Смерть и рождение Дэвида Маркэнда - Уолдо Фрэнк

4. ГОРОД

Сидней Леймон возбужденно толкнул Дэвида Маркэнда локтем:

- Это Сопи Тун, старшина клуба! Он раньше, говорят, был громила, а теперь стал анархистом.

Тучный мужчина, с лицом, похожим на кусок мыла, в рубашке из грубой яркой ткани, без галстука, заложив руки в карманы, прогуливался взад и вперед по эстраде. Хитрые глазки изучали аудиторию. Не меньше полутораста франтов и их дам, большей частью разодетых в пух и прах, заплатили деньги за удовольствие сидеть на жесткой скамье и выслушивать оскорбления... адресованные буржуазии вообще... от какого-нибудь поэта или прозаика, специально выкопанного Туном для этого случая. Он остался доволен.

- Ну-с, друзья мои, - заговорил он, и слова, как пузыри, стали слетать с его губ. - Мы сегодня услышим неистового поэта, Мигеля Ларраха. Его принесло на нашу богоспасаемую родину не то из Барселоны, не то еще из какого-то испанского городишка. Это было всего три года назад, и он не знал тогда ни слова по-английски. А теперь Мигеля Ларраха знают везде - от нью-йоркского Либерального клуба до притонов Сан-Франциско. Высадившись на берег, Мигель попытался вести честную жизнь. Он мыл посуду в закусочной и работал помощником официанта в захудалых ресторанчиках. Потом получил место в шикарном клубе и там познал великую американскую истину: работать невыгодно. (Взрывы хохота.) Он связался с шайкой карманников. (Хохот.) Они орудовали в театральном районе, и я слыхал, что Мигель один мог настрелять за час больше, чем вся наполеоновская армия. Тогда Мигеля, - Мигель, я для краткости буду называть вас Майк, - выбрали главарем шайки. Но Майк решил, что государственная деятельность не по нем. (Хохот.) И он стал поэтом. Тун глубже засунул руки в карманы. - Ну-с, Майк, - сказал он, обращаясь к первому ряду, - пожалуйте сюда и начинайте. Если я еще что-нибудь о вас расскажу, боюсь, вас заберет полиция. Валяйте, крутите все почем зря!

Юноша лет двадцати двух взбежал на эстраду и спокойно стоял, своим обликом опровергая шутовские издевки Туна. Шапка черных волос поднималась над его чистым лбом. Он посмотрел на рукопись, которую держал в руках, и расправил ее; потом перевел свои глубокие глаза на аудиторию.

- "Дантов ад образца 1914 года". Так называется моя поэма в прозе. В сущности, это... - его выговор обличал латинянина, преувеличенно правильно произносившего английские слова. - Может быть, некоторые из вас не поймут без объяснения, что это название относится к американской цивилизации, рассматриваемой в единственно верном свете: в свете поэзии и искусства. Я буду говорить об американских городах и о тех проклятых людях, что живут в них, с точки зрения художника, заклейменного страшнейшим из проклятий: иметь глаза и жить с вами в вашей тьме.

В наступившей тишине, медленно, он стал читать; его слова были высечены из каррарского мрамора. Маркэнда пленил этот юноша, но ему трудно было следовать за смыслом его речи. В ней было много названий, ему неизвестных: имен поэтов или местных знаменитостей, названий современных теорий. Его мысли унеслись далеко... - Я в Чикаго. Завтра вечером в чикагском отеле я увижу Элен. Она, моя жена, проехала тысячу миль, чтобы поговорить со мной в чужом городе. В чужом... в чужом. Клирден. Канзас. Вот теперь Чикаго...

- Взгляните на Чикаго! - ворвался в его раздумья голос поэта, и Маркэнд прислушался. - Видите ли вы, что построили в вашей прерии? Кучи ржавого железа, груды кирпича, нагромождение дерева. Грязь и отбросы, мгла, смрад и вой. Разве вы не видите, что такое - ваш город? Он - изнанка вашего сознания! Он - сущность вашей души! Вот что такое Чикаго. Вот что такое ад.

Толпа была в восторге. Что-то великодушное и безумное было в этой толпе господ и дам, восторгавшихся бичевавшими их словами поэта.

- Почему мы, художники... дважды проклятые, оттого что наши глаза видят проклятую тьму вашего ада... почему взываем мы к вам? Потому что мы хотим и вас заставить видеть. Потому что нам нужно, чтоб вы поняли то, что видим мы. Поняли нас. Только это может спасти нас. Только это может _вас_ спасти. - Он опустил свою рукопись и пристально вгляделся в толпу. - Но не это беспокоит меня. Все это я говорю лишь для того, чтобы лучше убедить вас, потому что я хочу спастись, - спастись, чтобы жить. Я - это все поэты Америки, все поэты целого мира. Никто из нас не сможет жить - ни поэты Европы, ни поэты России или Китая, - если современный ад, где промышленный Чикаго - последний круг, не даст нам жизни. Вы нужны нам, чтобы мы могли жить, а мы нужны вам, чтобы вы могли услышать наш призыв к жизни, иначе вы вечно будете гнить здесь, в самом аду.

Снова став надменным и строгим, поэт спрятал в карман рукопись и быстро исчез с эстрады, словно желая избежать оскорбительных похвал стада свиней, перед которыми он только что метал бисер. (Он должен был получить за свое выступление пятнадцать долларов от Туна, которому этот вечер принес не меньше сотни.) Слушатели с облегчением стали подниматься с жестких скамеек, потягиваться, насколько позволено приличиями, улыбаться и болтать. Приятное зрелище.

Леймон схватил Маркэнда за локоть:

- Вот Макс Торилл, великий поэт. Меня с ним познакомили как-то. Я сейчас представлю вас.

Маркэнд пожал руку медленно двигавшемуся гиганту с лицом архангела и нимбом рано поседевших волос вокруг головы. Он очутился в центре небольшой группы. Обменялся рукопожатием с неприятного вида светловолосым евреем с курчавой шевелюрой и четкими, как на плакате, чертами лица. - Лесли Лег ("Печатается во всех журналах высоколобых", - шепнул Сидней). - Он поклонился, почувствовав ответный холодок, человеку, массивная голова которого казалась выточенной из дерева, а лицо - изъеденным кислотой отчаяния. - Дэниел Докерти ("Известный адвокат и поэт"). - Средних лет дамы в ярких платьях увивались вокруг юношей, явно не принадлежавших к их классу. Представители свободных профессий... врачи, писатели... нервно оправляли накидки на плечах девушек с застывшей улыбкой и блуждающим взглядом. В стороне держались несколько мускулистых молодцов с пустыми лицами - личные друзья Туна; кое-кого из них он представил почтенным, разнаряженным вдовам, которые смутно чувствовали, что соприкоснулись с врагами Закона и Порядка - доступная, но не вполне удовлетворительная замена адюльтерам, которые - увы! - остались в прошлом. Тун для каждого находил несколько слов, не переставая улыбаться одними губами: лицо его оставалось непроницаемым, кроме тех моментов, когда он останавливал взгляд на какой-нибудь девушке или обозревал ее спутников. Маркэнд оказался в окружении группы Торилла. Молодая женщина, укутанная до горла в зеленую пелерину, с черными волосами, низко спускавшимися на лоб и щеки, увидела его, и он ей поправился. Маркэнд почувствовал на себе ее взгляд и обернулся; она слушала Докерти и смотрела на Маркэнда. Ее кожа была иссиня-бледной в неверном свете ламп. Едва заметным движением она коснулась руки Торилла.

- Я не расслышал вашего имени, друг мой, - склонил свою крупную фигуру поэт.

- Маркэнд.

- Прошу вас познакомиться: миссис Ленк.

- Поедемте с нами, - сказала она. - У меня в доме маленький вечер.

Маркэнд колебался, думая о Леймоне.

- Вы не один?

- Я здесь с... одним молодым поэтом из Канзаса.

- Чудесно! Разыщите его - и едем! - В ее мягко звучавшем голосе была резкая нота; она придавала ему чувственный оттенок.

В машине Маркэнд сидел рядом с этой женщиной. Другую женщину, слева, он не замечал. Ночь пахла сажей и зеленью; очертания домов расплывались; даже паровозное депо - грохот стали и рев пламени - казалось легким и прозрачным в этой разгульной апрельской ночи - все как-то изменилось из-за женщины рядом с Маркэндом, касавшейся его своим телом.

Миссис Ленк побежала наверх, оставив их в холле. Молодой человек в визитке, белокурый и приветливый, завладел Маркэндом и Леймоном (в машине Леймон сидел возле шофера).

- Я - Лейтон Ленк.

- Мое имя - Дэвид Маркэнд. А это - Сидней Леймон.

- Очень рад вас видеть в нашем доме. Пройдемте наверх.

Дом был старый, просторное и уютнее особняков Манхэттена (дома Антони Дина, например). Выстланная ковром лестница с изящно изогнутыми перилами вела в увешанный портретами верхний холл. В салоне человек десять гостей стоя пили из высоких бокалов и закусывали сандвичами. Ленк снова подошел к Маркэнду:

- Откровенно сказать, вы меня поставили в тупик, сэр. Вы не похожи на всю эту публику из банды Тед. Тед - это моя жена. Все больше, знаете, художники, и писатели, и анархисты-профессора. Вы как-то не похожи на них. И не похожи на жителя Нью-Йорка.

Маркэнд улыбнулся.

- Серьезно, чем вы занимаетесь? - Ленк рассмеялся. - Я, видите ли, юрист, хоть и Ленк. (Теперь Маркэнд догадался, кто хозяин дома: один из владельцев "Ленк и Кo", известной в консервной промышленности чикагской фирмы.) Мне, как юристу, свойственно задавать вопросы.

- Я могу сказать вам, чем я занимался, - сказал Маркэнд. - Пятнадцать лет я работал в табачном деле "Дин и Кo"... затем - ОТП. Потом это мне надоело. С тех пор я перепробовал немало занятий: редакция газеты, стойка бара, даже политика, а больше всего - слонялся без дела.