Друид - Клауде Куени

Какое тебе дело до долгов Цезаря?! — с наигранным возмущением заорал Сильван.

— Если у человека с непомерным тщеславием такие огромные долги, он может быть опасен для всего человечества.

— Нигер Фабий! Еще одно неуважительное слово о проконсуле, и я велю утопить тебя в самом зловонном отхожем месте! Я предлагаю тебе пятьдесят тысяч серебряных денариев за двух животных. Ты можешь только гордиться тем, что на твоих лошадях будет ездить сам Цезарь!

— Ты хочешь сказать, что однажды я буду рассказывать своим детям, как у меня купил лошадей самый известный должник Рима? Если дела обстоят именно так, то, боюсь, я буду вынужден отказать тебе, Сильван. Не хочу, чтобы кто-нибудь сказал, будто Цезарю пришлось разграбить Галлию, потому что ему не хватало денег на покупку двух принадлежащих мне лошадей. Уж я-то прекрасно знаю: языка Цезаря следует бояться больше, чем его меча.

Лицо офицера помрачнело.

— У меня слишком мало времени, Нигер Фабий. Если ты не хочешь продавать лошадей префекту лагеря, то продай их хотя бы мне. Или объясни причины, по которым ты отказываешься заключать такую выгодную сделку!

— Я охотно объясню тебе, почему я решил поступить именно таким образом, — серьезно сказал Нигер Фабий. — Я привязан к Луне сильнее, чем к некоторым молодым красавицам, живущим на женской половине моего дома. Я люблю ее как родную дочь. Именно поэтому я никогда не продам ее существу, которое ходит на двух ногах. Ведь люди считают зверей глупыми и не понимают их чувств. Но почему мы так относимся к животным? Потому что они не могут строить храмы и дороги? Но подумай сам, Сильван, зачем им нужны каменные храмы или дороги?

— Нет, араб, я с тобой не согласен. Мы, римляне, любим животных. Разве стали бы мы воздавать им почести после смерти и ставить надгробные камни на их могилах, если бы относились к ним с презрением? — По тону офицера я понял, что затянувшийся спор его сильно раздражал. Он выхватил из рук раба кубок с вином и осушил его одним глотком. — Да кто ты такой, Нигер Фабий? Насколько я знаю, ты купец. Неужели ты возомнил себя философом? — съязвил Сильван.

Араб поднялся со своего ложа. Его лицо помрачнело, а глаза больше не светились добродушием.

— А теперь внимательно послушай меня, Сильван. Кельтский друид Корисиос — мой друг. Ваш великий полководец Гай Юлий Цезарь собирается полностью уничтожить его народ, чтобы получить возможность завладеть золотом кельтов и наконец рассчитаться со своими кредиторами. Я знаю, что не смогу ему помешать. Но я не позволю ему вершить неправедные дела, восседая на спине моей лошади.

— Восемьдесят тысяч серебряных денариев! — прошипел римский офицер. — Это мое последнее предложение.

Нигер Фабий рассмеялся, глядя ему в глаза.

— Я знаю, что в Риме все продается и покупается. Но я уже дал тебе свой ответ. И запомни: решения Нигера Фабия остаются неизменными!

— Насколько мне известно, ответ, данный арабом, никогда нельзя считать окончательным. Вы меняете свое мнение чуть ли не каждый час, с легкостью нарушаете данные клятвы и предаете союзников. Ваш характер больше напоминает флаг, развевающийся на ветру.

— Ты осмелился оскорбить мой народ, — спокойно произнес Нигер Фабий.

— У тебя странные принципы, купец, — не унимался Сильван. — Ты отказываешься продавать лошадей, но охотно снабжаешь легионеров рисом и специями, продаешь им хлеб и жемчужины. Почему же тебя из-за этого не мучает совесть?

— К крохотному зернышку риса я не питаю таких же нежных чувств, как к Луне. Похоже, ты до сих пор не понял этого, римлянин.

Сильван выпил залпом еще один кубок вина и пригрозил, положив свою правую кисть на рукоять кинжала:

— Араб, если ты не продашь мне лошадей, то я сделаю все возможное и невозможное, чтобы римские легионеры никогда не покупали у тебя товары!

— Благодаря запретам торговля начинает процветать. Поэтому я был бы только благодарен тебе за подобный жест. Я думаю, тебе прекрасно известно, Сильван, что все, что запрещено Римом, тут же распространяется по всему Средиземноморью со скоростью лесного пожара в жаркий летний день. К тому же я не знаю ни одного римского легионера, который отказался бы от порции риса с шафраном. Могу ли я предложить тебе взять немного этого блюда с собой?

Глядя на римского офицера, можно было подумать, что его ударили по голове чем-то тяжелым и он потерял сознание, но устоял на ногах.

— Мне все равно, — ответил Сильван сквозь зубы. — А еще я бы не отказался от нескольких иерихонских фиников.

Нигер Фабий велел рабу, который, не напоминая о своем присутствии ни единым звуком или жестом, неподвижно стоял у входа, немедленно выполнить просьбу римского офицера. Хмуро проворчав: «Valete semper[41]», Сильван попрощался с Нигером Фабием и напомнил мне, что завтра с наступлением четвертого часа дня я должен стоять перед Преториумом. Он вынул из-за пояса маленькую восковую табличку с печатью и бросил ее мне со словами: «Твой пропуск в лагерь, друид!»

Затем Сильван быстрым шагом вышел из палатки. Через некоторое время я сказал Нигеру Фабию:

— Мне кажется, что он готов был убить тебя за то, что ты отказался продать ему лошадей. Вместо этого он принимает от тебя подарки. Скажи мне, почему римляне готовы так унижаться?

Купец улыбнулся:

— Это довольно выгодная сделка. Того, кто делает подарки, вряд ли решатся убить. Разве не так? А если легионеры перестанут покупать мои товары, то я просто-напросто покину этот город и отправлюсь дальше. Не думаю, что Сильван будет очень этому рад.

Мы с Вандой рассмеялись, потому что нам и в голову не пришло рассматривать все, что произошло сегодня в шатре араба, с такой точки зрения.

— Скажи мне, Нигер Фабий, есть ли где-нибудь школа, в которой можно научиться всем тонкостям искусства ведения подобных бесед? — спросил я.

— Нет, — рассмеялся арабский купец, — только жизнь и богатый опыт могут помочь тебе решить, каким образом разговаривать с тем или иным человеком, чтобы добиться выгодного для тебя результата. Я начал путешествовать со своим отцом, когда был еще маленьким мальчиком. Он был рабом, но его господин ему полностью доверял. Мой отец научил меня многому: как правильно вести себя, чтобы тлеющие угли ненависти не превратились в пылающее пламя, и как извлекать выгоду из любой, даже самой безнадежной ситуации.

— Слова, которые я услышал из твоих уст в самом конце разговора, когда ты предложил Сильвану сделать ему подарок, стоили бы тебе головы, окажись на месте этого римлянина кельт. Любой представитель моего народа воспринял бы такие слова как оскорбление.