La Storia. История. Скандал, который длится уже десять тысяч лет - Эльза Моранте

«А каляблик? Он где?»

«Сейчас там кораблей нет. И все-таки, Узе, как-нибудь мы, знаешь, что сделаем? Мы сядем с тобой на пароход и махнем в Америку!»

«В Америку?»

«Ну да. Ты что, не согласен? То-то, раз согласен, целуй меня, живо!»

Из низины, что начиналась у подошвы холма, появился Дикая Орхидея. У этого паренька было угловатое и тощее лицо, на глаза ему спускались черные пряди волос, на голове красовалась феска авангардиста, какую носили члены фашистских отрядов, но на феску эту он налепил красные звездочки, серпы и молоты, а также цветные галуны и прочие украшения в этом роде. Под красной жилеткой, испещренной дырами, он носил комбинезон механика — совсем ветхий, перехваченный в талии ремнем, на котором висели ручные гранаты. Ноги у него были обуты в ботинки светлой бычьей кожи, какие носили тогда итальянские солдаты; ботинки были почти новые.

Он не принес с собою ни курицы, ни какой-нибудь другой добычи. Направление он держал на хижину; Нино кинул ему вслед: «Дерьмо!» и более не обращал на него внимания. В сопровождении Узеппе, который не отставал от него ни на шаг, Нино обшаривал окрестные поля, водя по ним биноклем, и вдруг возле гор заметил нечто, возбудившее его живой интерес. Не более чем в шестистах или семистах метрах от них, если считать по прямой, трое немецких солдат, выйдя из-за оливковой рощицы, направлялись вверх по козьей тропе, которая, пересекая несколько деревень, соединялась с проселком по другую сторону горы. Один из этих троих, голый по пояс, нес на плечах мешок, в котором, как оказалось позже, сидел живой поросенок, по всей вероятности, реквизированный в одном из крестьянских домов. Эти трое карабкались вверх не торопясь, словно находились на прогулке. Более того, судя по походке, они явно были навеселе.

Еще до того, как они исчезли за поворотом тропы, Нино, изрядно возбужденный, вернулся в хижину и объявил, что пойдет наверх посмотреть, как там дела, и поищет двух задержавшихся, Петра и Квадрата — они, мол, сейчас должны быть где-то на спуске… В адрес Узеппе, остававшегося на лужке в обществе мула, он крикнул, чтобы тот пока что поиграл на воздухе и подождал его, Нино, а вернется он совсем быстро. Всем остальным он торопливо дал множество указаний на тот случай, если задержится.

Тарзан решил пойти вместе с ним. Пробираясь через заросли, вероятно, тем же самым путем, по которому спустились с горы Петр и Квадрат, они рассчитывали, будучи легки на ногу не хуже коз, опередить трех немцев на подъеме, изготовиться и поджидать их на наблюдательном пункте, оборудованном у вершины, а там захватить их врасплох на крутом повороте тропы.

В то время как оба они весело и лихорадочно договаривались о деталях этого плана (на это ушло не более минуты), со стороны горы в спокойном воздухе донеслись выстрелы — сначала несколько винтовочных, за ними автоматные очереди, потом опять два или три одиночных. Торопливый осмотр с помощью бинокля, направленного в ту сторону, не позволил никого обнаружить ни на тропе, ни около нее. Они заторопились. Выходя вместе с Тузом из хижины, Тарзан засунул себе под френч автомат, что был прислонен к стене возле двери.

Тем временем Узеппе послушно приготовился ждать Ниннуццо. Прежде всего он придирчиво осмотрел маленькую площадку вокруг хижины. Он попробовал поговорить с мулом и неоднократно назвал его по имени — Дядя Пеппе, но мул ничего не ответил. Потом он обнаружил голого человека; у него росли рыжие пучки на голове, в паху и подмышками. Человек лежал на лужайке среди виноградных посадок, раскинув руки, и храпел. Потом, когда Узеппе стал обследовать, встав на четвереньки, маленький заросший молодым леском участок у подножия холма, он среди прочих занятных и даже чудесных вещей увидел что-то вроде мыши — у зверька была гладкая шерстка, крохотный хвостик, очень большие передние лапки и очень маленькие задние. Он выбежал мальчику навстречу с невероятной скоростью, уставился на него сонными маленькими глазками, затем, глядя на него все так же пристально, побежал так же быстро, но уже назад, и вдруг исчез в земле!

Однако же все это были события второстепенные по сравнению с событием главным, важности чрезвычайной, которое с ним приключилось в эту минуту.

Среди одинаковых деревьев немного позади росло одно дерево иной породы (возможно, ореховое) со светлыми, очень красивыми листьями, отбрасывающими пеструю тень, куда более темную, чем тень от олив. Проходя возле него, Узеппе увидел двух птичек, которые переговаривались, оживленно щебеча, и при этом целовались. И, разумеется, он с первого взгляда признал в них Пеппиньелло и Пеппиньеллу.

На самом-то деле эти две пичужки вряд ли были канарейками, а скорее всего чижами — птичками скорее лесными, нежели комнатными, которые возвращаются в Италию только на зимовку. Но по форме, а также и по желто-зеленой расцветке перьев их можно было вполне спутать с канарейками из Пьетралаты; у Узеппе по этому поводу не возникло никаких сомнений. Ясно было, что эти двое певунов утром вылечились от своей болезни, заставившей их обрызгать пол кровью, и прилетели сюда прямо за их грузовиком.

«Калалейки!» — окликнул их Узеппе. Птички не улетели, более того: в ответ они затеяли музыкальный диалог. Вообще-то говоря, это был даже не диалог, а скорее песенка, состоящая из одной-единственной фразы, которой чижи перебрасывались попеременно. Тот, чья очередь наступала, перепрыгивал на верхнюю ветку и начинал щебетать, оживленно потряхивая головкой, а закончив, спрыгивал вниз. Песенка состояла всего-то из дюжины слогов, которые распевались на две или три ноты все одни и те же, за исключением едва заметных вольностей и вариаций, и высвистывались они в темпе аллегретто нон брио — веселого и с блеском. А слова, которые Узеппе слышал совершенно ясно, звучали примерно так:

Это шутка, это шутка, это просто шутка!

Пичужки, прежде чем взлететь и раствориться в воздухе, повторили эту свою песенку по меньшей мере раз двадцать — они, конечно же, старались научить Узеппе. И Узеппе, действительно, с третьего повтора усвоил ее наизусть, и впоследствии держал в своем репертуаре, так что мог напевать ее или насвистывать. Однако же, не объясняя причин, он эту знаменитую песенку, сопровождавшую его в течение всей жизни, так никому и не сообщил — ни тогда, ни позже. И только в самом конце жизни — это мы еще увидим — он познакомил с ней двух своих друзей — мальчугана по фамилии Шимо и собаку. Но Шимо, по-видимому, тут же эту песенку забыл — в отличие от собаки.

Из хижины Муха позвал Узеппе — он хотел угостить его вареной картошиной. В дополнение к картошине и Дикая Орхидея, закончивший обход виноградников, преподнес ему гроздь винного винограда — кожура там была толстенная, и ее следовало выплевывать, зато мякоть оказалась несказанно сладкой. Тем временем Узеппе все повторял: «Калалейки! Калалейки!», стараясь объяснить что-то Джузеппе Второму и воодушевленно дергая его за рукав. Но поскольку Муха, поглощенный своими мыслями, не уделял ему должного внимания, Узеппе так и не смог рассказать ему историю о чудесном воскрешении канареек. И после этого он никому уже ни словом не обмолвился о своей встрече с парой оживших пичужек.

В хижине трое оставшихся партизан совещались насчет возникшей чрезвычайной ситуации; они полагали, что Туз не так-то уж и скоро вернется из своей вылазки в горы. Речь шла о том, следовало ли отрядить кого-нибудь, чтобы посоветоваться с Очкастым (это был их командир); ведь если стычка с тремя немцами произойдет на ближнем отрезке тропы, да еще и с непредсказуемым исходом, то следует опасаться, что немцы тут же начнут прочесывать всю эту зону… Кроме того, нужно было побыстрее освободиться от Узеппе, вручив его верному человеку, который вовремя доставит его к проселку и передаст шоферу грузовичка.

Между тем после тех первых выстрелов больше ничего не было слышно.

Среди всякого снаряжения, которое было у Мухи, имелся и бинокль. Он, однако, не был военным трофеем, этот небольшой прибор принадлежал лично ему. В прошлом он брал его с собой в театр и с галерки наслаждался всевозможными спектаклями — в частности «Тоской» с Петролини и Лидией Джонсон, к которым он питал особую слабость. Сейчас, ведя эту дискуссию, Муха то и дело выходил за дверь и водил своим биноклем по горам. И для всех них явилось большим сюрпризом, когда, опережая все их прогнозы, в окулярах бинокля возникла вся группка отлучившихся в полном составе. Она вышла из кустов не более чем в ста метрах от тропы и, пройдя через долину, стала подниматься к хижине. Впереди шли рядком Туз и Квадрат, за ними следовал Тарзан, тащивший порванный и забрызганный кровью мешок, перевязанный веревкой. Сзади всех, на некотором отдалении шагал Петр. Кроме битком набитых вещевых мешков, каждый из них тащил какой-то добавочный груз. По прибытии они сложили все это в хижине, кроме погибшего в перестрелке поросенка, которого Тарзан вызвался освежевать в лесу. Они принесли керосин и продукты — кукурузные лепешки, сыр, соль. Кроме того, в вещмешках оказались высокие армейские ботинки, плащ-палатки, два немецких пистолета вместе с портупеями, зажигалка и фотоаппарат «Контакс». Тотчас Дечимо лихорадочно засуетился и стал примерять немецкие ботинки. В хижину вошел и тут же к ним подключился Гарри. Он в восторге повторял: