Воины Крови и Мечты - Желязны Роджер Джозеф

В дальнем конце пещеры он обнаружил глинобитную стену, сероватую в резком свете фонарика. Кто-то ее уже поковырял. Может, это то, о чем говорил доктор Спикмэн? Захоронение или что-то в этом роде?

Воздух становился тяжелым. Он поцарапал стену ножом, воодушевившись при виде первых падающих глиняных обломков. Зажав плоский фонарик в зубах, начал работать интенсивнее. Потом отошел на несколько шагов, разбежался и ударил ногой в стену. Еще раз. Третий.

Стена затрещала. Хотя становилось все холоднее, он весь покрылся потом. Дэвид осветил фонариком трещину.

За стеной была чернота, но фонарик все же дал разглядеть земляной холмик, на верхушке которого стояло что-то вроде горшка.

Даже в узком луче фонаря сосуд блестел, почти светился. На нем можно было различить петроглифы, похожие на те, что Дэвид видел на стене.

Он расширял щель, пока ему не удалось протиснуть туда обе руки, и с силой потянул на себя, выворачивая куски глины. Зажав фонарик в зубах, он прополз через пролом во внутреннюю камеру.

В пещере было так тихо, что Дэвида охватило мистическое чувство. Казалось, тишина гудела. Возможно, это гудение здесь было всегда, но различить его можно только тогда, когда смолкнут все фоновые звуки.

Гудение нарастало по мере того, как он приближался к урне, или вазе, что бы это ни было. Под конец он почти оглох от этого звука.

Дэвид потрогал сосуд. Внезапно наступила полная, абсолютная тишина.

Некоторое время он постоял на четвереньках, вдыхая спертый воздух, прислушиваясь к собственному сердцебиению и поглаживая пальцами глянцевую поверхность горшка. Что это? Боже… погребальная урна пришельцев-мимбрино? Она может стоить двадцать или тридцать тысяч долларов. Дэвид не думал о том, чтобы стать вором, но ради таких денег можно изменить жизненные планы.

Он опрокинул горшок на бок. Веса в нем было фунтов десять. Дэвид подтащил его к себе и похлопал по глянцевому боку. Поднес к уху. Ничего, кроме продолжавшегося смутного гудения. Горшок казался ХОЛОДНЫМ…

Острые льдинки укололи сердце.

Дэвид задохнулся, схватился за грудь, и горшок выпал из его рук. И раскололся, ударившись о землю.

Он с усилием втянул в себя воздух, глаза заволокло слезами, и боль на мгновение отступила.

То, что произошло вслед за этим, было совершенно невероятно. Красные точки. Тысячи. Что-то вроде светящихся красных пчелок вылетело из осколков. Дэвид завопил и попятился, заслонив лицо руками, выставив ладони вперед. Ладошки были слишком маленькими, и было уже слишком поздно.

Облако красных пчел закружилось вокруг него, кусая, жаля…

Он взвыл и стал неистово прокладывать себе дорогу к выходу. Ему удалось выползти из пещеры. Во всем мире не осталось ничего, кроме боли и нарастающего гудения. Ослепший, обезумевший от боли, Дэвид начал свой отчаянный спуск. Мокрые от крови ладони соскальзывали с перекладин веревочной лестницы, и он чуть не сорвался, умудрившись в последний момент ухватиться за веревку, и некоторое время так висел, корчась от боли в плечах, запястьях и локтях. Потом боль опять отступила, и к тому времени, как она вернулась, он успел добраться до середины спуска.

Когда он начал кричать, красные твари влетели ему в рот, проникли в горло, жалили, кусали, рвали…

Они проникли в нос и подожгли мозг…

Они выели его глаза…

Пролетев последние пять футов, он ударился о землю и встал, пошатываясь. Побежал, врезавшись сослепу в стену. Поскользнулся в грязи, царапая ногтями скалу.

Рыдая, он свернулся калачиком и стал ждать смерти.

Прошла вечность, и жужжание смолкло. Боль утихла, затем совсем исчезла. Дэвид открыл глаза, с изумлением обнаружив, что веки его слушаются. Он поднес руки к глазам. В свете звезд они походили на перчатки механика.

Он застонал, едва узнав звук собственного голоса. Нужно добраться до мамы. Нужно вернуться домой. Она все уладит. Она сделает так, что станет хорошо…

Пошатываясь, вытянув руки, задыхаясь и превозмогая боль, он побрел к мотелю.

Однако с каждым шагом боль уменьшалась. Каждый раз, опуская раздутую ступню на землю, Дэвид замечал, что она приобретает нормальные размеры. В конечностях восстанавливалась чувствительность. К тому времени, как вдали появился мотель, он чувствовал себя почти нормально. В свете мигающей вывески «Найт-Стоп» он рассмотрел свои руки. На них не было ни малейших следов того, что с ним произошло.

Он содрогнулся, принимая самое трудное решение за все свои двенадцать лет.

Чудесным образом все отеки от укусов пропали. Не осталось никаких свидетельств, по которым можно было доказать, что все это не было самым страшным сном его жизни.

Итак. Выбор Номер Один: сказать маме, получить чудовищную взбучку и, возможно, поиметь неприятности из-за уничтожения ценного произведения искусства коренных американцев.

Выбор Номер Два: держать рот на замке и надеяться на то, что все случившееся никогда не повторится.

Он осмотрел свои руки. Они вполне походили на те руки, которые болтались у него на плечах последние двенадцать лет…

Дэвид отпер дверь и проскользнул в комнату. Постоял, прислушиваясь к ровному дыханию матери. Никакого посапывания, только глубокое, ровное дыхание.

Он сбросил ботинки и штаны, сложил и сунул в пластиковый пакет. Возможно, она не заметит грязи и пятен. В дешевом зеркале отражался нормальный двенадцатилетний ребенок. Слегка напуганный, но в остальном вполне нормальный ребенок.

Это был последний раз, когда Дэвид видел себя.

Женщина в белом халате шла по стерильному коридору Вестсайдской мемориальной больницы с тем целеустремленным видом, с которым ньюйоркцы, похоже, рождаются и который остальные американцы приобретают тяжелым болезненным трудом.

Ее звали Аннель Триас. Это была мускулистая брюнетка лет под тридцать, имевшая докторскую степень в физиологии развития и магистерскую — в нейроанатомии. В настоящий момент она была погружена в решение одной важной проблемы.

Пациент: Дэвид Чейз.

Возраст: 12.

Рост: 5 футов 4 дюйма.

Вес: 85 фунтов.

Болезненно-худой. Мать сказала, что он уже несколько месяцев, как потерял аппетит и сон. Педиатры разводили руками. У мальчика не было никаких органических поражений, с психикой тоже все было в порядке…

Если не считать ночных кошмаров. Беспрерывных. Безжалостных. Диких. Устрашающих. И вот он попал сюда, в знаменитую лабораторию сна, в надежде на чудо.

Она миновала последнюю дверь и вошла в детскую рекреацию. Там был стол для пинг-понга, телевизор, пинбол, два игровых автомата и огромное количество всевозможных игрушек, большинство из которых были выбраны за то, что помогали наблюдателю проникнуть во внутренний мир ребенка.

За этот год Триас проконсультировала шестнадцать пациентов, но случай Дэвида оказался уникальным. Он был единственным афроамериканцем, самым юным, самым маленьким и самым тяжелым.

Дэвид стоял перед самым популярным в этой комнате игровым автоматом, манипулируя черепашками-ниндзя, которые лупили мечами и нунчаками марионеток светловолосого мальчика постарше. На лице блондина застыла маска разочарования. Он кусал губы и аритмично лупил по корпусу автомата, тихо ругаясь.

Проиграв, старший мальчик отошел. Бренда сидела у стены, читая журнал «Байт». Аккуратно сложив его, она подошла к сыну.

— Дай мне попробовать, — сказала она весело.

Дэвид не обратил на нее внимания и бросил очередную монету в автомат. Экран спросил: Один Игрок или Два? Дэвид выбрал Один.

Улыбка Бренды погасла. Она села и опять раскрыла журнал.

— Дэвид? — сказала Триас. Он был полностью поглощен игрой. — Дэвид?

Пришлось подождать, пока игра окончится, и лишь потом похлопать его по плечу. Он обернулся, но глаза были опущены.

Со времени вчерашнего собеседования он, похоже, стал еще меньше. Это был один из тех редких детей, чья личность намного превышает размеры тела. Они запоминаются более высокими, сильными и красивыми, чем на самом деле.