Операция «Людоед» - Андрей Троицкий

Сурков достал из кармана сложенный вдвое листок, протянул бумажку Колчину.

– В списке пять человек, – Сурков сел в кресло, нырнул под столик и наполнил рюмку. – Все люди проверенные. Один сидит в машине. По два человека остаются возле черного и парадного входа, а мы с тобой идем наверх. Если начинается кипеш, наши парни снизу поднимаются на второй этаж и действуют по обстановке.

Колчин вытащил зажигалку, крутанул колесико, бросил горящую бумажку в пепельницу.

– Я резидент группы, – сказал он. – Принимаю решения и несу за них ответственность. Так вот, я решил, что помощники нам не нужны. Точнее нужен один водитель. Мы все сделаем вдвоем. Ты, я и водила.

– Почему?

– Потому что у нас нет времени на глубокую разведку. Мы почти ничего не знаем о том, что происходит в гостинице. Если там устроили засаду, в нее попадем только мы с тобой. Два человека. Если начнется большая стрельба, водитель успеет уйти. Простая математика: лягут шесть человек или только двое. У нас в запасе еще полутора суток. Нужно оружие, автоматические или полуавтоматические пистолеты с глушителями. Ножи, патроны. – Знаю, – махнул рукой Сурков. – Завтра я покажу тебе образцы. – Кстати, откуда ты достаешь «Пшеничную»? К русским туристам тебе запрещено приближаться.

– Для человека, прожившего в Турции почти десять лет, «Пшеничная» не проблема, – ответил Сурков. – Тут я могу достать все, что пожелаете. Старинные монеты никогда не существовавших государств, хоть гробницу египетского фараона достану, хоть святой Грааль. А водка – это семечки…

– Вы слишком много пьете, Сурков, – Колчин перешел на «вы».

– Да, неподготовленному человеку, приехавшему из сытой Европы в Стамбул, в эту чертову дыру, наверное, кажется, что в такую жару нельзя и подумать о водке, и, разумеется, женщинах, – Сурков заговорщицки подмигнул Колчину. – А я вот думаю об этом часто. И о бабах и о водке.

– А вы, Сурков, стали циником.

– Это не худшее из того, что много со мной случиться. После пары лет работы в этой стране любой человек с устойчивой психикой и так называемыми жизненными принципами сойдет с ума или сопьется. В лучшем случае станет циником. Сурков встал из кресла, прошелся от подоконника до стены и снова упал в кресло.

– Эта работа разрушает меня, – сказал он. – Точит, как червяк яблоко. Я чувствую себя загнанной лошадью. Устал говорить одно, делать другое, в уме держать третье. Я устал от безделья, от этих мечетей, минаретов, от жары. От страхов, надуманных и реальных. От самого себя устал. И мне все равно, что вы обо мне думаете. Потому что я сам все про себя знаю.

Сурков встал, подошел к окну, держа в одной руке рюмку с водкой. Он потянул за капроновую веревку, поднял жалюзи из соломки. Намотал веревку на оконную ручку, чтобы жалюзи не опустились. С высоты третьего последнего этажа открывался довольно тоскливый однообразный вид. Внизу по узкой улочке турки торговцы катили в сторону Длинного рынка и обратно телеги, груженые плотно набитыми тюками с ширпотребом. Над мостовой стояли клубы плотной серой пыли. Послеобеденное солнце зацепилось за далекий минарет, напоминавший острый карандаш. И, кажется, не собиралось опускаться вниз, в бухту Золотого Рога. – Когда не посмотришь в окно, видишь только этот чертов минарет и солнце, – сказал Сурков. – И еще турок с их телегами. Кажется, эти люди никогда не спят. Катят и катят свои телеги к базару и обратно. Днем, вечером, ночью… Сюрреализм чистой пробы.

Сурков опрокинул в рот водку. Поставил пустую рюмку на подоконник и стал пустыми глазами разглядывать знакомый пейзаж.

– Тебе не надо больше пить, – сказал Колчин. – Хоть сегодня.

– Я выпиваю, чтобы снять внутреннее напряжение и усталость.

– Водка тебя разрушает, не работа. Нельзя каждый день высасывать по три пузыря. Да еще в такую жару.

– А, бросьте, – Сурков раздраженно махнул рукой. – Я с вами разговариваю, как с другом. Мы давно знакомы. И вообще, я по душам ни с кем целую вечность не разговаривал. Не имею права по душам разговаривать. Я знаю, как ты поступишь. Ты вернешься в Москву, напишешь на меня докладную. Так?

– Посмотрим…

– Пиши. Черт с тобой. Начальство прочитает твою записку, а через пару недель меня отзовут отсюда, сделают невыездным и не дадут очередного звания. В Москве задвинут на третьи роли. Посадят куда-нибудь в пыльный нафталинный сундук. К аналитикам. Там я буду строчить бесполезные бумажки, которые никто никогда не прочитает. Эх, будь, что будет. В этом городе я схожу с ума.

– Ты был в России полтора года назад, – ответил Колчин. – Через Венгрию тебя выдернули в отпуск. Ты провел в Москве два месяца и вернулся назад. Тогда ты ни на что не жаловался. И не пил столько.

– Полтора года назад, – задумчиво кивнул Сурков. – Как давно. Мне кажется, это было полтора века назад.

Сурков на минуту задумался, помолчал. Стало слышно, как в сапожной мастерской, помещавшейся на втором этаже, постукивают молоточки, трещит подшивальная машина и по козлиному блеет шлифовальный станок. Сурков сказал:

– Слушай, это не с меня в Москве шкуру спустят, за такие-то дела, – он усмехнулся и щелкнул себя пальцем по горлу. – Не с меня. С тебя шкуру спустят. За твою самодеятельность.

– Поживем, увидим, – кивнул Колчин. – Но если ты выпьешь еще хоть рюмку, я отстраню тебя от операции. Понял? Еще рюмка и…

– Понял.

Сурков подхватил бутылку, в которой еще оставалось грамм триста водки. Унес ее на кухню, пустил из крана воду, спрятал «Пшеничную» в шкафчик. Другую посудину, пустую, ополоснул водой, вернулся в комнату, показал бутылку гостю.

– Вот, видишь. В раковину вылил.

– Хорошо, я сделаю вид, что поверил, – Колчин начинал злиться. – Но еще раз соврешь, и конец нашей дружбе.

– Ладно, не напирай. Не прикоснусь больше. Слово.

Пригород Перми. 19 августа.

Погода вопреки обещаниям синоптиков так и не улучшилась, но дождь и холодный ветер не расстроили планов Стерна. Второй день работа на строительном дворе ПМК кипела, не останавливаясь ни на минуту. Накануне Стерну пришлось вывести «КАМАЗ», съездить к районному складу агрохимии, чтобы купить за наличный расчет две тонны аммиачной селитры в мешках. Затем он побывал на химическом комбинате, свел знакомство с нужным человеком и приобрел триста литров концентрированной азотной кислоты, разлитые в тридцати литровые бутыли из толстого зеленого стекла. Стерн оставил кислоту на строительном дворе и снова уехал. Вернулся скоро, вместе с Ватутиным выгрузили из кузова небольшую бетономешалку с двумя съемными барабанами емкостью в сто килограммов, массивную станину, несколько пустых железных бочек, электрокабель и водяной насос. И еще упаковку жидкого стекла. Им нужно обработать чашу бетономешалки изнутри, чтобы кислота быстро не разъела металл. Станину бетономешалки установили в самом уединенном месте, за единственной уцелевшей от разгрома стеной бывшего склада, испытали движок. Агрегат работал на твердую четверку. Поставили барабан, подвели кабель от бытовки и протянули резиновую кишку от водяного насоса. В ста пятидесяти метрах от бетономешалки на скорую руку соорудили что-то вроде брезентового тента. Положили на землю старые доски, что нашлись на дворе, на них сгрузили мешки с селитрой, бутыли с кислотой и пустые бочки, натянули брезент. «Смесь азотной кислоты и аммиачной селитры – одна из простейших форм взрывчатки, – перекуривая, объяснял Стерн. – В чаше бетономешалки на самых малых оборотах смешиваем эти два компонента и добавляем к ним мазут, стабилизатор. Бетономешалку нужно без остановки поливать холодной водой из шланга. Да и дождь идет, это тоже не помешает. В чаше будет происходить химическая реакция. А где химическая реакция, там выделяется тепло. Поэтому емкость должна непрерывно охлаждаться». «А если все-таки рванет?» – спросил Ватутин. «Ну, мы же не сами будем заниматься этим дерьмом, – ответил Стерн. – Привезу я пару человек, найду добровольцев. Если рванет, ну, что делать… Тут шансы пятьдесят на пятьдесят. Тогда придется других рабочих искать. И новую мешалку покупать». «Да уж, – кивнул Ватутин. – И так сколько денег извели». «Когда реакция закончится, нужно перегружать азотированную селитру в бочки, – продолжил Стерн. – Бочки ставить под тент. Кстати, в чашу нельзя закладывать много селитры и кислоты. Чтобы взрыв, если он все-таки случится, в Перми не услышали. И чтобы мы не потеряли при взрыве всю селитру, кислоту и мазут». «Ну, вы прямо профессор», – Ватутин выпятил нижнюю губу. – Вам бы людей учить". «Вот я и учу тебя, – сказал Стерн. – Когда мешалка начнет работать, держись от нее подальше. И за рабочими следи издалека, чтобы технологию не нарушали». Стерн выплюнул окурок, дал задание Ватутину. А сам сел за руль грузовика и уехал. Вернулся через пару часов с двумя работягами. Это были плотники из далекой молдавской деревни. Люди, не обремененные законченным средним образованием. Старшего батрака, дочерна загорелого, заросшего седой щетиной, звали Тарас, его фамилию можно выговорить, если тренироваться неделю. Тог мужик, что помоложе, откликался на имя Яков Кешмаре. Высокий очень худой парень, в истертом до дыр костюмчике и сапогах до колен, он разговаривал высоким, каким-то бабьим голосом и ходил походкой цапли, высоко поднимая колени. Стерн не поленился много раз повторить все инструкции, он долго водил молдаван от тента, где сложили селитру и кислоту, до бетономешалки и обратно. «А зачем все это надо? – осмелился задать вопрос Тарас. – Ну, зачем мешать селитру с кислотой?» «Я фермер, – веско ответил Стерн. – И хочу применить новые технологии выращивания корнеплодов. Приехал сюда, чтобы хозяйствовать на своей родной земле. Ведь это же наши корни: родная земля, эти корнеплоды… Ну, и все такое прочее. Понимаете?» – Стерн больше не стал тратить время на молдаван, ничего не смысливших в передовых аграрных технологиях. Махнул рукой и ушел в бытовку переобуться в сухие кеды. Найти денежную работу где-нибудь в Подмосковье рабочие даже не мечтали, потому что там своих шабашников хватает, кроме того, молдаване не умели торговаться. Однако пробелы в образовании и языкознании, не помешали им сообразить, что из азотированной селитры, смешанной со стабилизирующим компонентом, никакое удобрение не получишь. Этой адской смесью можно только почву сжечь, да так, что на такой земле никогда, хоть через сто лет, даже сорная лебеда не вырастет. Когда молдаване начали работу, Стерн отошел на безопасное расстояние. Забыв про дождь, он остановился на ступеньках бытовки и выкрикивал короткие команды. «Поливай водой, не отводи струю в сторону», – кричал Стерн сквозь рвущийся из груди сиплый кашель. «Запускай барабан на самых малых оборотах, – надрывался он и снова заливался кашлем. – На самых малых. Слышь?» Ватутин стоял рядом. Он поддакивал и кричал во все горло, дублируя команды Стерна. Молдаване с опаской поглядывали на нового хозяина, когда тот появлялся возле бетономешалки, чтобы проверить, что за продукт получился после замеса. Молдаване хмурились, молчали. И только переглядывались между собой. В глазах рабочих застыл животный страх. Видимо, огромные деньги, сто пятьдесят долларов на нос, полученные вперед, теперь не радовали работяг. Напротив, жгли карман и навевали дикую предсмертную тоску. С апреля они работали в Пермской области на строительстве птицефабрики, в начале августа, когда на птичниках оставалось уложить мягкую кровлю, строительство без всяких объяснений прекратили. Денег под расчет выдали вдвое меньше обещанного. Предстояло найти новую работу до поздней осени, но это дело не из легких, хлебные места давно заняты, снова подряжаться в какой-нибудь колхоз, за копейки строить новый птичник или коровник, душа не лежала. Восемь дней молдаване, готовые взяться за любое дело, протолкались на городском строительном рынке, но ничего не подворачивалось. Поэтому появление Стерна, деньги, заплаченные вперед, стали чудесным сюрпризом. Но едва они очутились на строительном дворе, запустили бетономешалку, так тут же, ни их чего, прямо из воздуха, возникло предчувствие большой беды, близкой смертельной опасности и уже совершенной непоправимой ошибки.