Дом железных воронов - Оливия Вильденштейн

Я срываю каждую розовую ягодку, даже сморщенную, а затем подумываю обгрызть ветку в надежде, что сок будет таким же сладким, как нектар. Закончив, я перестаю вести себя как бешеное животное. Однако я натягиваю поводья Фурии и предлагаю листья и ветки коню. Конь обнюхивает их один раз, забирает из моих пальцев и жует.

Хотя я видела, как конь облизывал высокую каменную стену, чтобы собрать влагу, стекающую между камнями, я не видела, чтобы он что-нибудь ел. Если только Морргот не покормил его, пока я спала.

Я не могу поверить, что я спала верхом на коне.

Я не могу поверить, что еду верхом.

Только солдаты и чистокровные ездят на лошадях.

Это было одно из любимых занятий мамы в детстве, когда она росла в Тареспагии. Она каталась на своем драгоценном мерине по пляжу или по известной во всем королевстве семейной роще.

Фурия останавливается так внезапно, что я падаю наперед. Нахмурившись, я оглядываю искусственную канаву, затем пытаюсь заглянуть за ее край, но только стоя на верхушке седла, я смогу хоть что-нибудь разглядеть.

Ворон взволнованно кружит над моей головой, в то время как заостренные уши Фурии дергаются взад-вперед. Очевидно, что-то происходит.

Что-то, что уловили только животные с их непревзойденными чувствами.

– Что происходит?

Видение ущелья врезается в мой разум, дополненное шумом несущейся воды, ароматом влажной земли и мерцанием железного ворона.

Мы прибыли.

Глава 46

Морргот приземляется на край стены. Должно быть, он подзывает Фурию, потому что конь приближается к нему, прижимаясь своим большим телом к влажной стене, покрытой мхом. Я так понимаю, мне нужно будет встать на седло и самостоятельно выбраться из каньона.

Как жаль, что у Фурии нет крыльев.

Я жалею об этом еще сильнее, когда пытаюсь вытащить ногу, зажатую между его телом и стеной, и мышцы сковывает судорога.

У меня вырывается стон, когда я медленно поднимаю ногу, я стону уже громче, когда подтягиваю другую ногу и ставлю на седло. Пот выступает над верхней губой. Подумать только, все так болит, а я ведь просто сидела.

Когда я прижимаю ладони к стене и поворачиваюсь к ней лицом, облизываю губы. А потом стискиваю зубы и пытаюсь встать. Все тело ноет. Почему, съев всего горстку ягод, я чувствую, что вешу, как выброшенный на берег столетний змей?

Ни Фурия, ни Морргот не двигаются и не издают ни звука, пока я пытаюсь получше ухватиться за сложенные друг на друга камни, едва не теряя сознание прямо на Фурии и не падая на землю. Я не уверена, что смогла бы подняться.

Как, во имя всех королевств, я смогу выбраться в таком совершенно разбитом состоянии? Я просто упаду, и поток протащит меня обратно все километры, которые я преодолела. Если повезет, меня вынесет на берег прямо у черных начищенных ботинок Сильвия.

Прикусив нижнюю губу, я осматриваю стену в поисках опоры. Нахожу, поднимаю ногу, и, святая мать Фейри, перед глазами вспыхивают звезды. Они мерцают на краю моего зрения, весь мир становится бело-серого цвета.

Белый и серый вообще считаются цветами?

Я делаю вдох и выдох, пока мох снова не становится оранжевым, а кожа на руках, за исключением побелевших костяшек, не приобретает вновь пастельный оттенок. Прикусив губу, я ставлю вторую ногу на выступ повыше и взбираюсь дальше.

По ощущениям прошло лет десять, и вот я выползаю на глинистую насыпь, прохладную на ощупь. Я могла бы пролежать здесь две недели. Но, конечно, Морргот мне не позволит. Он рывком подлетает, его глаза на одном уровне с моими.

Я вздыхаю:

– Встаю я. Встаю, – и перекатываюсь на спину, кости скрипят, как деревянный пол в «Дне кувшина».

Желание приподняться соперничает с желанием помочь загадочному ворону выбраться из оврага.

– У меня идея, Морргот. Прекрасная идея. Слетай туда, схвати своего друга и принеси ко мне. Как тебе такая мысль? А я вытащу из него обсидиановую стрелу.

Ответа нет. Я отрываю взгляд от дымки облаков и перевожу его на большое черное пятно перед собой. Ворон не выглядит ни удивленным, ни воодушевленным моим предложением.

– Должна ли я воспринимать твое полное безразличие как отказ?

В голове мелькает образ руки, очень красивой мужской руки, скользящей по обсидиановому наконечнику и превращающейся в железо.

Я хмурюсь, пытаясь избавиться от этого видения. Если он пытается объяснить, что станет железным, прикоснувшись к наконечнику, тогда зачем на примере руки? Конечно, у воронов нет человеческих конечностей, поэтому он мог бы поранить свое крыло, и я бы поняла.

Я испускаю глубокий вздох и приступаю к трудной задаче – встать. Перекатываюсь на бок и подтягиваюсь, руки дрожат, как оконные стекла во время шквалов, которые обрушиваются на Люче, когда температура внезапно падает. Мне требуется почти целая минута, чтобы, тяжело дыша и стиснув зубы, сесть, а затем еще несколько минут, чтобы поджать под себя ноги.

Я смотрю вниз, на Фурию, который стоит неподвижно, закрыв глаза. Я рада, что конь сможет отдохнуть. Меня беспокоит еда, и я мысленно делаю пометку собрать листья или хоть немного травы. Чем питаются кони-гиганты, способные путешествовать почти двое суток без отдыха?

Может быть, Бронвен дала ему волшебного овса, которого ему хватит на неделю? Это объяснило бы его неутомимость. Если бы только я могла съесть немного волшебного овса… или еще немного ягод.

Я поворачиваюсь от Фурии к ворону, который снова кружит надо мной.

– Куда, Морргот?

Птица грациозно парит в мраморном небе. Должно быть, он тоже не спал, но раз он волшебный, наверно, ему и не нужен сон.

Судорога в ногах почти проходит, когда я плетусь по зеленым полям, заросшим полевыми цветами и травой по колено. Хорошо бы ее собрать на обратном пути. Бабочки, такие же желтые, как комната Флавии Акольти, порхают вокруг моих рук. Одна даже приземляется на кончик носа, вызывая смех.

Я ведь представляла Монтелюче пустынным и враждебным, но он полон жизни и красок. Почему чистокровные рисовали здешние места черными красками, когда это совсем не так?

Я вытягиваю шею, чтобы проверить, куда полетел ворон, и обнаруживаю, что он лениво кружит над моей головой, золотые глаза прикованы ко мне.

– Мы почти у оврага?

Он устремляется вперед. Еще чуть-чуть, и трава начинает редеть, а воздух наполняется шумом воды. Я замедляю шаг, не отрывая взгляда от оранжевой