Собрание сочинений в 3 томах. Том 3 - Валентин Овечкин

И. С. Янской

15/V 1966

Я знаю книги В. Канторовича, очень люблю и ценю творчество этого писателя, умного, честного, умеющего наблюдать жизнь и делать из своих наблюдений правильные и смелые выводы. Все, что выходит из-под его пера, то, по крайней мере, что появляется в журналах и газетах, немедленно прочитываю, и всякий раз — с большим интересом. Многие его вещи перечитал не раз. Короче — мне близко и весьма симпатично то, что пишет В. Канторович, хотя тематика его произведений и не деревенская, а я — «деревенщик».

При всем этом, однако, предложение Ваше насчет рецензии на «Сахалинские тетради» принять не могу. Во-первых, по причине нездоровья. Рецензия не роман, но и на нее надо затратить много сил, а я день хожу кое-как, а три лежу. Во-вторых, Сахалин я не знаю, не бывал там, и считаю себя не вправе разбирать книгу, написанную о том, что мне знакомо лишь по литературе, а не по личным наблюдениям. И в-третьих, я же не критик, рецензии писать не умею, пробовал когда-то, но, убедившись, что это не мое дело, теперь уж не пишу.

Таким образом, предложение Ваше хоть и по сердцу мне, но не по возможностям.

Н. А. Светличной

17/V 1966

…Вы просите сообщить для школьного музея кое-что, касающееся моей жизни в Ефремовне.

Жил я в Ефремовне с 1923 по сентябрь 1925 года. Сам я таганрожец, родился (в 1904 году) и вырос в Таганроге, учился там в техническом училище, а в 1921 году голод загнал меня в Котломину, где моя сестра Александра Владимировна Овечкина учительствовала в то время. Я жил у сестры, сапожничал, потом шил сапоги на хуторе Бальвы у кулаков Федора и Сергея Бальвы, Романа Калачева, Якова Гирича, а в 1923 году поселился в Ефремовке. Здесь я и сапожничал, и заведовал избой-читальней, и руководил самодеятельным драмкружком, и работал учителем в школе ликбеза.

В 1924 году в Ефремовне организовалась ячейка комсомола. Всех первых комсомольцев уже не помню, помню лишь некоторых. Были среди них Поликарп Кириченко, Даниил Кириченко, Федор Марченко, Тимофей Лойтаренко, жена моя Екатерина Лойтаренко (девичья фамилия), Ефросинья Волкова и др.

… Секретарем ячейки избрали меня. В комсомоле я состоял, как и другие организаторы нашей ячейки, с 1924 года. Секретарем работал до самого ухода из Ефремовки.

В 1925 году, в сентябре, по инициативе комсомольцев была организована сельскохозяйственная коммуна из бедноты села Ефремовки. В коммуну имени М. И. Калинина (так мы ее назвали) вошли, со своими семьями, Семен Петрович Кириченко, Владимир Стефанович Лойтаренко, Харитон Петрович Кириченко, я, Тимофей Лойтаренко и Николай Леонтьевич Маслов, тоже ефремовец, но в последние годы проживавший в Михайловке. Нам отвели землю из госфонда и дали пустовавшее бывшее имение помещика Деркачева в Федоровском сельсовете. Меня избрали председателем коммуны. В последующие годы мы принимали в коммуну и федоровцев, и латоновцев, заняли и второе бывшее помещичье имение с большим фруктовым садом, Чекелёво, затем соседи наши стали вступать в коммуну целыми хуторами, хозяйство наше выросло и укрепилось, во много раз увеличилось число коммунаров, прием мы не ограничивали, и люди шли к нам отовсюду, но ядром коммуны имени М. И. Калинина, ее учредителями были ефремовцы, вот те шесть семей, которых я назвал выше.

Работал я председателем коммуны шесть лет, до 1931 года, затем был выдвинут райкомом партии на партработу в Федоровку — секретарем сельпарткома. Коммуна через несколько лет (когда я ушел уже оттуда) была преобразована в сельскохозяйственную артель и стала называться колхозом имени Мичурина…

В 1932 году я переехал на Кубань, работал там, в Курганинском районе, заместителем председателя Райколхозсоюза, затем зав. орготделом райкома партии, после — секретарем станпарткома в станице Темиргоевской. С 1934 года стал работать в газетах («Молот», «Колхозная правда» и др.), потом начал печататься в московских журналах, в 1941 году был принят в Союз писателей СССР. Жил до самой войны на Кубани, в станице Родниковской, Курганинского района.

…В партию я вступил в 1920 году. В Отечественную войну был на Крымском, Сталинградском, Южном, 4-м Украинском фронтах, демобилизован в звании капитана…

В. Я. Канторовичу

2/VIII 1966

…Ради бога, не уговаривайте меня насчет переселения под Москву. Я из тех трудновоспитуемых, которые от чрезмерных уговоров делают как раз все наоборот. А с тех пор как началось землетрясение, я в каждом письме, от всех получаю такие уговоры. Уже просто боюсь распечатывать письмо, а читая очередное доказательство преимуществ Подмосковья перед Ташкентом, лезу на стену и начинаю ненавидеть Подмосковье. Не только, кажется, не переселюсь туда, но вообще никогда и не приеду.

То, что я начал писать здесь, это — на год работы. Если не больше. Пока не кончу, ни о каких переездах и думать не хочу.

А. Т. Твардовскому

8/IX 1966

Дорогой Александр Трифонович!

Из верстки, полученной за последние дни, очень понравилась мне статья И. Кона «Психология предрассудка» и статьи Луначарского с комментариями А. Ермакова. Высказывания Луначарского об искусстве, литературе, политике партии в руководстве художниками очень нужны, важны во всех отношениях — и для себя, для нашего подкрепления, для упрочения наших позиций, для внутреннего, так сказать, пользования, и для сравнения с тем, что происходит сейчас в Китае. Вряд ли китайские громилы прочтут эти статьи в «Новом мире», а если прочтут, то вряд ли они их чему-нибудь научат, но они, статьи Луначарского, помогут нашему читателю еще лучше разобраться, что в нынешнем китайском «культурном» мракобесии нет ничего, ни капли нет ничего, схожего с ленинским отношением к художникам, к искусству и литературе. Может, ты как раз и имел в виду эту двоякую пользу от статей Луначарского, отбирая их для журнала?

А статья Кона (написанная в общем-то не очень блестяще, мне сдается, что она недостаточно популярно написана, перегружена терминами настолько, что, читая ее, надо иметь под рукой словарь) ценна тем, что хоть в малой мере, хоть чуть-чуть заполняет тот пробел… Кон заходит издалека и не всегда перебрасывает мостики от того далекого, чуждого к нашему домашнему, но сама тема статьи — этнические предрассудки — так богата ассоциациями, что позволяет читателю обойтись и без авторских мостиков, он сам их строит в тех местах статьи, где им надо бы быть. В общем, очень хорошо, что у нас появится эта статья. Пусть хоть в таком заходе, не лобовом, но все же это — нужное начало большого, очень назревшего разговора.

Что означает появление в «Правде» двух статей Троепольского? Что губители рек и прочей природы потерпели поражение? И что открыт путь для новых его выступлений в журнале на эти темы? Хорошо, ежели так.

Ну теперь — о моем домашнем.

Екатерина Владимировна вернулась домой из своего большого вояжа. После Малеевки, где пробыла месяц, она ездила к сестрам в Таганрог и Сальск. А на другой день, как вернулась, — опять толчок, 5 баллов. А через день — еще толчок, 3 балла. Но такие слабые толчки сейчас у нас уже никого не пугают. Вероятно, это все-таки уже самые последние судороги.

Говорила Екатерина Владимировна (но не ручается, что это всерьез было сказано тобою), что ты собираешься приехать в Ташкент. Трепанулся? Или в самом деле хочешь приехать? Это было бы здорово! Решайся — ведь всего 4,5 часа лету. Если не можешь надолго — хоть на 2–3 дня приезжай. Хочешь — съездим куда-нибудь, в Самарканд или Бухару, хочешь — проведем эти дни в Ташкенте. Или — в колхозе «Политотдел», где ты, ручаюсь, отдохнешь душою. Половим там, между прочим, сазанов и карасей на прудах (я однажды поймал там на удочку 60 рыбин, весом каждая в полкилограмма). Не буду тебя насиловать никакими обязательными туристскими маршрутами, сам выберешь то, что тебе больше понравится. А еще лучше будет, если прилетите вдвоем с Марией Илларионовной. Екатерина Владимировна целиком и полностью присоединяется к моему приглашению.

Теперь, когда дом мой не пуст, есть на кого оставлять квартиру, я буду чаще и на более продолжительный срок выезжать в «Политотдел». Да, я не отступаюсь от своего намерения написать об этом колхозе. Рассказ о «Политотделе» переплетается с моими воспоминаниями о нашей коммуне, где я председательствовал, о первых шагах колхозного движения. Я чувствую возможность все это очень органично соединить, слить. Именно слить, а не склеить. Тема просторная, о многом можно высказаться! Наблюдая сегодня «Политотдел» (по моему убеждению — лучший колхоз в Советском Союзе), и бешено радуешься торжеству идеи коллективизации, и бешено злишься — почему не везде так? Ведь это же доступно всем!

Это все сделано, нажито своими руками, собственным горбом, на совершенно бесплодной (до колхоза) земле, на болотах, которые, прежде чем превратить их в орошаемые поля, сначала пришлось осушить. Колхоз «Политотдел» — это тот идеал, который мерещился нам, первым голодным коммунарам в Приазовье, когда мы зачинали свою нищую (в то время) коммуну. И я думаю, что, если бы я не ударился в эту дурацкую литературу, и вернулся в свою бывшую коммуну (сейчас — колхоз) хотя бы сразу после войны, и меня избрали бы там опять председателем, — и наш колхоз сейчас ничем не уступал бы «Политотделу». Не пришлось бы ехать за тридевять земель любоваться этим красавцем колхозом — у себя дома достигли бы такого же идеала… Когда меня выдвинули из коммуны на партийную работу, то отрывали от коммуны с мясом, и эта рана осталась у меня не зажившей на всю жизнь. Много лет тоска по коммуне спать не давала, бумажки, канцелярии всякие, столы, за которыми приходилось в этих канцеляриях штаны протирать, просто ненавидел, все это мне казалось каким-то эрзацем жизни, никому не нужным, и в первую очередь не нужным самим канцеляристам. Да не казалось, так оно и было. Настоящая моя жизнь осталась там, в нашей коммуне: земля, посевы, работа на полях, рост хозяйства, строительство, новый общественный уклад, рост людей. Сегодня вкладываешь в дело усилия, труд (не бумажный, настоящий!), а завтра уже видишь результаты. Все — зримо, осязаемо. Эх!.. Да и поныне я половиной своего существа — там, где осталось самое живое дело из всех дел, что за свою жизнь переделал, и не очень я уверен, что из многих путей, лежавших передо мною, выбрал самый нужный для себя и для людей, и часто думаю, что там я был более к месту. И уж морального удовлетворения получал бы гораздо больше. А там — черт его знает!..