Ангелочек. Дыхание утренней зари - Дюпюи Мари-Бернадетт

Это стало для Жермены последней каплей: она тихонько заплакала. Она испугалась, когда Бонзон загрохотал в дверь их с Огюстеном дома, а потом появился на пороге – широкоплечий и при этом стройный великан с пронзительным взглядом и слегка насмешливым изгибом губ. Жермена сразу поняла, что это и есть брат идеальной во всех отношениях Адриены, место которой в сердце супруга ей никогда не занять. И вот Жан Бонзон собрал их всех здесь, на улице Мобек, как если бы это он был главой семьи.

– Мадам Жермена, прошу вас, не расстраивайтесь! – ласково обратилась к ней уроженка Севенн. – Я так усердно молюсь за наших Энджи и Розетту, что скоро все непременно образуется!

– Помолчи, Октавия! – оборвала свою служанку Жерсанда. – Слава богу, я не замужем, но если бы мой супруг-вдовец таким дрожащим голосом говорил о своей первой супруге, я бы тоже чувствовала себя униженной и оскорбленной!

Тут уж Жермена зарыдала в голос. Огюстен высвободил руку и ткнул пальцем в старую деву:

– А вы, гугенотка, держите ваши замечания при себе! Все, что случилось, – это ваша вина! Божий гнев падет на мою голову за то, что я позволил своей дочке стать повитухой! Лучше бы она выучилась на портниху, а не наследовала своей прабабке Дезираде, бабке Эжени и своей матери! Будь оно неладно, такое наследство… Но нет, вы поддерживали ее в стремлении учиться, отправили в Тулузу! И все вышло как нельзя лучше: вы заполучили ее малыша!

– Что?! – вскричала Жерсанда. – Даже от вас я такого не ожидала, Огюстен! Если бы вы были менее упрямым и не таким недалеким, Анжелина не стала бы скрывать от вас своего ребенка. Она могла бы растить его в вашем доме и слышать, как он называет ее «мама»!

– И покрыть себя позором, выслушивать насмешки? – разъярился сапожник. – Хотя я все равно до этого дожил! На год раньше или позже… Люди перестанут носить мне башмаки в починку, и в церкви я теперь показаться не смею!

Луиджи вздрогнул, когда тесть назвал его мать гугеноткой, но вмешиваться не стал – Жан Бонзон подмигнул ему, давая понять, что не стоит. С тревогой он ждал, что будет дальше.

– И о чем бишь мы тут говорили? – поинтересовался горец. – Ах да, о моей сестре Адриене, самой лучшей женщине из всех, кого я встречал на этой треклятой земле. Как и моя любимая племянница, Адриена обладала обостренным чувством справедливости. А еще она старалась быть терпимой и снисходительной. Так что, Огюстен, нравится тебе это или нет, моя сестра не осудила бы Анжелину, хотя ты сегодня заявил обратное, когда я вытаскивал тебя из твоей норы. Ты проявил себя с лучшей стороны, зятюшка! Хорошо сидеть за закрытыми ставнями и семью засовами и винить весь мир! А чего, собственно, ты боишься? Ты ничего дурного не сделал. Анжелина тоже не отъявленная преступница. Да в этой стране и во всем мире полно убийц, которые разгуливают по улицам безнаказанно! Меч правосудия часто разит не тех, кого следовало бы. Зато господа судьи отправляют на каторгу бедолаг, которые, подыхая с голоду, украли булку или курицу, и женщин с загубленной юностью! Были времена, когда на кострах жгли тех, кто по-иному трактовал заветы Господа и принципы христианского милосердия!

Огюстен Лубе вскочил и стукнул кулаком по столу так сильно, что две бутылки опрокинулись. Октавия взвизгнула и поспешила их поднять.

– Жан, только не заводи снова свою песню о еретиках, сгоревших на кострах католической церкви, о катарах замка Монсегюр и инквизиции! Это ты посеял семена бунтарства в душе моей дочки! Ты забил ей голову своими историями! И вот результат: суд присяжных! И имя Лубе смешают с грязью!

Жерсанда хмыкнула, выражая свое неудовольствие, сжала запястье сына и жалобным тоном попросила:

– Обязательно ли мне присутствовать при этом сведении счетов? Прошу, мой сын, проводи меня домой, на улицу Нобль!

Дядюшка Жан усмехнулся.

– Я сказала что-то смешное? – холодно поинтересовалась пожилая дама.

– Вы нарочно выбирали название улицы[25], прежде чем на ней поселиться, или это случайность? – спросил горец. – Хотя ваш отпрыск, этот аристо, мне очень даже симпатичен!

– Дядюшка Жан, не подтрунивайте над моей матерью! – попросил Луиджи.

– Это шутка! Мадам де Беснак, поверьте, я отношусь к вам с огромным почтением. Моя племянница стольким вам обязана! Мы с Анжелиной редко видимся, но каждый раз она рассказывает о вас, и я прекрасно знаю, как много вы для нее сделали. Вы позволили ей пользоваться своей библиотекой, дали образование, какого она не получила бы в обычной коммунальной школе, опекали и поддерживали ее на протяжении многих лет. Что бы там ни говорил наш ворчун Огюстен, вы совершили благо, усыновив малыша Анри. Если бы не вы, он стал бы несчастным сиротой, потому что родной дед не желал его знать!

– Foc del cel! Ты переходишь все границы, Бонзон! – взвился сапожник. – Достаточно с меня оскорблений! Вставай, Жермена! Мы идем домой!

Жан Бонзон, который за все это время так и не присел, крепкой рукой усадил зятя обратно.

– Потерпи еще пару минут, благонравный спаситель башмаков! Целую ночь я думал, как нам быть. И понял одно: ваши неприятности только начинаются. После суда, даже если для Анжелины все кончится благополучно, она не сможет практиковать ни в Арьеже, ни где-либо еще. Поэтому мой вам совет: уезжайте! Вы своими глазами видели, что вандалы сделали с диспансером. Ворота были размалеваны кровью и оскорблениями. Я зарыл овечку, которая послужила им банкой красной краски. Нужно подумать и об Анри. Рано или поздно он услышит что-нибудь гадкое на улице или в школе. И вам, мадам де Беснак, спокойно жить в городе теперь не дадут. У Анжелины были основания сделать то, что она сделала. Я понимаю ее и восхищаюсь ее решимостью, хотя даже в своей семье ее осуждают и порицают. Не пытайтесь это отрицать, я знаю, что говорю. Вот что я вам предлагаю. Ты, Огюстен, собираешь самое необходимое, и вы с супругой перебираетесь к нам в Ансену. Я останусь здесь до суда, а вы составите компанию моей жене. В мое отсутствие Албани придется туго, ты ей поможешь. А вам, мадам Жермена, думаю, понравится возиться с маленьким Бруно. Ему восемь месяцев, и он нуждается в постоянном присмотре. У нас, на хуторе в горах, вам не придется закрывать ставни и от всех прятаться. Чистый воздух, простор и улыбки Албани – лучшее средство от всех забот!

– Но… но… – забормотал сапожник.

– Мы не лошади, зять, выражайся яснее! – усмехнулся Бонзон.

– Foc del cel! Мне сейчас не до шуток! Проваливай к дьяволу, старый язычник!

Октавия перекрестилась, опасаясь, как бы мужчины не сошлись в рукопашной. Но ничего подобного не произошло. Жан и Огюстен засмеялись, а потом последний вдруг всхлипнул и спросил:

– А если меня вызовут давать показания? По правде говоря, я бы с радостью уехал, пока злость не сорвали на нас. Что скажешь, Жермена?

– Я поеду с тобой! Мне это будет в радость – помогать вашей супруге. У меня самой никогда не было детей.

– Решено! – обрадовался горец. – Мои знания о нашей системе правосудия скудны, но, насколько мне известно, члены семьи обвиняемого свидетельские показания не дают. На этом основании мы с Луиджи решили, что и вам, мадам де Беснак, будет лучше уехать в Лозер, на земли ваших предков, и прихватить с собой Октавию, Анри и юную аннамитку, вашу протеже. Это прекрасно – помогать тем, кто попал в беду, и я благодарен вам, что вы поддержали Анжелину в ее борьбе против тирании и несправедливости. Девушку из Азии, проданную в рабство, держали взаперти в Сали-дю-Сала! Кто мог представить, что такое возможно?

– А это еще что за история? – спросил отец Анжелины.

– Чаще разговаривай с зятем! Тогда бы ты знал, что Анжелина – достойная дочь своей матери. Могу вас заверить: моя сестра всегда как могла пыталась побороть невежество, нищету, облегчить людям страдания, которым подвергают себе подобных некоторые представители рода человеческого! И моя сестра сделала бы Розетте аборт во имя любви к ближнему, чтобы спасти девочке жизнь!