Россия, которой не было: загадки, версии, гипотезы - Александр Бушков

Почему-то подобные предприятия с завидной регулярностью увенчивались успехом в Молдавии. В 1561 г. некий рыбацкий сын, выдававший себя за племянника одного из греческих правителей, собрал украинско-польскую вольницу, изгнал тогдашнего господаря Александра и сел на престол. Однако продержался там лишь два года – когда он попытался ввести в стране европейские обычаи и жениться на дочери протестанта, молдаване взбунтовались и убили неосторожного реформатора.

В 1574 г. другой самозванец, некий Ивония, назвался сыном молдавского господаря Стефана VII и с помощью казаков занял престол. Его опять-таки убили довольно быстро. В 1577 г. новый самозванец (некий то ли Подкова, то ли Серпяга) на сей раз объявил себя братом Ивонии. Дальше все пошло по накатанной колее – казаки помогли претенденту захватить молдавский престол, но вскорости недовольные подданные прикончили и Серпягу. Надо полагать, эта свистопляска надоела в первую очередь не молдаванам, а самим казакам – когда в 1592 г. у них по старой памяти попытался найти поддержку очередной соискатель молдавского престола, казаки, не мудрствуя лукаво, выдали его полякам. Видимо, этот печальный опыт учел некий сербский искатель приключений Михаил – пару лет спустя, возжаждав молдавского престола, он не стал объявлять себя родичем какой бы то ни было известной личности, а попросту собрал рать и без всяких объяснений и побасенок захватил Молдавию. Потом, как было принято в Молдавии, его убили. Тут уже лопнуло терпение у короля Сигизмунда, и он особым указом обязал казаков «впредь не принимать молдавских самозванцев».

Наконец, можно вспомнить Стефана Малого, объявившего себя чудесно спасшимся Петром III и занявшим черногорский престол. Но это совсем другая история…

Лжедмитрию I все поначалу удавалось просто блестяще. Вступив в пределы России с горсточкой вооруженных людей, которую мог втоптать в землю, не заметив даже толком, один-единственный царский полк, «названный Дмитрий», однако, прямо-таки триумфально прошествовал к Москве, где и был встречен ликующим народом вкупе с боярами и князьями церкви. Должно же быть какое-то объяснение, не исчерпывающееся «слепой верой в чудесным образом спасшегося от убийц царевича»?

Объяснений, строго говоря, два. И оба они, по совести, должны заставить задуматься и современных политологов…

Во-первых, разумеется, политика Бориса Годунова – вернее, общее и повсеместное разочарование в государе. Недовольными были все. Налоговые льготы, торговые привилегии, амнистии и милости, которыми Борис пытался умаслить все слои общества в начале царствования, со временем, как это обычно и бывает на Руси, как-то незаметно сошли на нет. Крестьянам окончательно запретили переходить к другим помещикам – до превращения землепашца в вещь оставалось еще около ста двадцати лет, но и сама по себе отмена Юрьева дня казалась тогдашним людям неслыханным попранием прадедовских обычаев (примерно так и мы восприняли бы указ о запрещении менять место работы).

Тем, кто стоял на общественной лестнице гораздо выше, то есть дворянам и боярам, пришлось тоже нелегко. Крестьянину просто-напросто запретили переходить от одного господина к другому, зато господа рисковали и свободой, и жизнью. В первые годы XVII века, когда по стране стали бродить первые туманные слухи о «чудесно спасшемся царевиче Димитрии», Борис Годунов, судя по всему, не просто испугался, а испугался крепко…

И началась вакханалия. Самым счастливым из бояр или дворян мог считать себя тот, которому всего-навсего запрещали жениться (было у Бориса такое обыкновение). Другим приходилось покруче. Постригали насильно в монахи (как Федора-Филарета, отца будущего царя Михаила Романова), ссылали к черту на кулички, бросали в тюрьму, отбирали имущество, обдирая так, что это и не снилось нынешней налоговой инспекции. Государство не просто благосклонно внимало доносам – активнейшим образом их поощряло. Часть имущества оговоренного брали в казну, а часть шла доносчикам. «Маяком доносительства», на которого должны были равняться остальные, стал некий Воинко, холоп князя Шестунова. За донос на хозяина Борис прямо-таки демонстративно дал холопу волю, наградил поместьем и велел объявить о том всенародно.

И понеслось… Как выражался один из историков, подобные меры «разлакомили» холопов, и доносы посыпались градом. По первому подозрению (чаще всего обвиняли в колдовстве, это стало таким же распространенным, как во времена большевиков – обвинение в «контрреволюции») хватали самого обвиненного, его близких, родственников, друзей и соседей. Всех, как водилось, пытали самым тщательным образом. Тех, кто признавался, сажали и ссылали. Тех, кто упорствовал, частенько лишали языка или вешали, поскольку свыше было велено считать, что запирательство как раз и есть признак виновности.

Безусловно, Борис верил в «ведовство» и «дурной глаз» гораздо меньше, чем уверял. Однако всем, попавшим в «пытошные» по голословному навету, от этого было не легче.

Никоновская летопись сообщает об этом времени так: «И сталось у Бориса в царствие великая смута; доносили и попы, и дьяконы, и чернецы, и проскурницы; жены на мужьев, дети на отцов, отцы на детей доносили».

Предков Пушкина сослали в Сибирь по доносу собственных холопов, отобрав имущество. Одного из Романовых в тюрьме задушил пристав. Боярину Богдану Бельскому по приказу царя по волоску выщипали бороду, которой боярин гордился (впоследствии Богдан Бельский станет одним из приближенных Лжедмитрия, торжественно поклянется перед москвичами, что царевич – настоящий…). Будущий герой-освободитель, князь Д.М. Пожарский, сделал донос на своего недруга, князя Бориса Лыкова, а его мать княгиня Марья донесла на мать Лыкова (таков уж был тогдашний обычай – мужчины могли делать доносы только на мужчин, а женщины – на женщин, бояре должны были доносить царю, боярыни, соответственно, царице). Естественно, всех Лыковых законопатили «за приставы»[65] всерьез и надолго…

Господа, со своей стороны, отыгрывались на низших. Поскольку тогдашние законы о холопстве были столь же запутанными и поддававшимися двойному толкованию, как нынешнее налоговое законодательство, злоупотребления начались фантастические. Человек, нанявшийся на временную службу или мастеровую работу, объявлялся холопом и навсегда терял свободу, поскольку все зависело от судьи, а судья был живым человеком, хотел есть-пить вволю да вдобавок обеспечить детушек… Иногда людей без особых придумок ловили на дорогах и закабаляли. Доходило до того, что сильный и богатый боярин делал холопами… служивших у него дворян, владельцев поместий (поместья, конечно, забирал себе). Правда, необходимо отметить, что находились простолюдины-прохвосты, которые извлекали личную выгоду и из такого положения дел (ибо житейская смекалка русского человека безгранична) – «закладывали» себя в холопы, пожив немного, обкрадывали владельца, убегали и повторяли этот финт, пока не попадались или, сколотив деньжонок, не отходили от дел (благо до удостоверяющих личность документов додумался лишь Петр I столетие спустя). Нужно помнить, что знатный господин, независимо от того, угнетал он своих «холопей» или кормил кашей с маслом, мог всегда ждать доноса от любого из своих людей. По язвительному замечанию историка Костомарова, «между господами и холопами была круговая порука: то господин делает насильство холопу, то холоп разоряет господина». Идиллия, некоторым образом. У всякого был шанс отыграться на обидчике…

Поскольку запретный плод особенно сладок, крестьяне после «закрепления» бежали в массовом количестве – и, за неимением других возможностей, становились разбойниками. Не то что на пресловутых «больших дорогах» – в самой Москве, по свидетельствам современников, опасно было выйти ночью со двора, непременно получишь кистенем по голове.

Как частенько случается перед великими и страшными потрясениями, косяком пошли «знамения», предвещавшие, по общему мнению, нечто неизвестное, но непременно страшное…

Говорили, что в 1592 г. в северных морях появилась столь огромная «рыба-кит», что едва не своротила Соловецкий монастырь. Оползень, разрушивший в 1596 г. Печерский монастырь под Нижним Новгородом, считали предзнаменованием нехороших перемен. Прошли слухи, что волки и бездомные собаки вопреки своим обычаям пожирают друг друга, а следовательно, вновь появилось знамение, предвещающие, что вскорости и люди начнут грызть друг друга. Неизвестно откуда появились черно-бурые лисицы, забегавшие даже в Москву, – опять-таки «нехорошее знамение». В 1601 г. караульные стрельцы болтали по Москве: «Стоим мы ночью в Кремле на карауле и видим, как бы ровно в полночь промчалась по воздуху над Кремлем карета в шесть лошадей, а возница одет по-польски: как ударит он бичом по кремлевской стене, да так зычно крикнул, что мы со страха разбежались». Бури вырывали с корнем деревья, переворачивали колокольни, срывали крыши; в одном месте перестала родиться рыба, в другом пропали птицы, в третьем уродов рожали женщины, в четвертом – домашняя скотина. На небе видели по два солнца, а ночью – по два месяца. В довершение всего, в 1604 г. на небе вовсе уж некстати объявилась комета, видимая и днем. Ходят легенды, что испуганный ею Борис призвал немца-астролога, и тот пугал «великими переменами» (что сталось с астрологом – неизвестно, мог и унести ноги).