Никакого ребенка не будет, – зло произнесла Элизабет.

– Мы попросим отца замолвить там за тебя словечко. Там у него наверняка хорошие связи.

– Ты думаешь, раньше я не просила его? – откликнулась Элизабет. – Кому только не молилась! И Иисусу, и Деве Марии, и святому Герарду. Он вроде бы считается покровителем матерей. Ну и что? Никто не услышал. Они меня просто не замечают.

– Отец бы услышал тебя. – Его лицо вдруг отчетливо вспомнилось Алисе. До этого она помнила только фотографии, а не то, что сохранила ее память. – У него там, наверное, столько бюрократии!

– И все-таки не могу я поверить в эту загробную жизнь. Одно время я носилась со всей этой романтической чепухой, что отец заботится о моих потерянных детях, но потом отбросила ее. Если так думать, то у него на целый детский сад наберется!

– Ну, хотя бы отвлечется и не будет думать о том, как Роджер с матерью танцуют сальсу.

В этот раз Элизабет улыбнулась гораздо шире.

– Мама помнит все сроки, которые мне ставили, – сказала она. – В такие дни она всегда звонит мне рано утром и начинает болтать, просто так болтать, и все.

– Она хорошо управляется с детьми. Они прямо с ума по ней сходят.

– Хорошая из нее бабушка получилась, – вздохнула Элизабет.

– По-моему, мы ее простили.

Элизабет бросила на нее острый взгляд, но не спросила за что.

Об этом они никогда серьезно не говорили. По крайней мере, Алиса не помнила таких разговоров. После смерти отца Барб перестала быть матерью. У нее опустились руки. Это был страшный удар. Ей было просто наплевать, тепло ли они оделись, выходя из дому, почистили ли зубы, ели ли овощи. А вдруг это значило, что раньше она лишь делала вид, будто заботится о них? Даже через много месяцев она целыми днями бесцельно бродила по дому, рыдая над фотоальбомами. Вот тогда в их жизни появилась Фрэнни и взяла бразды правления в свои руки.

С тех пор для Алисы и Элизабет Барб стала не матерью, а простодушной старшей сестрой. Даже когда она совсем отошла от потери и сделала попытку восстановить родительский авторитет, они просто-напросто не разрешили ей быть матерью. Это был очень точно рассчитанный, хотя и неявный реванш.

– Да, – помолчав, сказала Элизабет. – Да, похоже, мы действительно простили ее. Не знаю, когда точно, но только простили.

– Странно как все получилось.

– Да, очень.

Они молча просмотрели рекламу распродажи ковров, и Элизабет снова заговорила:

– Я злюсь. Просто не могу передать тебе, как я злюсь.

– Ничего, – откликнулась Алиса.

Снова стало тихо.

– Последние семь лет мы только и делали, что все создавали жизнь для себя, обыкновенную жизнь, какой все живут в пригородах, с двумя целыми одной десятой ребенка. Мы только это и делали – не жили настоящей жизнью, нет. И теперь все надо откладывать на несколько месяцев, пока я не потеряю и этого, а потом мне надо будет это пережить, а потом Бен будет приставать ко мне с бумажками об усыновлении и все кругом начнут горячо поддерживать: ах, усыновление, ах, прекрасно, ах, мультикультурно! И все будут ждать, когда я забуду об этом ребенке.

– Может, ты его и не потеряешь, – возразила Алиса. – Может, он все-таки родится.

– Не родится! О чем тут говорить?

Участник кулинарного шоу наливал в сковороду мед, объясняя по ходу дела: «Сливочное масло должно быть только несоленое. В этом весь секрет».

– Мне нужно взять себя в руки и притвориться, будто я вовсе не беременна, – сказала Элизабет. – Чтобы, если и это ничем не кончится, не переживать особо, но у меня просто нет для этого сил. Бывает, иногда я думаю: «Нужно же надеяться! Настройся, что в этот раз все будет хорошо». Но я все время страшно боюсь. Как только нужно пойти в ванную, я начинаю терзаться: а вдруг увижу кровь? Каждый ультразвук – пытка: вдруг что-нибудь прочитаю по лицу врачей. Вот говорят, нельзя волноваться, потому что это вредно для ребенка, но как тут не волноваться?