Тирмен - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А по своим стрелять нельзя. Ни при каких обстоятельствах. Иначе ты отморозок, нелюдь. Бешеный спусковой крючок. Вот тут я и дал маху...
Ты дал маху, молча ответил Данька. А я, отказавшись стрелять по своим, выбил десятку. И спустился на «минус первый». Здоровое гадство в разумных пределах, но не отморозок и не нелюдь. Достойная кандидатура. Интересно, что я сделал для того, чтобы позже спуститься на «минус второй»? Не пошел в армию? Остался здесь?
Что я сделаю, чтобы спуститься еще ниже?
Где я ошибусь?
Мысли получались взрослые, чужие, непривычные. К счастью, оборвав цепь этой карусели, цепь, которую завтех Артур и хотел бы починить, да лишь разладил вдребезги, в кармане зазвонил мобильник.
— Да! — На экранчике было написано «подавление номера», и Данька не знал, кто ему звонит. — Я слушаю!
— Даниил? — спросил хорошо знакомый голос Петра Леонидовича. — Подойди к тиру, я тебя жду.
— Шашлык доесть успею?
Пауза. Видимо, дядя Петя смотрел на часы и прикидывал.
— Успеешь. Не задерживайся.
Вставая после обеда, Данька сообразил, что за время их разговора про тир Артур не заикался. Вообще.
Из динамиков магнитолы на стойке бара пел Высоцкий. Песня про того, который не стрелял. Про войну песня.
8.«Эх, пушки, пушки грохотали, стрелял наш пулемет!.. »
Если бы наш! Лейтенант Кондратьев втянул воздух, словно коньяк выпил, смакуя, мелкими глоточками. Поморщился, вытер пот со лба, глянул на солнце. Полдень скоро. Не успел оглянуться, а день на переломе... «Стрелял наш пулемет... » Чьи вирши, какого пролетарского классика? Привязалась песня, не отгонишь. И не надо, ритм подходящий.
Ну и гадость этот ваш «MG-42», даром что единый и 7, 92-миллиметровый!
Был грех — не любил разведчик Кондратьев немецкие пулеметы. И «MG-34» не жаловал, и «сорок второй», даром что модернизированный, а про остальные даже говорить отказывался. Не сходился он во мнениях с друзьями из фронтовой разведки, и с командирами спорил, и у подчиненных понимания не находил. Одни комиссары, переименованные в замполитов, не могли скрыть радость. Слушайте, мол, товарища лейтенанта, ветерана-орденоносца, учитесь, низкопоклонство не разводите. Наше советское оружие лучшее в мире!
После лба и до пулемета очередь дошла, с протиркой. Хоть и немец, хоть и дрек-машина, а все-таки друг-товарищ. Временный, конечно. До вечера досидим, первой звезды дождемся... «Эх, пушки, пушки... »
Тропа была пуста. Пушки молчали. Собственно, не пушки — гаубицы «М1А1». Легкие, но доставучие, заразы! Не иначе вместе с десантом скинули. Облегченный вариант, лафет «эмка-8», пневматика. Чуть всю группу с грузом не накрыли, сволочи разборные. Пронесло! Вовремя вспомнил кто-то умный из десантников, что снаряд не на того человека упасть может. Накроет груз, ради которого весь сыр-бор — и прощай, медаль Конгресса!
На это у Кондратьева весь расчет и был. Гаубицами не достанут, а против пулемета, пусть немецкого, особо не попляшешь. Тропа по ущелью ползет, на подъем, место пристрелянное, а патронов — четыре цинка. И в обход не пройти, проверено. Welcome, dear American friends! Встретили на Эльбе, встретим в Рудных горах. Жаль, Совинформбюро не расскажет.
Сейчас полезут, союзнички? Или перекур устроили, «Верблюда» смалят?
— Петя...
Кондратьев резко обернулся. Кажется, Лена очнулась.
— Петя, ты сбрил усы? Сбрей, а то мыши заведутся! Лена еще не умерла. Лежала тихо, иногда стонала. Когда
открывала глаза — пыталась шутить. Их любимая шутка, про усы.
Операцию готовили в страшной спешке. Такое Кондратьев видел не в первый раз. С угрозами тоже свыкся. Как важная заброска, так начальство звереть начинает. Только что вместе трофейный французский коньяк давили, а теперь и в глазах огонь, и в горле хрип. «В плен тебя не возьмут, лейтенант, не надейся. Ни на что не надейся. Вернешься без груза—в разведотдел не заходи, сразу в трибунал сворачивай. А погибнешь — на том свете сыщем!»
Наслушался! Разве что штатский удивил, Иван Иванович, который из Москвы. Ему бы шуметь, пужать Колымой с Нарымом, папкой с личным делом трясти. Так нет же, в сторонку отозвал, улыбочку состроил. «Пушкина читали, товарищ Кондратьев? Я — ваша золотая рыбка, учтите. Вернетесь с грузом, просите, чего душа пожелает!.. »
Хрен с тобой, золотая рыбка! Попросим, не забудем!..
— Воды дать, Лена?
— Нет, Петя, спасибо. Не надо, ничего не надо...
Лену накрыло прошлым вечером. Не повезло, хоть плачь! За скалой пряталась, а все-таки достали осколки. Та рана, что на бедре, очень скверная. Вторая, на спине... Нет, лучше не думать. Потом, все потом.
— Больно, Петя. Очень больно...
— Сейчас!..
Он потянулся к сумке, где были кучей свалены лекарства. Жаль, одни трофейные. Поди разберись, что от какой напасти. У «эсэсов» есть в аптечке шприц с болеутоляющим. Эх, заранее не проверил! Своего не брали, даже белье надели немецкое, а об оружии и говорить не приходилось. На рыжем камуфляже — черные петлицы с рунами, манжеты с вышитыми надписями. «Horst Wessel», 18-я панцергренадерская. Из Словакии трофей, там этих «весселей» и взяли к ногтю.
Мерзко помирать, когда войне — капут. А в чужой форме стократ противней! Только разведку не спрашивают. Окружат, «hands up!» крикнут, а ты за кольцо гранаты дергай — и «Вахту на Рейне» ори во все горло, для пущей достоверности. «Es braust ein Ruf wie Donnerhall wie Schwertgeklirr und Wogenprall!.. »
«Груз» того стоит. Двое физиков-ядерщиков. Считай, из-под носа увели у американского десанта! Good bye, my friends, guten Nacht!
Шприц наконец нашелся. Кондратьев отбросил сумку, повернулся. Глаза Лены были закрыты, губы еле заметно дрожали. Дышит, еще дышит...
Раненых оставлять нельзя. И потому, что закон разведки, — и потому, что нельзя. А убитых можно. Не вообще (тоже закон разведки!), а именно в данном конкретном случае. Пусть американцы разбираются с трупами в эсэсовском камуфляже, дивясь, отчего под мышкой нет татуировок-номеров.
С татуировками не успели. И слава богу! Ходи с этой пакостью всю жизнь, в каждой бане объясняйся.
Пять трупов бросили. Пятеро живых увели физиков. Лейтенант, сержант-радист и пулемет «MG-42» остались у входа в ущелье. Рудные горы, война, считай, кончилась. У Лены беда с ногой и позвоночником.
Кондратьев поймал себя на суетном желании сгрызть сухарь — тоже немецкий, из аккуратной упаковки, из шелестящей фольги. Последний раз ели два дня назад, потом наскоро проглотили банку консервов на троих...
Пулемет рыкнул без команды и напоминания. Высокая фигура в светлой каске отшатнулась назад, к скале, прижимая «Гаранд» к груди. Извини, союзник!
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});