Русский калибр (сборник) - Пётр Разуваев

– Но, Давид, – в очередной раз я пытался доказать ему очевидное. – Рано или поздно нас либо арестуют, либо убьют.

– Я не могу уезжать. Не могу прямо сейчас. Дайте мне всего один день, а потом…

– Этой ночью меня уже хотели убить, – резко бросила Паола. – Вы уверены, что в следующий раз им снова не повезёт?

«Вот и вся благодарность», – подумалось мне. Бегаешь, суетишься, стреляешь в людей… А всё, оказывается, так просто. Повезёт – не повезёт. Обидно, да?

– Вы не понимаете, – тихо сказал он. – Я всю жизнь занимался тем, чего не существует в природе, я перекладывал воздух из одного банка в другой, потом в третий, и так до бесконечности. И всегда я искренне думал, что это и есть – главное. Мне казалось, что ещё чуть-чуть, ещё одна сделка, ещё один миллион – и я, наконец, позволю себе отдохнуть. Поехать в Рим, в котором я был уже сотни раз, и хотя бы однажды пройтись по нему пешком. Понимаете? Просто прогуляться… Я объехал весь мир – Иерусалим, Париж, Бомбей, Прага, Ленинград, Вена. Это потрясающие города, не так ли, Андре? И что же? Ни-че-го. Везде одно и то же: отель, офис, мониторы, телефон, переговоры со всякой дрянью… Да бог с ними, с людьми, но я же никогда, ничего, нигде не видел, понимаете? Я не был в Лувре, не был у Стены Плача, не был в… в музее мадам Тюссо – я даже там не был, хотя целую неделю мой офис находился в двух шагах от него. Потом, потом… Вот оно, моё «потом»… Вряд ли я теперь увижу Иерусалим… Вряд ли я вообще увижу хоть что-нибудь…

С каждым словом он говорил всё тише и тише, а последние слова Давид произнёс почти шёпотом, отвернувшись от нас и глядя куда-то в окно, на пальмы, церковь, лестницу, художников, расположившихся на ней. Он не хотел смотреть на нас, и я его понимал.

– Это мой последний день в Риме…

Я молча взглянул на Паолу, она – на меня. Мазнула взглядом и мгновенно отвела глаза, неопределённо пожав смуглым плечиком. Наши глаза встретились лишь на мгновение, но я увидел, успел заметить в её взгляде ответ на мой невысказанный вопрос. Я хотел спросить у Паолы – когда она последний раз гуляла по Риму?

– Мы решили зайти в ресторан, Давид. Хотите капучино? – окликнул я его, когда мы подошли совсем близко.

– Да, – коротко ответил он, с трудом поднимаясь навстречу. Давид вообще сильно сдал за эти несколько часов, прошедших с момента нашего бегства с виллы Кольбиани. Я имею в виду – сдал физически. Морально же… Никогда ещё я не видел у него такого выражения глаз. Словно ребёнок, впервые увидевший мир, шагнувший сам и замерший у порога от восхищения…

– Смотрите, Андре, видите – вон там, девочки у самой воды? Видите? – Привлекая внимание, Давид тронул меня за плечо и кивнул в сторону фонтана.

Я обернулся. Да, действительно, девочки. Хотя сами они явно придерживались иного мнения на этот счёт. Лет тринадцати, не больше, обильно подправленные косметикой, они, как и все южанки, выглядели намного старше своего возраста. Крашеные рыжие волосы очень забавно смотрелись в сочетании со смуглой от природы кожей. Все четыре девицы усиленно курили, и было в них что-то… вульгарное, пока ещё не своё, наносное, но уже старательно культивируемое. В восьмидесятые годы, когда я впервые оказался в Союзе, подобных девиц называли «пэтэушницами». Заинтересовавшись, Паола тоже взглянула в ту сторону, но, рассмотрев объект нашего внимания, брезгливо поморщилась и отвернулась. Давид, впрочем, этого даже не заметил.

– Взгляните: та, крайняя, с короткими волосами – видите? Она не умеет курить, но ей предложила подруга, и она не может отказаться, иначе те не будут общаться с ней, как с равной. Смотрите, как она держит сигарету… А вон там, напротив, на балюстраде, сидят мальчики. И ей, этой девочке, нравится тот крепыш в чёрной рубашке, с колечками в ухе. Видите, как она на него смотрит? А теперь отвернулась… А ведь этот паршивец заметил, но делает вид…

– Что интересного, синьор Липке, в том, как ведёт себя эта маленькая путана? – негромко, но очень отчётливо спросила Паола, стоявшая рядом.

И Давид словно потух. Опустив плечи, он виновато взглянул на меня и быстро, торопливо сказал:

– Да-да, разумеется… Извините меня… Это и в самом деле не имеет никакого значения…

– Забавная девочка, – согласился я. И он, искоса взглянув на меня, слабо улыбнулся.

Площадь Треви, фонтан Треви. Ресторанчик, естественно, тоже назывался – «Треви». Думаю, это однообразие вызывало немалую путаницу у влюблённых, назначающих здесь свидания. Заведение было популярным и многолюдным, но нам повезло, сразу нашёлся свободный столик. Паола заказала крепкий эспрессо, я, по обыкновению, взял капучино, а Давид попросил официанта принести ему рюмку коньяку. Я с удивлением взглянул на него.

– Никогда в жизни не пил коньяк утром, – смущённо улыбнувшись, сказал Давид. – Вот, решил попробовать.

Паола, смотревшая в окно, при этих словах едва слышно фыркнула. Мне очень захотелось наступить ей под столом на ногу.

– Паола, спроси, пожалуйста, нет ли у них миланских газет за эту неделю? – обратился я к ней.

Она жестом подозвала немолодого официанта и произнесла несколько слов по-итальянски. Мужчина понимающе кивнул и, что-то ответив, скрылся за стойкой. Провожая взглядом удаляющуюся спину официанта, я машинально отметил, что за последние десять минут в ресторане значительно прибавилось посетителей. Все высокие стулья, стоявшие вдоль стойки, были заняты; за столом у противоположной стены расположилась шумная компания молодых французов. Говорили ребятки во весь голос, и, послушав их пару минут, я классифицировал эту группу как команду спортсменов. Что-то мне не нравилось в этой ситуации, но занервничать окончательно я не успел: неся в руках внушительную пачку газет, к столику вернулся официант.

– Я попросила принести и все утренние газеты, которые у них есть, – прокомментировала Паола явление этой ходячей библиотеки.

– Ну, ты сама так решила, – усмехнулся я. И, разделив всю кипу пополам, подвинул одну часть ближе к девушке. – А теперь окажи мне ещё одну услугу, найди в этой груде ерунды всё, что касается нас троих. Пожалуйста, Паола, – добавил я, когда она скорчила недовольную гримаску.

И протянул вторую половину Давиду:

– Увы, мистер Липке. Вас это тоже касается. С удовольствием помог бы, но… итальянский язык, сами понимаете.

Определив в едином гениальном порыве фронт работ, я с удовольствием откинулся на спинку стула. Ужасно люблю смотреть, как другие работают.

Я успел прикончить ещё одну чашечку ароматного капучино и уже подумывал о том, чтобы заказать какой-нибудь омлет, когда Паола, наконец, отложила последнюю газету в сторону.

– Дай мне сигарету, – нервно пошевелив длинными пальцами над столом, попросила она.

– Что интересного пишут в газетах? – поинтересовался я.

– Многое, – ответил за Паолу Давид, бросив на стол свой экземпляр.

– «Ночная война», «Перестрелка на Via Berrani», «Арестована пожилая женщина», – процитировал он.

– Эти ублюдки арестовали Франческу, – зло сказала Паола.

– Кого? – не понял я. – Синьору Лонги?

– Да. Но им это ничего не даст. Франческа всегда была самым близким мне человеком. Она любит меня и будет молчать.

– Наши приметы даны? – на всякий случай спросил я у Давида.

– Здесь – нет. Зато в миланской газете… – Он переложил несколько штук, нашёл нужную, раскрыл. – «Убийство в отеле». Таинственное исчезновение француза и его спутницы… Так-так… Ага… Четыре трупа… Есть основание утверждать… Вот – Анри Будик и Софи Моран. Приметы… – Он с интересом взглянул на меня и вздохнул.

– Всё совпадает, месье Дюпре. Почему бы вам не избавиться от этого шрама?

– Не вы первый, – буркнул я. – Он мне дорог. Как память. К тому же я без него буду не так привлекателен.

– Хватит, Андре, – оборвала меня Паола. – Всё это очень серьёзно. Тебя наверняка ищет полиция, и не только в Милане. Четыре трупа – это чересчур. Да и комиссару Каттани наверняка припомнится твой шрам.

– Кстати, Паола, – вспомнил я. – Ты ни словом не обмолвилась о том, почему отпустили тебя. Бойня на вилле, да и твоё присутствие возле дома Стеннарда… Это куда больше чем четыре трупа.

– Именно поэтому меня и отпустили, Андре. Ты, возможно, не знаешь, но у нас принято считать, что в Италии мафии нет. И я слишком тесно связана со многими людьми, чьи фамилии фигурируют только в избирательных бюллетенях. Поэтому меня решили выпустить «до конца следствия». Скорее всего, кто-то намекнул руководству синьора Каттани, что я могу и не дожить до этого момента. Что устроило бы все стороны.

– Вы слишком много знаете, синьорина. Вас нельзя оставлять в живых, – усмехнулся Давид. Я тихо застонал.

– Я вас умоляю, только не нужно всё начинать сначала! – При одной мысли об этом мне делалось дурно. Они почти всю ночь препирались по этому поводу, хотя по отдельности каждый из них уверял меня, что ничего не имеет лично против своего оппонента. Проклятие!